Экономическая теория. Версия 2.0. Конспект лекций

Первая лекция будет посвящена истории экономической мысли: как она выглядит, как формировалась ортодоксия и что она из себя представляла, и какое место во всем этом занимает неокономика. Поскольку все читается в первый раз, по ходу дела происходит корректировка.

Есть стандартное представление об истории экономической мысли. Вначале идут меркантилисты, далее рассматривается классическая политэкономия, далее идет неоклассика, или то, что в неокономике называется «ортодоксия». И, казалось бы, можно продлить этот ряд, сказав, что дальше идет неокономика. Но мы этого делать не будем, и вот почему: если рассматривать этот ряд, эту линию с научной точки зрения, то она есть линия деградации, и вписывать сюда неокономику означает, что тем самым эта линия деградации экономического знания продолжается. Эта точка зрения Григорьева, конечно, противоречит общепринятой, ибо вообще в экономической науке эта линия считается линией прогресса, и все учебники истории экономической мысли исходят из этого, утверждая, что в ее рамках происходит переход от не-науки ко все более продвинутой науке. Сейчас будет предпринята попытка показать и доказать, что в действительности это линия деградации.

Для начала обратимся к принципиальным вопросам формирования научного знания, и что оно вообще такое; хотя, конечно, не будем затрагивать все философские вопросы этого аспекта, остановившись на некоторых. Прежде всего, здесь приходится сталкиваться с проблемой индукции, которую впервые сформулировал известный экономист, философ и логик Д.Юм. Такое сочетание интересов свойственно многим экономистам – например, Джеймсон, Милль, Маркс, в XX веке – фон Мизес. В чем заключается проблема индукции? Несмотря на то, что эта проблема до сих пор обсуждается с XVIII века, в обыденной речи можно часто слышать, что «теория подтверждается фактами»; или, чем больше фактов подтверждает теорию, тем более теория подтверждена или джастифицирована. Юм впервые поднял вопрос о том, что никакой конечный набор фактов не может ничего говорить о правильности теории: можно сколько угодно набирать не повторяющихся фактов, и найти [хотя бы один факт], который противоречит всему остальному. Сам Юм, долго рассуждая на эту тему, впал в иррационализм. Ученые эту проблему знали давно, но не знали, что с ней делать; она ставит под сомнение возможность научного знания.

Следующим, кто обратил внимание на эти вещи, был Карл Поппер. Он часто обращался к метафоре черного лебедя. Автор книги «Черный лебедь» Нассим Талеб, конечно, не был непосредственным учеником Поппера, который на тот момент уже умер, но очень много общался с его учениками. Всегда считалось, что все лебеди белые – до тех пор, пока не открыли Австралию, где обнаружили черных лебедей. Книга Талеба посвящена кризису к. XX – н. XXI веков как черному лебедю для экономической теории. Поппер, в свою очередь, согласился с тем, что ни одну теорию нельзя доказать фактами, однако это не должно мешать строить теории и ориентироваться на них в научной и практической жизни. Просто нужно знать, что любая теория может быть опровергнута, или фальсифицирована; а потому ведущим сегодняшним направлением теории научного знания является фальсификационизм. Более того, Поппер говорил, что все теории суть гипотезы, и они всегда остаются в таком статусе. Он также выдвинул требование к теориям-гипотезам: они д.б. формулируемы в своей структуре с расчетом на потенциальные факты, способные их опровергнуть. То есть, строя теорию, забегать вперед, или делать предсказания. Можно, конечно, представить теорию герметичную, замкнутую в самой себе и ничего не предсказывающую и, тем самым, неопровержимую. В этом смысле с точки зрения Поппера математика не является наукой, но как раз той самой системой, к которой не имеют отношения факты реальной жизни. Многие про это не знают и не догадываются, и до сих пор приходится часто слышать, что «в любой науке столько науки, сколько в ней математики». Долгое время считалось, что математика – царица всех наук, и все другие науки д.б. похожи на математику и строиться по ее канону. Так вот, согласно Попперу и распространенной, но мало известной практическим ученым, концепции научного знания, математика не является наукой вообще.

Реплика: это инструмент для описания других наук.

Ответ: какой статус имеет математика – понятно, это не инструмент и не наука, но язык; это научное описание, имеющее отношение к реальному миру.

Вопрос: тогда, возможно, теология и философия – тоже не наука.

Ответ: почему, научный коммунизм – вполне себе наука по структуре знания, хотя, возможно, он и сфальсифицирован по Попперу. Про теологию ничего не скажу, не занимался.

Идеи Поппера были развиты, хотя сам он блуждал между разными видами фальсификационизма, не будучи способен остановиться [в этом процессе]. Потому что, с одной стороны, его позиция была очень жесткой, и если бы наука действительно ориентировалась на попперовский критерий, то в большинстве теории (в особенности, социальная сфера), не могли бы предъявить никаких обобщений, поскольку они все были бы так или иначе сфальсифицированы. Позицию Поппера развил Лакатош, написавший книгу «Методология исследовательских программ». Он более подробно расписал структуру научного знания и установил, что там м.б. сфальсифицировано и что не может. Главной задачей Лакатоша было понять, в чем состоят прогресс и регресс науки. Он говорил, что исследовательская программа шире теории, но не будем вдаваться в эти подробности. Его схему Григорьев положил в доказательство того, что в случае с историей экономической мысли мы имеем дело с историческим регрессом.

По Лакатошу, любая теория состоит из твердого ядра. Это исходная система понятий, а также – на математический манер (хотя математика и не наука) – набор исходных аксиом и очевидно доказуемых теорем. Твердое ядро атакуют факты, которые не могут подтвердить ядро, но могут его опровергнуть. Так, в теореме, содержащейся в ядре, есть некий прогноз для жизни – то есть прогноз факта; при этом наблюдение может не подтверждать этот факт. По мнению Лакатоша, если твердое ядро столкнулось с фактом, то отсюда не обязательно следует, что надо отказываться от теории – потому что есть общие принципы, а наука, научные теории, вырезает для себя некоторый кусочек реальности, тогда как реальный факт относится ко всей реальности. Отсюда получается, что когда факт не соответствует теории, непонятно, что здесь имеет место: неверность теории либо действие факторов реальности, не учтенных в теории. Поэтому, говорит Лакатош, существует так называемый защитный пояс вспомогательных гипотез (хотя название, по мнению Григорьева, не очень удачное), который позволяет соединить утверждение, сделанное в рамках теоретического ядра, с фактами реальной жизни. То есть это гипотезы о том, как осуществляется взаимодействие теории с другими, не учтенными в ней фактами. Однако, что касается неприятия Григорьевым названия «защитный пояс» применительно к этому поясу речь идет не только о защите, но и о наступлении. Когда теорию атакует какой-то факт, то формируется дополнительная гипотеза для отбивания этой атаки. Однако, по мнению Лакатоша, дополнительная гипотеза продуктивна, если эта гипотеза позволяет работать с другими фактами, которые нам еще неизвестны. То есть мы, наблюдая дополнительные гипотезы, должны не только их объяснить (ибо всегда для каждого факта можно придумать какую-то объяснительную конструкцию, которая не объясняет и не может объяснить никаких других фактов), но и привлечь предпосылки adhoc. Иначе говоря, от гипотез кольца требуется прогрессивный вид проблемы. Иначе говоря, сформированные гипотезы должны позволять предсказывать другие факты. А если объясняется лишь один попавшийся факт, и больше ничего из этого, то это регрессивный вид [работы с] проблемой, и если защитный пояс состоит только из таких регрессий, то надо начать разбираться с тем, что же защищается.

Здесь нужно сделать еще одну оговорку, касающуюся особенностей социальных [гуманитарных] наук. Всюду приходится слышать, что эти науки тем плохи (сравнительно с естественными), что в них нельзя поставить эксперимент. Это утверждение – общее место, но ситуация в действительности другая. Не то важно, что в них нельзя поставить эксперимент: для решения проблем Северной Америки, поскольку она одна, не существует множества одинаковых «америк», на которых можно тестировать работоспособность различных политических систем. Проблема не в этом, а в том, что в естественных науках факты предоставляются только экспериментами, тогда как социальные науки устроены так, что каждый день приносит новые факты, причем в большом количестве. В этом смысле общие рассуждения Лакатоша [касательно пояса гипотез] относились к естественным наукам.

Теперь давайте применим эту схему к трем теоретическим конструкциям [последовательно: меркантилизм-политэкономия-неоклассика, см. выше]. В отличие от конструкции Лакатоша, меркантилисты начинали с того, что вместо ядра есть исследователь, которого со всех сторон атакуют разнообразные факты (повседневной жизни, прочтенное в книгах про других, услышанное и т.д.). Первое движение в данной ситуации заключается в том, что в этих фактах нужно разобраться: отклассифицировать, понять похожесть и непохожесть, важность и не важность. В данном случае имеется донаучный этап развития [экономики], поскольку есть исследователь, атака со стороны фактов, некоторая их классификация и выстраивание частных теоретических конструкций (первые меркантилисты датируются XIV – XVвв.). В результате там была сформирована некая система, не имевшая твердого ядра, но располагавшая набором частичных наблюдений, классификаций и обобщений – материалом, с которым нужно было работать при переходе к следующему этапу развития науки. Также насчет меркантилизма стоит заметить, во-первых, насчет его объекта. Представители этого направления задавались вопросом о том, кому вообще могут быть интересны их изыскания в области экономики. Их первый ответ – государям, а потому и предметом их исследования они называли богатство государя. И большинство меркантилистских трактатов было посвящено конкретным предложениям конкретным правителям конкретных территорий. Сегодня говорят, что меркантилизм преодолен, однако вполне очевидны вещи вроде программ развития регионов или муниципалитетов – вполне в духе меркантилистов. Эти программы и по форме, и по структуре похожи на меркантилистские трактаты. Так что меркантилизм никуда не делся – он жив и даже развивается и поддерживается как общественная практика. В этой связи, конечно, поскольку была некая цель, был понятен заказчик. А потому была высока доля субъективизма (разумеется, при этом, поскольку многочисленные конструкции не были связаны в единую теорию, они могли противоречить друг другу). В экономической науке как гуманитарной это составило особую проблему, приведшую к важному различению в социальных науках между позитивной наукой («как есть») и нормативной наукой («как должно быть»). Меркантилизм – нормативная наука, и это обстоятельство позволяло меркантилистам оперировать с тем набором разнородных научных инструментов, который у них был по конкретному вопросу. При этом научный метод у них был: меркантилисты не писали фантазийных вещей – у них были конкретные факты. Между тем, меркантилистами их назвал А.Смит, а сами они себя вообще никак не называли; кроме того, Смит им приписал многое из того, что сами они не говорили. Однако это вполне ожидаемая вещь при создании новой концепции, когда нужно дистанцироваться от прежней традиции. Сейчас имеет место похожее – нередко можно слышать про либерастов, от которых пытаются дистанцироваться. Кто такие либерасты и что они думают – неважно, но им можно приписать то, что они думают. Вот Смит примерно таким образом дистанцировался от меркантилистов.

Вопрос: считали ли себя меркантилисты учеными?

Ответ: это хороший вопрос. Вот Юм наверняка считал, поскольку жил в науке. А Ньютон, посвятивший 20 лет написанию комментария к Апокалипсису, поскольку считал это важным, был ученым? Можно уйти в дебри, рассуждая о том, кто когда считал себя ученым. Ньютону его занятие этими комментариями не мешало считать себя ученым. И, в некотором смысле, Ньютон – предшественник Носовского и Фоменко, поскольку он также занимался пересмотром истории.

Далее – классическая политэкономия А.Смита. Он решил, что материала уже набрано достаточно для того, чтобы действовать по принципу построения теории. И первое, что он сделал – формально отверг нормативность меркантилистов, представив науку как, в первую очередь, разговор о том, что есть на самом деле. Хотя у него есть его отдельная книга, посвященная нормативному взгляду на экономические процессы, он разделил эти вещи. Также Смит изменил предмет науки: в то время как меркантилисты утверждали, что богатство измеряется в деньгах, он спорил с ними, утверждая, что богатство заключается в массе товара. Между тем, это методологически достаточно странное утверждение, поскольку у меркантилистов предмет был понятен, нормален и логичен – это казна государя, и чем больше денег в казне, тем богаче государь. Однако Смит написал книгу под названием «…богатства народов», с чем связал идею о том, что богатство народов не в деньгах, а меркантилистам приписал обратное суждение, хотя сами они говорили совсем про другое. Вполне себе известный метод научной полемики. Тем более ответить Смиту было некому: меркантилисты даже не знали о том, что они меркантилисты.

Итак, объектом исследования Смита стала национальная экономика. В рамках этого подхода у Смита возникают предпосылки:

трудовой теории стоимости;
равновесия;
деньги = товар.

Исходя из этих позиций, он рассмотрел наработки меркантилистов и отметил, что значительная часть этих наработок не имеет никакого научного значения. Между тем, к меркантилистам в трудные минуты экономисты обращаются до сих пор. Любимый пример Григорьева: Кейнс свою «Общую теорию занятости, процента и денег» посвятил тому, что-де зря в свое время Смит не обратил внимание на ту многочисленную правду, что говорили старые меркантилисты, и выкинул из экономической теории очень важное знание, созданное ими.

Далее нужно подробней пройтись по трем предпосылкам. Начнем с равновесия, с которым проще всего. У Смита была амбиция создать самую передовую науку по образцу самой передовой науки его эпохи, каковой был астрономия, в которой предполагалось равновесие и гармония небесных сфер, обеспечиваемая некой небесной силой. Смит сам был астрономом и писал трактаты по этой науке. Этот общий принцип был свойственен тогдашней науке, которая только отделилась от теологии, утверждавшей о создании гармоничного мира. В этом смысле наука пыталась полностью заменить теологию во всех ее аспектах, и также как теология она, в том числе, признавала гармонию, или равновесие, мира, однако утверждала, что эти равновесие и гармония объясняется научными фактами и законами, а потому равновесие – совершенно естественное состояние. Почему на это Григорьев обращает внимание? Потому, что очень многие считают, будто понятие равновесия в экономику внесли неоклассики, которые много пишут на эту тему. К сожалению, Шумпетер – хоть и замечательный экономист, но плохой историк науки, вообще сделал это основой водораздела между неоклассикой и прочей экономикой. И многие из тех, кто сегодня учится на экономистов в вузах, считают, что идея равновесия появилась в трудах неоклассиков. Если внимательно читать К.Маркса, то можно видеть, что он также очень часто употребляет понятие равновесия, давая общее описание экономической системы и ничем не отличаясь в этом смысле от неоклассиков. В классической политэкономии был в свое время сформулирован закон Сэя, который гласит, что в рыночной экономике любой товар найдет себе покупателя. Логика его такова, что, если произведена стоимость, то есть нечто, способное быть проданным, то тогда возможно на такую же сумму выступить покупателем, поскольку все [в рыночной экономике] продают стоимость. Маркс считал Сэя вульгарным политэкономистом и много ругал его закон, говоря, что глупо называть законом то, что и так ясно. То есть Маркс считал, что Сэй сделал тавтологичное утверждение, привязав свое имя к чему-то общеизвестному, но не считал «закон Сэя» не действующим. В целом, все они считали, что экономика – замкнутая система, находящаяся в равновесии.

В трудовой теории стоимости не будем говорить о стоимости, поскольку стоимость появляется из убеждения в том, что «деньги = товар». Основу этой теории составляет утверждение о том, что все производится только трудом. На это утверждение вылито множество помоев, но оно было очень хорошо обосновано уже у Смита. Согласно ему, факторами производительности являются земля, труд и капитал, при этом он рассматривал национальную экономику как данность, со всеми природными ресурсами. В этом смысле богатство народов зависит не от земли, а от того, какая степень разделения труда (РТ) применяется к этой земле. Одна и та же земля (один и тот же природный ресурс) может принести большее или меньшее богатство. В этом смысле главный фактор – труд, а земля – нулевой фактор.

Вопрос: а где появляются знания о том, как организовать РТ?

Ответ: я отвечу, где появятся знания, и в какой конфигурации. Сейчас речь идет об экономике Смита, а вопрос задан о неоклассике, которая, с одной стороны, отвергла Шумпетера, но с другой стороны, тихой сапой присвоила то, что он сказал про важность знаний. И это произошло более чем через 100 лет после Адама Смита.

Важный момент: Адам Смит, доказывая, что все зависит только от труда, а не, например, от полезности, приводит пример воды, которая очень полезна человеку, но ничего не стоит, потому что не стоит труда; между тем, алмаз бесполезен, но стоит очень дорого, поскольку на его получение требуются большие трудозатраты. На этот счет есть возражение – кстати, придуманное примерно за 50 лет до Смита, принадлежащее Джону Лоу (экспериментатору с бумажными деньгами), который рассматривал тот же случай и говорил, что в данном случае главным фактором выступает редкость: вода не редкая, ибо ее много, а потому она бесплатная, тогда как алмаз редок. На сей счет историки науки спорят, насколько Смит был в курсе позиции Лоу, ибо рассуждает так, будто ничего про нее не знает. Алмаз уже есть в земле, но добыча его требует большего труда, а потому для Смита решение Лоу не имеет смысла. Редкость для Смита выступает одним из факторов трудозатрат.

Капитал, по Смиту – это труд, который был затрачен в прошлом. Однако здесь появляется одна большая проблема (несмотря на претензии экономики на логичность), с которой связана двухсотлетняя история заблуждений, носящая название «догма Смита». Смит сказал, что стоимость любого товара состоит из живого труда (L), ренты (R) и материалов (K): L+R+K. Но в общественном масштабе никакой стоимости материалов не существует, поскольку K – это также какой-то продукт, который также разлагается на некие L₁+R₁+K₁, которые также разлагаются на L₂+R₂+K₂, и так далее. А потому совокупный продукт общества включает в себя только труд и ренту. В свою очередь, R – это механизм изъятия продукта труда в пользу аристократии (весьма ненавидимой Смитом), поэтому, в конечном счете, также представляет собой труд. Однако дальше Смит допустил ошибку, сказав, что все разложения вида «L+R+K» укладывается в рамки годового оборота общественного продукта. Это рассуждение вызвало волну исследований, и некоторые пытались описать процесс формирования стоимости снизу и найти базовые виды деятельности в виде плетения корзин и сбора ракушек, и попытаться описать годовое воспроизводство системы «L+R+K». Занятие весьма бессмысленное. Далее с этой ошибкой Смита произошла совсем смешная вещь. Маркс, критикуя Смита по этому поводу и отмечая, что данное разложение, конечно же, не укладывается в год, выбросил саму идею. В шанинских лекциях по неокономике было сказано, что так называемое противоречие между т. Iи т. III«Капитала» Маркса в действительности возникает не из-за того, что не верна трудовая теория стоимости, а из-за того, что Маркс, дабы избежать догмы Смита в любом виде, неправильно построил рассуждения, а потому никакого противоречия там нет. Однако [в экспертном сообществе] гуляет расхожесть, что-де коли разложение нельзя осуществить до конца, то нельзя его осуществить вообще. Отсюда капитал рассматривается современными неоклассиками как самостоятельный фактор. Хотя, вообще-то, когда задумываются над разложением, говорят, что Смит наверняка был прав. И выясняется, что и неправота Смита в его ошибке, и методологически некорректная критика этого заблуждения, привели к существенному искажению в понимании того, как устроена экономика, существующему до сих пор. Григорьев, опять же, говорит про то, что концепция труда как главного экономического фактора была очень хорошо обоснована.

Далее, положение «деньги = товар». А как еще могли строиться рассуждения в то время? Сегодня рассуждают также – это имманентное знание, присущее всем. Если за деньги можно купить товар, то в деньгах и товаре есть что-то общее, и значит, деньги – также товар. Это нормальная предпосылка, которая приходит в голову любому, кто хоть раз за деньги что-то покупал или продавал. Есть практика обмена товара на товар, а есть практика обмена товара на деньги и денег на товар. Отсюда делается вывод, что деньги – это товар. Это столь естественно, что даже не обсуждалось. Тот факт, что деньги могут выступать в качестве товара (например, в случае торговли валютой) – частный случай. А само утверждение о том, что «деньги = товар», общее, деньги – это товар всегда.

Реплика: это в системе ссудного капитала.

Ответ: это в любой системе, и на Востоке также деньги = товар, без ссудного капитала; а насчет ссудного капитала – это совсем отдельный разговор, он будет во второй лекции.

А если деньги = товар, то можно говорить о трудовой теории стоимости, а также появляется такая малозаметная вещь, как подкрепление закона Сэя в рамках предпосылки равновесия: ведь если деньги не равны товару, то вообще не очень понятно, может ли существовать равновесие; а если равны, то, скорее всего, равновесие есть. Если деньги – не товар, то возникают какие-то непонятные разрывы.

Вот основа классической политэкономии, и вот здесь появляется то, на что обратил внимание Кейнс, и на что обратили внимание мы в неокономике: у меркантилистов были наблюдения, ставившие под сомнение тождество денег и товаров, которые были отброшены. Сомнения были простые. У того же Дж. Лоу: если деньги = товар, то деньги в экономике не имеют никакого значения – это только [экономическая] вуаль, а важен лишь обмен товарами. Меркантилисты писали не только о том, как привлечь деньги в казну государя, но и о том, что, если в государстве не хватает денег, то оно может впасть в рецессию, а если деньги появляются, то все начинает работать. А значит, деньги есть важный фактор, влияющий на реальную ситуацию. Они это наблюдали и описывали. Дж. Лоу, пока не лопнул пузырь его эксперимента, а экономика Франции не была монетизирована и перемонетизирована, вызвал врЕменное процветание этой страны, а Петр Iприсылал нему гонцов в Вену с приглашением повторить финансовый эксперимент в России – ибо неважно, что он провалился, ведь экономика-то здорово развивалась. Эти наблюдения меркантилистов остались за скобками, и они противоречили формуле «деньги = товар».

Итак, система предпосылок «1.-3.» классической политэкономии стала развиваться. Получилось не очень хорошо, и понятно, почему. Оказалось, что все три предпосылки противоречат одна другой: это проявляется, когда на их основе начинают что-то развивать. И вместо решений и продвижения теории возникают смысловые ямы. Таких ям, на которые обратили внимание неоклассики, три.

1. В чем измеряется труд в рамках трудовой теории стоимости? Один час труда одного человека равен одному часу труда другого, и от чего это зависит? В смысле деления на сложный и простой труд. Непонятно, как их соизмерять. То есть в самих предпосылках этой теории стоимости уже была брешь. Кроме того, была брешь в вопросе о критериях определения зарплаты, или оценки труда. На этот счет существовало множество гипотез в рамках классической политэкономии (теория трудового фонда и т.п.).

2. Если все создается трудом, предпосылка капитала не играет никакой роли, а рента есть изъятие части трудовой стоимости, то откуда берутся реально существовавшие прибыль и процент? Один экономист в шутку сказал, что у Д.Рикардо 93%-я трудовая теория стоимости (ибо Рикардо признавал существование 5-7% нетрудовой составляющей «погрешности» в стоимости товара, которую можно игнорировать).

3. Рента также не была объяснена в рамках классической политэкономии. История с рентой весьма любопытна. Для неоклассиков проблема ренты важна в первую очередь, поскольку она представляла собой самую важную и очевидную брешь в классической теории. Если в графике по абсциссам стоит количество продукта, по ординатам – издержки, а график идет по асимптоте, то, если имеется что-то связанное с землей или сельским хозяйством, то понятно, что земля имеет разное плодородие, и вначале вовлекаются в оборот хорошие земли с наименьшими издержками на единицу продукта, затем – менее хорошие, и т.д. Предположим, что в рамках общества требуется Q₁ количества зерна. Про все остальные общества классики говорили, что там требуются общественно необходимые затраты труда, и это средние затраты труда по отрасли. В действительности, проблем в политэкономии в связи со всем перечисленным было великое множество. Например, так же не было объяснено, что есть общественно необходимые затраты труда: в целом, было понятно что это, но насколько это точно рассчитывается, было непонятно; то есть считалось, что это средние затраты на продукцию. Равновесие возникает, когда все продукты продаются по общественно необходимым затратам труда. Однако неоклассики сказали, что при меньшей стоимости производители работают себе в убыток, поскольку у них издержки выше общественно необходимых затрат, тогда как эти затраты [в рамках классической политэкономии] определяют стоимость. Поэтому реальная цена, по которой должен продаваться продукт, связанный с землей, связана с более высокими издержками, что логично. Но тогда, по мнению неоклассиков, если суммировать все цены в масштабах всего общества, получается, что при том, что труд производителен, добавки, связанные с издержками, также будут входить в сумму стоимостей годового продукта, но они никак не объясняются трудом. А если считается, что деньги = товар, то следует признать, что сумма стоимостей в общественном масштабе больше затрат труда, а значит, что либо деньги – не товар, либо земля есть производительный фактор (коли она производит более высокую стоимость). Классики строили свои модели равновесия, исходя из предположения о существовании некоторого склада, на который все свозят результаты труда (то есть все товары на складе представляют всю трудовую стоимость). При этом все товары оценены по средним издержкам (трудовым стоимостям), а на складе происходит перераспределение: кто-то по труду получает меньше, а часть, определяющаяся наличием природных ресурсов, представляет собой ренту и изымается. Однако неоклассики говорят, что механизм реального изъятия ренты происходит не через склад, но через цены. А если реальный механизм работает через цены, то совокупность стоимостей больше затрат труда, и приходится признать, что либо товары не равны деньгам, либо земля является производственным фактором. В этом состоит критика классической теории ренты. Сами классики юлили по этому вопросу, в том числе Маркс, и вообще понятие общественных затрат труда не употребляли. Тот же Маркс рассчитывает относительную величину ренты, а когда речь идет об абсолютной величине ренты, то рассматривает совсем другой пример. Объясняя, что такое рента, он предлагает представить ситуацию, когда есть несколько промышленников, обладающих паровыми машинами, и один из них находится рядом с водопадом, что исключает затраты на паровую машину, так что у него одного издержки меньше и он один получает ренту. И лишь в этом примере Маркс использует понятие общественно необходимых затрат. Однако когда он переходит к рассмотренному выше примеру [с графиком затрат в случае сельхозпроизводства], то он ничего не говорит про общественно необходимые затраты и о том, что это такое. Общественно необходимые затраты, по мнению классиков – те, при которых производится основная масса товаров. Но при этом м.б. частичные отклонения. Среднестатистический читатель просто не прорвется сквозь множество букв 2-й части третьего тома «Капитала», и если он не знает, что искать, то и не найдет. В связи с этим – критика политэкономического понятия ренты со стороны неоклассики.

В завершение – несколько слов о роли Маркса в классической политэкономии, поскольку по этому поводу сложилось совершенно превратное представление. Получилось, что для теории ренты – одна объяснительная конструкция, а по факту – преобразование твердого ядра [экономической теории], которая, тем самым, разбилась на три самостоятельные теории: ренты, зарплаты и прибыли. При этом теория прибыли реально научна. В этом смысле эти теории не составляли ядра, поскольку были слабо связаны друг с другом. Такая ситуация работала против концепции равновесия, поскольку, по мере самостоятельного развития, каждая из этих теорий все меньше стыковалась в единую картину экономической жизни, и было непонятно, как здесь можно получить какое-то равновесие и как-либо разобраться во всем этом. Сам Маркс назвал этот этап, наступивший после Рикардо, разложением классической политэкономии (к научной политэкономии он относил Смита и Рикардо, добавляя к ним по политическим мотивам Сисмонди). Но Маркс был классический политэконом, и он поставил перед собой задачу восстановить целостность расползающейся экономической науки, исходя из базовых политэкономических предпосылок (трудовой теории стоимости, равновесия и принципа «деньги = товар»), не пересматривая их. Он, действительно, решил проблему прибыли, показав, как она решается – через понятие прибавочной стоимости. И Смит, и Рикардо не осознавали, что у них могут возникнуть противоречия, но их осознавал Маркс. Да, он не дописал «Капитал», а в самом «Капитале» есть много противоречий и не выявленных вещей, однако это была гигантская работа, и «Капитал» стал максимумом того логического, что можно было сделать с этими предпосылками. То есть «Капитал» есть не просто какая-то новая теория, но вершина классической политэкономии.

В 1860-годы появилась и господствовала т.н. историческая школа, существующая до сих пор. У нее было несколько направлений, которые, в основном, развивались в Германии и, частично, в Англии. Также было несколько авторов, давших «волшебный пинок» всему этому движению, первый среди них – Фридрих Лист, который не относился вообще ни к какому движению. Что не устраивало историческую школу? Адам Смит решил сделать научную теорию, но уже в его время существовали авторы, задававшиеся вопросом о возможности формализации экономической науки, и о том, не будет ли выкинут ребенок вместе с водой в этом процессе – подобно тому, что случилось с наблюдениями меркантилистов в период возникновения политэкономии. А потому была и война с формализмом его противников, возвращавшихся к меркантилизму как научной программе. Они предлагали понаблюдать за реальностью, поописывать, поклассифицировать и поработать над первичным материалом, от чего далее переходить к обобщениям и выстраиваниям теории. Однако когда ядро классической политэкономии распалось, возникло господство исторической школы. Деятельность Маркса пришлась на самый конец этой школы – т. I «Капитала» вышел в 1867 году. Примечательно, что эта вершина политэкономии появилась тогда, когда всех в экономике интересовало совсем другое. И все представители неоклассики утверждали, что не читали «Капитал» – они просто не знали о существовании этой книги, которая на Западе стала популярной лишь спустя примерно 15 лет, начиная с 1880-х гг., когда она вошла в научный оборот, и неоклассики включились в полемику с Марксом, но с совсем других позиций: они не обратили внимания на то, что он сделал в классической политэкономии, и полемика приобрела скорее идеологический, нежели научный, характер. И это – еще один из тех моментов, что делает историю экономической мысли запутанней, но интересней.

2. История экономической мысли

Три проблемы, которые Григорьеву удалось решить в рамках классической политэкономии по вопросам:

ренты;
стоимости рабочей силы;
прибыли.

Вопрос с прибылью был разрешен у Маркса, но создатели ортодоксии просто об этом не знали, а когда узнали, то сильно обиделись, что вызвало целую полемику насчет того, почему Маркс был неправ, ибо по вопросу прибыли ими было найдено другое решение. Однако, во-первых, не были решены вопросы ренты и стоимости рабсилы; во-вторых, последние, конечно, как-то объяснялись в рамках классической политэкономии. И про ренту, и про зарплату, и про прибыль были свои концепции, но все они не сводились в единую картину. В 1871 году, одновременно в Англии (Джевонс) и в Австрии (Менгер), а в 1874 году – в Швейцарии (Вальрас) опубликовали книги, в которых единообразно, но независимо друг от друга, подошли к решению этих проблем так, как они считали возможным это сделать. Когда они узнали друг о друге, Вальрас назвал этот феномен маржиналистской революцией. Собственно, с этих книг и начинается история современной экономической ортодоксии.

Конечно, с самого начала были некоторые проблемы и отличия. Несколько своеобычным был подход Джевонса, образовавшего в Англии т.н. кембриджскую школу. У Менгера был несколько иной подход, и он положил начало австрийской экономической школе (единственной их всех маржиналистских школ, существующей до сих пор). К трудам этой школы Григорьев будет постоянно обращаться. Очень сильное отделение австрийской школы существует в России – очень много экономистов, работающих в рамках ее традиции. Вальрас положил начало т.н. лозаннской школе. К ней также относится экономист В.Парето. Он много чем знаменит и известен (в частности, ввел в научный оборот термин «элита», оптимум по Парето).

Маржиналисты сказали, что знают, как разрешить задачу связи трех источников дохода (1.-3.): для этого надо коренным образом изменить структуру экономического знания. Классическая политэкономия в качестве своего объекта в первую очередь рассматривала национальную экономику, беря за основу «Исследование…» А.Смита. Кроме того, классическая политэкономия претендовала на то, что она позитивная, а не нормативная, то есть описывает ситуацию «как есть». Маржиналисты задали вопрос: с какой позиции рассматривается нацэкономика? Ее можно рассматривать, только ставя перед ней какие-то цели и задачи. То есть это такой объект, который в любом случае даст нормативный результат исследования. При этом они заявили, что будут рассматривать позитивную экономику. И у Джевонса, и у Менгера была «политэкономия» в названии книг, но они быстро отказались от этого термина. И, начиная с какого-то момента, их наука стала называться «экономикс». И в качестве объекта исследования они взяли индивида и его действия. Индивида они рассматривали рационального, а значит, у него есть цель, которую они сформулировали как получение максимума полезности.

Что есть полезность? Если каждому из присутствующих в аудитории предложить на выбор 3 кг хлеба или 1 кг мяса, либо 5 кг хлеба и 100 гр мяса, то в этом случае каждый себе определяет, что полезно, что позволяет делать выбор между различными товарами. Эта полезность внеэкономическая, и каждый человек стремится к тому, чтобы максимизировать свою полезность.

В № 11 журнала «Вопросы экономики» за 2012 год есть статья, в которой задается вопрос о рациональности индивида: это нормативное требование или позитивное? Вопрос встал в связи с тем, что некоторое время назад появилась так называемая поведенческая экономика (начало – с 1960-1980 гг.), в рамках которой изучается то, как люди делают выбор и что на них влияет, и действительно ли можно говорить, что они делают рациональный выбор. Х.Мински, кстати, перенес эти представления на сферу финансов и создал свою модель пузыря. Выяснилось, что люди ведут себя не рационально, но это открытие было сделано во второй половине XX века. До этих исследований было замечено, что, если есть выбор наборов, от для того, чтобы считать, что выбор рационален, должно выполняться требование транзитивности : ((А лучше В) & (А лучше C)) É(А лучше C). По результатам психотестов выяснилось, что этот принцип нарушается у очень многих людей: оказывалось, что «C лучше А». На сей счет имеется забавный пример из психологических исследований, когда Григорьев как-то упросил своего приятеля – известного социолога, задумавшего большой опрос населения России (в 2000-е годы), устроить провокацию. В рамках опроса спрашивалось, как люди относятся к Путину, и как – к институту государственной власти. При этом по предыдущим опросам было известно, что 80% любят Путина и 80% ненавидят действующую власть. В качестве провокации был включен вопрос «считаете ли Вы, что Путин находится в оппозиции к действующей власти». На этот вопрос ответили «да» 40% респондентов. Потом Григорьев попросил социолога таких провокаций больше не устраивать, ибо респонденты получали когнитивный диссонанс и начинали возмущаться вопросом.

Еще маржиналисты говорили про ограниченность ресурсов. Их определение экономической науки, бытующее нынче во всех учебниках экономики – как общественной науки, решающей задачу с помощью ограниченных ресурсов удовлетворять потребности людей. То есть ресурсы ограничены, потребности не ограничены, а потому в каждый момент времени требуется в максимальной степени с ограниченными ресурсами эти потребности удовлетворять. Вообще, КПСС могла бы подписаться под этим лозунгом.

Также – что касается полезности любого товара: 3 кг хлеба лучше, чем 2 кг. Иное дело – убывающая полезность, когда каждое новое прибавление по 1 кг хлеба менее полезно, чем предыдущее. Когда человек голоден, то в 100 гр. хлеба он буквально вцепится зубами, а когда человек съел 1 кг (при этом, опять-таки, предполагается, что человек согласится съесть еще 100 гр.) – без особого удовольствия.

Итак, есть индивид, у него есть ограниченные ресурсы, у него есть полезность, и у него есть множество производственных возможностей. Что есть множество производственных возможностей? Комбинация различных ресурсов дает разный выход различных товаров. То есть полезность – не от ресурсов, а от товаров. Поэтому множество производственных возможностей – это множество перевода ресурсов в товары в определенной пропорции. Как все это функционирует? Рассмотрим вальрасовскую модель: есть рынок, задающий какие-то изначальные цены на товары. Каждый индивид на основе имеющихся у него данных принимает решение о том, сколько и каких товаров при данных ценах (а цены в данном случае рассматриваются не как денежные, а как пропорции обмена одного товара на другой) он готов вывести на рынок; а также, в соответствии с функцией полезности, предъявляет свой спрос (то есть сколько товаров при данных ценах он готов купить). Индивид сообщает эти данные рынку, который собирает данные со всех индивидов и понимает, что при данных ценах совокупный спрос превышает предложение, где-то – наоборот. Где спрос превышает предложение, цены растут, и наоборот. По-русски эта «невидимая рука рынка» переводится с французского (Вальрас писал по-французски) как «нащупывание» – до тех пор, пока не установится полная сбалансированность, или равновесие, цен. От этой картинки можно плясать дальше и предположить, что существует не только рынок товаров, но и рынок ресурсов (то есть возможность обмениваться ресурсами), где также возможно формирование равновесных цен. Этот процесс очень похож на процесс планирования – так, как он описан в инструкциях и учебниках Госплана (итеративное планирование). Также Вальрас вводил понятие аукциониста.

На основе анализа этой модели получается, что каждый ресурс приобретает свою оценку. К ней можно задать много вопросов, но первый из них, являющийся камнем преткновения, связан с неясностью того, что имеется в виду, когда речь идет об ограниченных ресурсах. Во-первых, это земля, или природные ресурсы; тогда оценка этих ресурсов есть рента. Второй ресурс – это труд, и оценкой вклада труда в полезность будет заработная плата (за услуги труда). А дальше возникает вопрос, который всех очень напрягает [со времен появления этой модели], связанный с капиталом (относительно которого понятно, что он ограниченный ресурс), дающий прибыль, или процент. Да, капитал – ограниченный ресурс, но потому, что когда-то в прошлом принимались какие-то решения; то есть, если бы были приняты другие решения, то ресурс капитала был бы иной по размеру. Для учебников ортодоксы пишут, что капитал – просто ограниченный производственный ресурс и все. При этом под капиталом понимаются станки и товары, но не деньги – денег в этой модели нет вообще. Эту проблему взялся решать Бем-Баверк – последователь Менгера, написав два объемистых тома «Капитал и процент», в которых, рассмотрев со всех сторон эту проблему, не получил никакого сколь-нибудь удовлетворительного решения.

В действительности, к рассмотренной (итеративной) схеме существует множество вопросов, которые будут, по ходу дела, рассмотрены. В чем проблема этой схемы с точки зрения позиции Лакатоша насчет структуры научной теории? Говоря в его терминах, маржиналистам казалось, что имеется очень хорошее внутри согласованное ядро теории, дающее ясный результат: становится известно, что есть рента, зарплата и прибыль, описанные единообразно – то, чего не могла сделать классическая политэкономия. И вдруг очень быстро выяснилось, что ничего больше про экономику сказать невозможно, кроме итеративной схемы. Поскольку экономика существует не для того, чтобы решать абстрактные задачки, а взаимодействовать с практикой, в рамках практики существует вопрос: если есть рынок, например металлов, то от каких факторов зависит цена на металл? Максимум, что могли сказать маржиналисты – что надо узнать полезности всех индивидов (что бессмысленно), каково множество производственных возможностей, как распределены ресурсы. И только решив глобальную задачу, можно сказать, какова цена на металл, которая, как оказывается, зависит от всего. Доказать возможность равновесия в таком случае, даже при очень жестких предпосылках, удалось лишь в 1950-е годы. Что здесь задевало? Дело в том, что классическая политэкономия, хоть она и не решала абстрактных задач правильно, тем не менее, могла сформулировать высказывания относительно цен на отдельных рынках и динамики развития отраслей. А в рамках маржиналистской теории такие задачи просто нельзя поставить – не то, что решать. В конечном итоге, есть отличное ядро и никаких высказываний относительно реальной экономики, кроме того, что «все зависит от всего».

Стоит обратить особое внимание на маленькое содержание самого ядра теории. Австрийская школа решила остаться в рамках этого ядра. Они не признают никаких новаций, считают свое ядро правильным, поэтому планируют работать в его рамках и развивать его. Каковы достижения австрийской школы на сегодняшний день? Практически никаких. Да, они рассмотрели частные уточняющие вопросы, касающиеся своей модели. Пытались писать о том, что такое предприниматель – получился «честный брокер», то есть человек, видящий разницу цен и выполняющий функцию арбитража. Но что они вообще писали? Книги по философии, политологии и социологии: так, фон Мизес изобрел праксиологию – науку о рациональном выборе человека. Книга фон Мизеса о бюрократии – одна из интереснейших по этому вопросу. Однако собственно экономических достижений у них нет. Начиная с некоторого момента, они стали говорить о том, что они знают, как устроена экономика «в норме», но есть реальная экономика, которая почему-то (например, потому, что существует государство, вмешивающееся в ход развития экономических процессов) устроена иначе, чем в теории. А потому следующим важным достижением австрийцев стало то, что они с точки зрения нормативной экономики критикуют реальную, обозначая то, чем она может быть. В действительности, эта позиция оказалась интересной и плодотворной, поскольку успехи здесь очевидны: фон Хайек с фон Мизесом предсказали Великую Депрессию, проанализировав процессы накануне ее, чего не сделал больше никто. Все экономисты знают про кризисы, и все думают, что «на этот раз будет иначе». Перед Великой Депрессией все так хорошо росло, что все так и думали. И, кстати говоря, тот же Кейнс, который к тому же потерял деньги, ибо был великим инвестором.

Второе достижение австрийцев. Сегодня все говорят, что нынешний кризис никто не предсказал, ну кроме Хазина и Кобякова. Также после кризиса доткомов сторонники кондратьевских циклов посчитали, что да – это кризис, и он в нисходящей волне, но вот теперь будет долгий рост, который начался с 2001 года, и они говорили, что знают о работоспособности кондратьевского цикла, и что будет большая восходящая волна. И тут наступает 2008 год. Кондратьевцы говорят: ой, мы тут чего-то не так посчитали – оказывается, если принять во внимание ряд факторов, то нужно переформулировать предпосылки. Иначе говоря, кондратьевские циклы – просто слова, подгонка результатов под некую сектантскую философию, которая не имеет отношения к реальным процессам. Равно как разговоры про новые технологии, и мы с вами еще дойдем до [прояснения] того, что есть новые технологии.

Насчет предсказаний: существует множество книг на Западе, из них по крайней мере две опубликованы на русском языке. Ричард Дункан «Кризис доллара» и Уильям Боннер и Эддисон Уиггин «Судный день американских финансов». Эти книжки вышли на Западе в 2003 году.

Австрийская школа – маргинальная: она критикует то, как устроена современная экономика. Многие из слушателей этих лекций, вслед за Хазиным или Егишьянцем повторяют рассказ про то, каким образом была создана ФРС, и как это плохо. И никто из них не знает, что все эти обвинения взяты из книжки Мюррея Ротбарда – одного из столпов австрийской школы. Еще понятно, когда Ротбард критикует ФРС: он выступает в защиту нарушенной целостности и девственности рыночной экономики, которая, по его мнению, сама по себе идеальна и хороша, а решение о создании ФРС создало ситуацию, искажающую рыночную экономику. Но когда это повторяют в России люди, которым ненавистна рыночная экономика, то Григорьев не понимает, почему они это делают. У Ротбарда это логично. Но если рыночную экономику считать не идеальной, то какие претензии к факту создания ФРС?

Итак, в целом ядро австрийской теории – пустое: там все логично, но сказать ничего нельзя; а если можно, то только перейдя на нормативные позиции. Что, опять-таки, противоречит исходным условиям и намерениям. Они, конечно, понимали эти вещи – Бем-Баверк пытался проработать и расширить это ядро. В этом смысле гигантский прорыв совершил Шумпетер – также выходец из австрийской школы, который создал свою теорию экономического развития, теорию предпринимательства, теорию инноваций и много что еще. Но сделал он это, выйдя за пределы ядра, за что и был заклеймен: и австрийская школа, и ортодоксия изгнали его из своих рядов. Шумпетер так и остался гениальным одиночкой, о котором все помнят, но не знают, куда пришить его со всеми его теориями.

Спас всю эту ситуацию Альфред Маршалл в 1890 году, выпустив книгу «Принципы экономикс», в которой впервые и был употреблен термин «экономикс». Что он предложил в общем? Он согласился с тем, что есть ядро и есть реальная экономика, которая не вокруг ядра, а на далеком расстоянии, а поскольку из ядра до реальной экономики нельзя дотянуться, постольку нужны некие подпорки, то есть под конкретные задачи надо постулировать какие-нибудь дополнительные вещи, не особо даже обращая внимание на то, что они противоречат ядру.

Самый простой пример, который со следующей лекции начнем разбирать: если исходить из ядра теории в том виде, как оно сформулировано, то не может существовать фирма. То есть фирма не может существовать, если все эти принципы сформулировать последовательно. Отсюда – необходимость постулировать существование фирм. То есть ядро против фирм, но это обстоятельство игнорируется, и начинается рассуждение про фирмы, а также про все, что угодно. И в этом – структура современной ортодоксии, представляющая собой набор кейсов [сгруппировавшихся вокруг ядра теории]. А потому эта теория всеядна. С ней трудно спорить, поскольку между дополнительными множествами стали возникать междисциплинарные взаимосвязи. Поэтому ее невозможно критиковать. Почти любое указание на ошибку тут же встречает контраргумент насчет того, что этим вопросом занимаются в другом месте теории, и человек идет в это место и либо получает ответ, но при этом получает и с десяток вопросов, либо и ответа нет, и десяток вопросов есть. Непонятно, как подступиться.

Когда что-то происходит, это можно объяснить с точки зрения науки, но можно и просто описать, как явление произошло. Однако это не научное занятие, этим может заняться и журналист. При этом формулируется предпосылка условия, при котором данное явление может появиться, и выдается за научное описание. В результате таких вещей в теории нарастают внутренние противоречия. Но, поскольку массив такой теории очень большой, очень трудно эти противоречия выискивать. И при этом все больше объяснений идет просто к конкретному случаю postfactum. [Соответственно, теория начинает работать в негативной эвристике в смысле Лакатоша.]

Можно посмотреть на то, что происходит на наших глазах: если в 2007 году кто-то говорил про «пузырь», то всем было понятно, что этот человек находится вне ортодоксии, поскольку ортодоксия не знает, что такое «пузырь». В теорию не вошли ни токийский пузырь, ни азиатский кризис, ни кризис доткомов. До 2008 года говорить «пузырь» в рамках ортодоксии было «неполиткорректно» – это позволяли себе только маргиналы, включая австрийцев, но даже австрийцы аккуратно к этому относились. Ведь речь идет об индивидах и о том, как они взаимодействуют: ядро ортодоксии предполагает, что все рассуждения должны исходить из микроэкономики. Рассуждение о макроэкономике – в духе Парето, который говорит, что существует оптимум, и с точки зрения общества идеальной является ситуация, когда ни один из индивидов не может улучшить свое положения, не ухудшив положения других. Но это все, что о системе в целом они [ортодоксы] могут сказать. Еще о чем они здесь рассуждают в этом смысле – ведут рассуждение «для бедных» о количественном распределении ресурсов. И никакой другой макроэкономики в экономической ортодоксии нет. Пришел Кейнс и сказал, что есть макроэкономика – общий инвестиционный процесс, спрос, мультипликаторы и т.д. В целом, на сегодняшний день в ортодоксии есть проблема «микро-макро» (согласования того и другого), которая до сих пор решается. Григорьев (занимавшийся этой проблемой во время работы в ЦЭМИ, участвовавшем в международной программе решения этой проблемы) может сказать, то один раз в пять лет слышит или читает где-нибудь о том, что кто-то близок к разрешению этой проблемы.

Итак, до 2008 года вся эта тема пузырей была табу. Можно было обвинить японцев в «неправильности» их капитализма, который все боялись: конечно, справедливый капитализм позволил японцам на какое-то время вырваться, но в конце концов они за него расплатились. А вот правильный капитализм – в Америке. Григорьев при этом не выдумывает ничего – все эти вещи можно прочитать. В центре кризиса 2008 года – финансовая система, а потому слово «пузырь» сквозь зубы уже начинают произносить. Стали говорить о том, что, наверное, да, есть такое явление, как пузырь, а потому попробуем интегрировать его в нашу структуру. Здесь есть модель Хаймана Мински и направление «поведенческих финансов». То есть да, вообще-то люди ведут себя рационально, но под влиянием эмоций могут впасть в эйфорию и депрессию. А пузырь – результат смены настроений участников финансового рынка; то есть «пузырь» еще не интегрирован в ортодоксальную систему, но само слово стало популярным. Григорьев как экономист видит, что здесь идет большая работа в направлении убирания зазоров и того, чтобы каждый выработал некую единую позицию. Также стали говорить о том, что, наверное, уроки японского пузыря для нашей сегодняшней ситуации также играют роль. Это пока отдельные публикации, но, тем не менее, они есть.

В 1953 году М.Фридман, которому многим обязана ортодоксия своим современным состоянием, написал статью «Методология позитивной экономической науки», в которой совершенно откровенно описал картинку теории «ядро+кейсы». Сказав при этом, что такая ситуация – это хорошо. В чем суть этой статьи? Было много экономистов, которые всячески критиковали предпосылки новой теории, постулирующей «рационального индивида», прежде всего – саму предпосылку рациональности. Фридман, которому все это надоело, сказал: «что вы все критикуете предпосылки; да, они есть, но у нас же есть целая теория – комплекс знаний, который надо оценивать по тому, насколько хорошо он предсказывает будущее». То есть, если теория придумывает временнЫе схемы для объяснения будущего, то какая разница, на каких предпосылках это все построено? Более того, говорит Фридман, может быть так, что хорошая теория построена на абсолютно неправильных предпосылках. Поначалу экономисты возмутились, и была целая полемика с участием Самуэльсона (автора известного учебника и интегратора кейнсианства в ортодоксию), который жутко возмущался подходом Фридмана. Однако поспорили-поспорили, да и оставили дело так, что никто сегодня даже не заикается по поводу концепции Фридмана, которую все-таки приняли. Хотя признают и проблемы – вроде того, что пропустили кризис 2008 года: проблема не только в том, что они его проспали, но и в том, что они неправильно поняли его характер. Они все себе рисовали модель глубокого циклического кризиса. Потому теперь некоторые, наблюдая, что экономика Португалии падает на 5% в год вместо 7% ранее, говорят, что, конечно, португальская экономика восстанавливается. А Британия сегодня находится в тройной рецессии (про двойную, бывшую в 1980-е годы, они еще знают, но про тройную – нет).

Сейчас – переход к следующей лекции и основная формулировка. Как бы ни была устроена ортодоксальная теория, у нее есть одна гигантская системная проблема, провал, проявляющийся, в том числе, в том, что ортодоксы не видят кризисов: это проблема экономического роста и развития. Она встала ребром после 2-й Мировой Войны по двум причинам: 1) чувство вины перед бывшими колониями и 2) необходимость противостоять СССР в развитии молодых государств. Можно видеть, что эта проблема не была решена. К попытке ее решения подступались первый раз, в том числе с участием МВФ и ВБ, в рамках квазикейнсианской политики, которая провалилась. Все предсказания и ожидания, которые были сделаны, не реализовывались. Сегодня идет второй приступ решения этой проблемы – в принципе, такой же бесплодный, как и предыдущий. Однако, еще раз: это большая проблема ортодоксальной модели, ибо в ее рамках невозможно решить проблему развития.

Еще один методологический момент. Как эта теория строилась и как все привыкли рассуждать? Здесь, скорее, проблема не экономической теории, но философии математики. Вообще до какого-то момента считалось, что точка и прямая – это равные сущности, но начиная с некоторого момента прямая стала восприниматься как множество точек. Что это означало применительно к экономике? Что было предложено сначала изучать экономику как статичную систему, а потом, описав ее в таком виде, сделать переход к динамике. То есть задача развития требует описать экономику как динамичную систему. Но что у них получилось? Описали статику, но на текущий момент. А что в следующий момент будет с этой системой? Почему она меняется? Потому, что меняется набор ресурсов. Однако ограниченный набор ресурсов – это внешний фактор, и в действительности мы получаем не динамику. Опять же, что значит, что прямая состоит из точек? Это значит, что каждая последующая точка не зависит от предыдущей, а переход от одной точки к другой может происходить лишь под влиянием внешних сил. Они это и имеют. Отсюда: почему невозможно решить проблему развития? Потому что они не могут придумать внутреннего механизма развития экономики. А попытка решать за счет внешних ресурсов (капитала) проблемы развивающихся стран привела к тому, что с экономикой происходит все что угодно, но не развитие; и даже факт развития некоторых стран столь мал числом, что не являет собой сколь-нибудь представительный результат. Складывается впечатление случайности последствий процесса, когда капитал вливается в экономику страны, а возврата нет.

Сейчас важно провести различие между неокономикой и ортодоксией. Неокономика сразу появилась с претензией на то, что это теория экономического развития. Исходными задачами неокономики ставилось развитие развивающихся стран (это старая дипломная тема О.Григорьева), оценка произошедшего с советской и российской экономикой. Между тем, это произошедшее для ортодоксии также гигантское больное место, поскольку с их точки зрения такого в реальности быть просто не могло. Как они рассуждали? Есть вторая промышленная держава мира, неэффективная, поскольку есть план и нет рынка, где слабая мотивация участников. Отсюда, если ввести рынок и ввести систему мотивации, то это будет только движение вперед. Также говорилось о том, что огромные ресурсы сжирает ВПК. А если ресурсы перенаправить с него на гражданское производство, то это будет гигантский рывок, поскольку ортодоксы оценивали эти ресурсы как очень значительные. В действительности, когда шла перестройка и обсуждались вопросы перехода к рыночной экономике, на Западе были опасения по поводу того, не рванет ли СССР-Россия настолько далеко вперед, имея такую базу, что станет «второй Японией», которая может угрожать Западу. С этой точки зрения никаких предсказаний того, что произошло, не было вообще. В рамках темы о шоковой терапии, конечно, говорилось о том, что м.б. кратковременный спад и структурная перестройка, но потом все заработает и начнется движение вперед. Никто не видел никаких проблем. Между тем, с советской экономикой произошло то, что произошло, и что происходит до сих пор. С нефтяными ценами нам повезло и тогда, и сейчас. Но при этом все равно ничего не работает.

Григорьев может сказать, как ортодоксы готовы решать эту проблему – через заговор. Что имеется в виду? Они говорят: «не был СССР никакой второй промышленной державой мира, это ЦРУ и Пентагон надували бумажного тигра, а в действительности была жалкая развивающаяся страна, которая только пускала пыль в глаза; а когда-де пришел рынок, то потемкинские декорации рухнули, и тут-то все увидели, что там было на самом деле». И понятно, зачем это силовым ведомствам США: чтобы тянуть бюджеты из Конгресса. Понятно также, что эти идеи пока не входят в научный оборот, поскольку все понимают, что и в России, и на Западе живы люди, которые помнят СССР. Но эти идеи [уже] есть и в мемуарах, и в журналистике, и наверняка спустя 20 лет еще много чего интересного мы услышим про свою историю как «научно доказанный факт». Однако мы отвлеклись. Итак, неокономика задумывалась как раз как теория развития. И, собственно, исходный пункт разделения труда сразу понимался в ней как элемент теории развития. А дальше стали происходить чудеса, заключавшиеся в следующем. Как ни крути, ортодоксия – это гигантский накопленный набор знаний и высказываний про экономику. Встал вопрос: можно ли как-то с ними интегрироваться? И по мере проникновения в их построения стало выясняться, что тема развития относится к совершенно иной теории, и этот массив знаний с ее точки зрения вообще не имеет никакого значения и никакого смысла.

Очень важен также следующий момент: это статистика. Это вещь, во многом теоретически обусловленная. Статистику собирают в реальной жизни, где миллионы параметров обнаруживают себя ежедневно. Какие из них мы наблюдаем и почему? Наблюдаемы только отдельные явления, а какие именно явления мы наблюдаем, нам говорит теория. Наверное, какие-то отдельные факты ортодоксии могут быть использованы в неокономике, но то, что нужно было неокономике, еще никогда не собиралось. И, опять же, это набор фактов, а не теоретическое знание об отдельном факте – оно не имеет никакого значения. Поэтому в первой лекции Григорьев отказался продлевать линию развития экономических знаний неокономикой. Для самих неокономистов это было неожиданно. В полной мере это стало понятно, только когда Григорьев начал читать лекции в «Шанинке». Изначально они были спланированы еще в рамках старого подхода, а по мере раскрытия темы стало очевидно, что это не работает, и что здесь имеет место совершенно отдельная теория.

Далее – исходный пункт. Любая экономическая модель начинается с постулирования Nпродуктов, обменивающихся на рынке. Но откуда взялись эти N? Сейчас известно, сколько продуктов обменивается. А 200 лет назад столько же обменивалось? Конечно, нет – что-то изменилось в наборе N. Почему происходят изменения в этом наборе? Нам говорят [ортодоксы], и здесь много сторонников этого подхода: Nрастет потому, что происходят изобретения новых товаров, и только за счет этого растет N. Это логично: не было автомобиля – изобрели его. Но вот изобретение автомобиля – это N+1, когда его на кузне впервые сделали и продали? Или это N+1000 деталей, из которых состоит автомобиль? Более того, из истории известно, что было N+1, N+5, а на сегодняшний день это м.б. N+1000. То есть мы констатируем: сегодня торгуется N товаров, а завтра – тоже N товаров? Между тем, в модели ортодоксов Nвсегда одно и то же, статично, даже если они рассматривают динамику. Хотя понятно, что количество товаров растет, но почему это происходит, в результате каких событий и явлений? Было сказано, что в ходе разделения труда, но не все так просто, и в ходе следующих лекций это будет подробно рассмотрено.

3. Разделение труда

На прошлой лекции мы остановились на некоторой гипотезе, которую дальше будем развивать. Допустим, что есть рынок-1 с N1 товаров, который переходит к рынку-2 с N2 товаров, при этом N2>N1. Уже сказано, что все модели, которые называются динамическими, имеют дело с одним рынком и что-то про него нам рассказывают. Но никто не занимается подробным описанием того, как происходит переход от N1 к N2, хотя это было бы естественным. Понятно, что рынок XVIII века с определенным набором товаров сильно отличается от рынка XIX века с бОльшим набором товаров, а тот, в свою очередь, от рынка XX века, с еще большим набором товаров. Это отличие можно смотреть по любым временнЫм отрезкам. Начнем с самого простого, с чего обычно начинают традиции литературы XVIII-XIX и начала XX веков – так называемые робинзонады. Ортодоксия в качестве исходного пункта берет индивида, который сам для себя производит все необходимое. Образом для такого индивида послужил Робинзон Крузо от Д.Дэфо. Нужно сказать, что Дэфо был человеком разумным и, по-видимому, предполагал, что такой образ индивида не очень соответствует реальности, поскольку один индивид не смог бы выжить и построить столь развитую экономику, как это сделал Робинзон, а потому он постоянно снабжает его вещами, которые он сам произвести не может, и которые являются продуктами более высокого уровня РТ. На самом деле, если внимательно почитать это произведение и попытаться описать, что он все время получает и какие перед ним возникают проблемы, то можно узнать много полезного о разделении труда. Но эту историю использовали в узком качестве – как образец того, в какой форме индивид может самостоятельно просуществовать. Например, он хочет, но не может, произвести лопату. А значит, Робинзон мыслит в системе разделения труда. В его системе РТ лопата существует, но индивид не может ее изготовить.

Далее представим, что у нас есть совокупность (еще не сообщество даже) робинзонов, живущих по соседству, где каждый снабжает себя всем необходимым. Здесь – вопрос: каким образом и почему в этой совокупности может возникнуть и возникает разделение труда? Сразу можно видеть, что этот вопрос вызывает большие сложности. С одной стороны, казалось бы, все понятно (поскольку про это сказали экономисты – в частности, Адам Смит прожужжал все уши): что специализация повышает производительность, то есть если мы делаем не все подряд, а сосредотачиваемся на чем-то одном, то это одно у нас будет получаться все лучше и лучше, быстрее и быстрее, и поэтому за единицу времени мы самостоятельно этого одного можем произвести столько же или даже больше, чем некоторое количество людей, которые занимаются этим время от времени. И, собственно, это объяснение разделения труда долгое время принималось как достаточное. Хотя оно совершенно недостаточное – потому что это мы знаем, пронаблюдав разделение труда и оценив поступившие данные о том, что специализация приносит эффект. А каждый из Робинзонов, живущих в нашем сообществе, про это еще не знает. Он, конечно, может что-то предполагать, но у него нет никаких данных. А если он специализируется, к примеру, на производстве топоров, и у него они последовательно все лучше получаются, то где здесь надо остановиться? Притом, что специализация действительно повышает производительность, а робинзоны про это не знают, спрашивается, каким образом среди них может возникнуть РТ и возникнуть рынок товаров. Здесь есть еще одна предпосылка, связанная с жесткими основаниями неоклассики: индивиды могут пользоваться только той информации, которую им поставляет рынок, а это цены, но не спрос. А поскольку робинзоны действуют каждый за себя, то никакого рынка там нет, и никакой информации о других вообще не существует.

Если серьезно задуматься, то как вообще возникло разделение труда? Как человек узнает, что именно он предрасположен к некоторому виду деятельности, а другие – нет? Адам Смит рассматривал эту ситуацию как раз на основании склонности. Он говорит о племени, но не о сообществе робинзонов, то есть об организации, в которой люди друг друга знают и имеют нерыночные отношения между собой. Дальше он начинает фантазировать насчет того, что кто-то в племени может про себя заметить, что у него хорошо получаются луки и стрелы. И тогда, продолжает фантазировать Смит, он будет все больше специализироваться на производстве луков и стрел, выменивать их у соплеменников на дичь и, таким образом, появится профессия оружейника. То есть такой человек имеет информацию, которую рынок ему не даст: он наблюдает за деятельностью других людей, сравнивает со своими возможностями деятельности и принимает решение. На самом деле понятно, что в реальном племени все как-то иначе, чем в абстрактном племени Адама Смита. У реального племени есть вождь или некий иной орган управления, то есть некоторая социальность. И он сталкивается с тем, что в этом племени все занимаются всем подряд: делают и луки со стрелами, и охотятся, и готовят, и шьют одежду, и т.д. Если вождь ответственный, то в отдельных моментах он может столкнуться с ситуацией, когда луков и стрел регулярно не хватает для нормальной охоты. У вождя есть два пути решения этой проблемы: 1) пронормировать всем членам племени производство луков и стрел, но эта ситуация чревата конфликтом с членами племени, поскольку у них своих дел полно, а тут навязывается какое-то задание, причем всем – все могут собраться и сказать вождю, что он плохой; 2) гораздо легче взять одного человека и сказать, что он будет ответственным за луки и стрелы, тогда как другим членам племени делается послабление, и они вообще освобождаются от этой производственной обязанности – за то, что часть результатов охоты будет идти оружейнику. А кого вождь назначит оружейником? Как раз не того, у кого есть склонность к производству луков и стрел, но того, у кого нет склонности к охоте. В целом, не важно, как это решается и почему – каждый отдельный вождь решает это самостоятельно.

Реплика: здесь есть еще один очень важный фактор, связанный с тем, что с отдельного человека всегда легче спросить по его ответственности, а со ста человек спросить нельзя.

Ответ: совершенно верно.

Реплика: и при этом все племя вместе с вождем будет за то, чтобы спросить с этого, индивидуально ответственного, который будет ощущать давление в процессе исполнения своих обязанностей.

Ответ: все правильно, и здесь решается задача не специализации, но удобства управления. И это потом, в качестве бонуса, наверное, выясняется, что если человек все время делает что-то одно, то в конце концов он начинает это делать в большем количестве. И этот бонус будет продолжаться в истории племени. Если оружейник умрет, то назначат нового, относительно которого уже будет известно, сколько с него требовать – возможно, требовать большего. Либо ему будут давать учеников. То есть разделение труда рационально возникает не в рынке, но в социальной структуре. Причем здесь не идет речь про половозрастное разделение труда – речь идет о предпосылках неоклассики и попытках отодвигаться от них только туда, где надо решить задачу. Потому что в реальности все гораздо сложней и интересней, но тогда тут можно просто запутаться.

Теперь – вопрос: вообще-то выделение оружейника имеет смысл только на определенной стадии развития племени. Допустим, вождь наблюдает племя и видит, что примерно 1/10 часть годового фонда рабочего времени племени уходит на изготовление луков и стрел; поэтому, когда племя состоит из 5 человек, выделение специального человека на изготовление луков и стрел неэффективно: большую часть времени такой специалист будет бездельничать, и это будет потерянное для племени время, хотя возможно, что с учетом роста его производительности и не будет. А вот при 10 членах племени целесообразно вводить профессию оружейника. А еще есть одежда, и она занимает не 1/10, а 1/20 часть годового фонда рабочего времени; а потому, когда племя достигает 20 человек, появляется портной, а также, возможно, два оружейника, а при 50 членов племени – отдельный человек, который носит дрова. Так появляется разделение труда.

Когда появляется рынок? Можно, опять же, пофантазировать: племя разрастается, возможности вождя его контролировать, а членов племени – взаимодействовать внутри него, уменьшаются, и племя разлагается. В этой ситуации появляются люди, которые занимаются только охотой и никогда не производят лук и стрелы, и люди, которые производят только луки и стрелы и никогда не занимаются охотой; есть люди, которые всю жизнь только носят дрова и т.д. Частная собственность начинается с того, что все эти люди сначала приватизируют свои профессии, а потом начинают уже обмениваться ими друг с другом на рынке. Конечно, это тоже фантазия, но более обоснованная.

Далее – очень интересный и важный момент: вот мы говорили про племя и про социальную внеэкономическую структуру, способствующую разделению труда. Примерно также, но немного по-другому, может быть описано рабовладельческое или феодальное хозяйство, где существуют несколько иные мотивы. Допустим, есть феодал, который хочет каждый день кушать и у которого в подчинении робинзоны, которые все делают сами. Глупо требовать от каждого из них понемногу сносить еды феодалу – он из них выделяет повара, а если феодал гостеприимный, то не одного его: помимо повара, у него будет кондитер, хлебопек и еще кто-то. То есть в феодальном хозяйстве феодал создает систему РТ. После того, как все соберутся и прикончат его, заявив, что хотят жить свободной жизнью, получится та же самая ситуация [что и в племени]: нет людей, которые умеют сеять хлеб, но есть те, кто умеет его печь; у кондитера судьба оказывается самая незавидная. Возникает рынок профессий, которыми все начинают обмениваться друг с другом. Предел профессионального разделения – жрец, ибо храмы служили местом хранения общественных запасов.

Какие еще социальные структуры повлияли на уровень разделения труда? Это государственные мануфактуры, являющиеся принципиально иным случаем, нежели феодальное хозяйство, поскольку в последнем РТ строится вокруг общих и самых разнообразных потребностей феодала, который в принципе заинтересован в получении неких потребительских товаров – только по поводу них и строится разделение труда. И феодала не интересует дальнейшее разделение труда, чего и не происходит вокруг производств. Феодал этим процессом не управляет – оно как-то само собой получается. А вот что касается госмануфактур, то они сосредоточены на производстве одного товара либо узкого спектра товаров. Между тем, госмануфактуры всегда были связаны преимущественно с производством вооружений и с появлением массовых армий. От феодалов нам остался портной в качестве отдельной профессии; никто не будет бегать по портным и заказывать у одного три мундира, у другого – пять, у третьего – семь. Гораздо лучше собрать их вместе всех и заказать им сразу тысячу мундиров. А когда есть такой объем заказа, углубление труда идет не по товарам – появляется возможность разбивать процесс по стадиям, когда промежуточные товары становятся продуктом. Это обстоятельство будет рассмотрено в следующих лекциях.

Далее – важный вопрос, требующий обсуждения, поскольку с ним все совсем по-другому начинает выглядеть. От Адама Смита и до сегодняшнего ВТО нам рассказывают о том, зачем нужен свободный рынок. Смит говорил, что рынок способствует РТ. Когда он задался вопросом о причине существования РТ, он ответил на него, сказав, что у человека есть природная склонность к обмену, отличающая его от животного. На самом деле это полный бред – Григорьев даже не может сказать, что имел в виду Смит, когда писал эту фразу. Дальше Смит говорил, что эта склонность способствует формированию рынка, а там, где рынок развит больше, разделение труда выше. И чем больше свобода рынка и чем меньше препятствий на рынке, тем лучше. И эта идеология, существуя от Адама Смита до сегодняшнего ВТО («снимайте торговые барьеры, в противном случае создается препятствие разделению труда»), пронизывает всю экономическую науку. Однако только что была построена другая картинка, согласно которой не рынок производит РТ. У Смита всего 13 страниц посвящено РТ. Григорьев прочел их раз 20, всегда поражаясь тому, сколь гениальные прозрения у него – с одной стороны, и сколь идиотские заблуждения – с другой, были перемешаны в причудливый бульон. Причем видно, что гениальные вещи не развивались и постепенно затухали в мыслях экономистов, а что касается возможностей понять Смита неправильно, то экономисты это развивали дальше. Он говорит, что уровень РТ выше, поскольку более развит рынок. А те индийские племена, у которых РТ нет, живут плохо. А потому, говорил Смит, простой английский арендатор живет лучше, чем вождь племени. Ибо нет разнообразия дешевых продуктов, которые производятся высоким уровнем РТ и которыми пользуется английский арендатор.

Однако стоит обратить внимание на тот факт, что здесь Смит сравнивает Англию с Востоком, который тогда также был важной темой. Если посмотреть на историю, то в то время, когда Западная Европа была нищей окраиной цивилизованного мира, существовал развитый рынок Китая, Индии, Персии и всего прочего. Вообще восточный базар в западной литературе – это пример развитого рынка с разнообразием товаров. И этот рынок существовал гораздо раньше, чем он появился в Европе. Более того, уже предшественники Смита отмечали, что, когда европейцы появились в Индии, уровень РТ в этой стране был выше, чем на родине этих европейцев; в частности, отмечалась великолепно разработанная логистика – то есть если какой-то раджа собирал праздник или мероприятие, то продукты точно к мероприятию поставлялись со всей Индии. Далее возникает вопрос: если сравнивать Европу с Востоком, то почему его развитый рынок не породил современной промышленности, хотя уровень разделения труда в нем был более глубоким? Рабством здесь ничего не объясняется, поскольку Восток не знал таких крупных рабовладельческих хозяйств, которые были в Римской Империи. Восток отстал от Запада потому, что там свободный рынок образовался раньше, чем на Западе. То есть как было племя с его разделением труда, так оно и осталось. И стимулов расти у него вообще не было. Тогда как Западная Европа прошла в римское время через крупные рабовладельческие хозяйства – наследия от них не осталось, хотя возможно, что какие-то их остатки просуществовали и в Темные века. После Рима Европа знала крупные феодальные хозяйства, потом – систему госмануфактур, и только потом, на основании всего этого, появился рынок. Причем появился не продуктовый рынок, как на Востоке, а рынок промежуточных продуктов: так, некоторые авторы подчеркивают, что уже в Голландии особой отраслью было производство челноков для ткацких машин. И в следующей лекции мы поймем, почему это важно – потому, что именно на этой основе начинает развиваться продуктовый рынок, который, конечно, может делиться, но для того, чтобы появилась современная промышленность и современная ее организация, необходимо, чтобы начальный уровень представлял собой рынок промежуточных продуктов. Восток, где рынок появился раньше, до этого просто не дожил, а Запад – дожил. То есть получается совсем противоположный [Смиту и ортодоксии] вывод – о том, что только потому, что изначально рыночные отношения на Западе находились в загоне, этот регион сумел перейти к промышленной революции и развитию. А вовсе не потому, что рынок этому способствовал.

Вопрос: связано ли это с тем, что Восток весь построен на империях?

Ответ: да, на Востоке другая военная политика и другая система госуправления – рассмотрению этих вопросов будет посвящена специальная лекция – в текущем рассмотрении важно только влияние на РТ, и пока не ставится вопрос о том, почему в Европе и на Востоке было по-разному. Европа в рамках социальных структур разделяла труд до такого уровня, что появилась возможность создать промышленность, тогда как Восток не успел до такого уровня разделить труд, поспешно перейдя к свободному рынку. Вообще профессия купца (рыночного агента) в Европе долгое время считалась весьма сомнительной, но если мы почитаем Коран, то увидим, что на каждой из десяти страниц рассказывается про важность профессии купца. Магомет был сам купцом, и считалось, что это очень важно. Поэтому профессия купца в восточном мире была всегда почитаема и важна.

Тема следующей лекции. Уже была отмечена линия племя – рабовладельческое хозяйство – феодальное хозяйство – госмануфактура. Теперь становится понятно, что какие-то институты способствуют росту РТ. Институт, который предопределил рост РТ в последующие годы при переходе к госмануфактурам – это фирма. Она возникает на том уровне РТ, когда промежуточные продукты становятся отдельными рыночными товарами. То есть когда появляется рынок средств производства.

Еще одна проблема, связанная с РТ. Когда рассматривалось сообщество робинзонов, было сказано, что каждый из них обладает способностью производить все необходимое. Есть другое понимание РТ, которое вмешивается во всю эту историю и производит искажающее воздействие на мозги тех, кто занимается этой темой. Чтобы что-то производить, нужно обладать неким набором природных ресурсов. А как быть, если один робинзон обладает одним набором ресурсов, а другой – другим? И одному робинзону нужны меха, но у него нет пушных зверей, поскольку он живет в природе с жарким климатом, а другому нужно вино для вдохновения, но у него не растет виноград, поскольку всюду снега, но много пушного зверя. А потому между ними возникает рыночный обмен в силу естественных преимуществ.

Со всем этим произошла следующая история. Адам Смит много разного написал на 13 страницах. У Григорьева есть подозрение, что проблема РТ от Робинзона витала в мозгу и Адама Смита, и у его последователей. И у них стала преобладать гипотеза, согласно которой РТ связано не столько с фактором выгоды специализации, сколько с фактором природных ресурсов. Первым, кто сделал упор на ресурсный фактор, был Рикардо, и Маркс его за это хвалил, говоря, что у Смита не очень понятно развитие труда, тогда как Рикардо сделал его более ясным. То есть произошла смена задачи, и классическая политэкономия стала связана с вопросом о том, как специфические ресурсы делают возможным РТ, и что с этим происходит дальше. Отчасти эту тематику унаследовала и неоклассика. Но как раз в неоклассике произошел некий сбой. Как было сказано, основным предметом политэкономии была нацэкономика, при рассмотрении которой разность ресурсов легко заметна (у кого-то есть, у кого-то нет: нефти, драгметаллов и т.д.). Когда мы рассматриваем страны, это понятно. Сегодня часто повторяют, что страна должна найти свое место в международном РТ, то есть найти те свои специфические ресурсы, позволяющие ей эффективно встроиться в это РТ.

Вопрос: а если у страны нет специфических ресурсов – она, получается, бедная все время будет?

Ответ: это как у Акунина в «Азазеле»: он там исходил из того, что каждый человек обладает каким-то талантом, важно лишь его выявить; и когда у всех этот дар будет выявлен, то настанет всеобщее счастье. Здесь также: у каждой страны есть свой специфический дар. У нас эта идея – общая не только во внешней, но и во внутренней политике: пусть каждый город напишет свою стратегию, выявит свои специфические ресурсы. Вот города и решают: например, быть центром туризма по чему-нибудь: город Мышкин, который распиарил ныне покойный В.Глазычев, или Великий Устюг с Дедом Морозом, и т.п. Все это смешно, но под всем этим лежит идея неоклассики об ограниченных ресурсах.

Но неоклассика здесь столкнулась с серьезной проблемой. У них был совсем иной предмет – индивид, а не страна [или город]. Они также предполагают наличие рынка ресурсов, благодаря которому возможно произвести все что надо. И в этом смысле фактор наличия у кого-то специфических ресурсов ограничен, поскольку ограничены все ресурсы (и труд, и земля, и капитал). Давайте умножим список ресурсов, и это не будет мешать каждому производить то, что он может и обмениваться этим на рынке. Поэтому, если в классике проблему РТ рассматривали, то в неоклассике стали рассматривать чисто риторически: то есть ее как бы понимают, но саму по себе не рассматривают. И так продолжалось долгое время до момента, когда эта ситуация изменилась (и это изменение важно, поскольку дает основание для следующей лекции).

Когда Григорьев занимался теорией фирмы, то с очень большим удовольствием смотрел на цитату Фрэнка Найта (основателя чикагской школы наиболее ярых, идеологически окрашенных, неоклассиков, из которой вышел монетаризм), который понимал эту проблему. Предположим, говорил Найт в 1920-е годы XX века (когда уже были автомобили и радио), что люди за время своей истории, не вступая в сговоры и действуя только в своих собственных интересах, создали СРТ, такую, как мы ее наблюдаем сейчас. То есть Найт просто постулировал существование РТ – постулировал рынок-1, рассуждая о том, что с ним происходит дальше, без выяснения того, как он появился.

Между тем, спустя 40 лет в рамках чикагской школы появилось исследование с очень популярными сегодня выводами, казалось бы, разрешающими проблему. Началось оно с очень ограниченными задачами. Некий экономист Г.Беккер (впоследствии лауреат Нобелевской премии) поставил перед собой по неким, неясным для Григорьева, соображениям, задачу, которую формулировал следующим образом: «я хотел разработать прогноз того, на какие специальности в вузах будет спрос в следующем году». То есть разработать модель, которая позволяла бы делать прогноз того, почему люди выбирают разные специальности. В действительности эта задача в более общем виде была поставлена еще Адамом Смитом (названа, но не развернута, а потому классическая политэкономия впоследствии об этом говорила немного): допуская, что РТ связано с природной склонностью людей, он утверждал, что все многообразие нескольких тысяч профессий его времени не объясняется природными различиями людей, если, например, взять группу детей примерно одинакового возраста. То есть люди больше похожи друг на друга. Он считал, что различия возникают в связи с воспитанием и обучением: носильщик и ученый в детстве мало отличались друг от друга, однако впоследствии носильщика стали обучать на носильщика, а ученого – на ученого, что в конечном счете привело к появлению двух совершенно разных людей. Также Смит проходится по ученому, который проявляет тщеславие, хотя это не имеет никакого отношения к его заслугам и природным качествам, ибо он просто-напросто обучен.

Здесь есть еще один вопрос. Поскольку ученый проявляет тщеславие, в том числе потому, что заработки у него больше, кто вообще принимает решение о том, кого чему обучать, если природные склонности в детстве одинаковы? Это та задача, которую решал Г.Беккер, но более объективно. Но начал он с простого вопроса о том, куда идут люди учиться, почему и сколько их идет на разные специальности. Как он формулировал задачу? По ординатам у него отложено время, где 0 – 16 лет, max – 65 лет (время выхода на пенсию). Если человек решает стать рабочим, то его доходность в течение этого периода будет больше 0 по абсциссам (ибо пойдя на завод учеником, он сразу начинает получать там зарплату), с небольшим горбом роста и постепенным снижением. Если человек пойдет в колледж, то динамика его доходов будет поначалу ниже 0 по абсциссам, но впоследствии вырастет с экспонентой, поскольку, пока человек учится, он ничего не получает, а только платит за обучение (беря образовательный кредит), ничего не зарабатывая и только тратя. Более простые ситуации – вроде той, когда горб расположен над таким же горбом, по Беккеру, быстро корректируется рынком, поскольку люди начинают идти в более доходную профессию, что в итоге ведет к падению зарплаты в ней. В реальности, конечно, понятно, что водитель школьного автобуса и водитель миллионера получают разные зарплаты, хотя это одна и та же профессия водителя; и что с точки зрения рынка они должны получать одинаково. А потому важно, что есть пересечения карьерных кривых (того, кто пошел в колледж, и того, кто пошел на завод).

Второй важный момент состоит в том, что совокупный доход за период 16-65 лет в линии окончившего колледж больше, чем в линии пошедшего на завод, несмотря на провал ниже 0. Но это проявляется не сразу. То есть еще одно различие между людьми – их временнЫе предпочтения (которые были введены в лекциях, когда разбирали проблему капитала). Так, один человек хочет сразу и немного, и его не интересует будущее, тогда как другой о будущем задумывается больше и выбирает «путь колледжа». У представителей каждой линии все эти вещи в мозгу выровнены, поскольку они применяют разные коэффициенты дисконтирования. Поскольку если меня интересует будущее больше, чем прошлое, то личный коэффициент дисконтирования у меня высокий; а если сегодняшние блага ценнее, то и коэффициент дисконтирования ниже.

Вопрос: а с мозгом это как связано?

Ответ: с мозгом это связано плохо. Григорьев не рассказывает все ужасы неоклассики, среди которых, например, есть неясность: то ли когда человек родился, то ли когда ему исполнилось 16 лет, он уже наперед умеет рассчитать задачи своего оптимального потребления вплоть до самой смерти, то есть знает, что он будет потреблять в каждый год своей последующей жизни; то есть является разумным и рациональным индивидом, способным участвовать в моделях неоклассики. А если ты не такой, то ты вообще не экономический человек, а сплошное недоразумение. Еще раз: все ужасы неоклассики здесь не рассказываются. И выглядят они, действительно, очень странно.

Так вот, информация от предпочтений людей, выбирающих себе специальности между двумя рассмотренными крайностями, поступает в вузы, суммируется на рынке и, если будет иметь место перепроизводство людей с высшим образованием, их доход упадет. И так далее, в процессе регулирования рынка. Таким образом, на основе этих немудреных графиков, можно прогнозировать, сколько людей желает получать высшее образование. Кроме того, в разных специальностях обучение различно по длительности. Например, на врача учатся дольше, получая при этом больше; неоклассики объясняют то, что врач является одним из наиболее высокооплачиваемых специалистов потому, что «доходная дыра» во время обучения у него больше, что требует компенсации в виде более высокой зарплаты.

Вопрос: насколько этот прогноз оказался реальным? Действительно ли по нему оказалось возможным выстраивать модели жизни для вступающих во взрослую жизнь людей, и насколько он оказался адекватен? Дело в том, что иногда возникает необходимость объяснения ребенку, куда стоит идти учиться и работать.

Ответ: все меняется, и в этом прогнозе куча поправочных коэффициентов; сначала наша страна столкнулась с ситуацией, когда не хватало бухгалтеров и юристов. И народ побежал [получать соответствующее образование]. Когда «выбравший колледж» работает, он получает растущую зарплату. Но из «выбравших завод» работает 80%, а из «выбравших колледж» – только 30%. И никто не гарантирует, что ты попадешь в те самые 30%. А потому еще нужно поставить вероятности, связанные не только с фактом, но и сроком работы по специальности. На самом деле для решения практических задач этот график неприменим, поскольку в него нужно вводить очень много поправок. А если прогноз не точный, что всегда можно сказать: «ой, мы забыли еще одну поправку». Неокономику же график интересует с теоретической, а не с практической, точки зрения. На самом деле эта штука работает даже в социальных системах – по СССР это хорошо видно. Так, один рабочий решает стать мастером, другой – нет. Тот, кто не становится мастером, продолжает расти, а потом стареет и становится менее доходен. А тот, кто решает стать мастером, вначале просаживается по доходности, но впоследствии становится начальником цеха, директором завода и членом политбюро. И до какого-то момента эта схема реально работала. То есть находились люди, которые шли в мастера, получая заочное или вечернее образование, обучение в ВПШ и дальнейшее движение по карьере. А поскольку многие люди этого достигали, считалось, что, хотя риск есть, цель достижима. А в какой-то момент вдруг выяснилось, что до какой-то точки (чуть ниже точки пересечения с «выбравшим завод») все идет по плану, а дальше – по наклонной вниз, поскольку выше все занято. Это называлось «геронтократия», или остановка социального лифта. И тогда люди, получившие инженерное образование, переходили в рабочие. И перед перестройкой получилась система управления обществом, где есть генералы, есть рядовые, но нет сержантов и лейтенантов (мастеров и начальников цехов). В образовании была своя ситуация, когда выпускники с высшим образованием шли в сферу обслуживания. То есть схема [по Беккеру] работает.

Вопрос: какой вывод сделал Беккер?

Ответ: он назвал рассмотренные им явления «человеческий капитал» (ЧК). Выбравший завод приобретает маленький ЧК (а капитал приравнивается к доходу), и поэтому его доход маленький. Тогда как выбравший колледж приобрел большой ЧК, и потому его доход будет велик. И к этому понятию применимы обычные представления о капитале. Так, если капитал 1 млн., то он приносит владельцу по 10% – 100 тыс. (так же как если бы был вложен тот же 1 млн. обычного капитала). А ЧК того, кто получает 50 тыс., в два раза меньше. Тогда как отрицательная область [по абсциссам] – это инвестиции.

Вот так, с помощью понятия ЧК была решена, в рамках имеющихся предпосылок, проблема «носильщика и ученого», поставленная Адамом Смитом.

Также, в рамках вопроса о разделении труда, и неоклассики, и Маркс вставали перед вопросом о том, как соизмерить простой и сложный труд. Сложилась объяснительная схема, согласно которой каждый выбирает себе профессию, которая добавилась к теории РТ. Однако с этой концепцией произошла самая страшная вещь. И Г.Беккер, и М.Блауг предупреждали о той опасности, что понятие ЧК может быть понято неправильно, будучи применено не к индивидным выборам, а к странам. Что, собственно, сегодня и можно наблюдать. Кто читал рекомендованную на семинарах книгу Истерли, мог заметить в ней идею о том, что бедные страны бедны потому, что в них маленький ЧК. Но у Истерли это одно из объяснений, к тому же только Истерли пишет о том, что в действительности результаты противоположны. Тогда как все остальные про это не знают и связывают бедность с маленьким ЧК. Отсюда делается вывод о том, что страна должна вкладываться в образование и обучать всех своих граждан. Истерли пишет, что это была международная политика, а результаты, как выяснилось, получились совсем противоположные.

Реплика: да не совсем противоположные, а такие, что при каких-то определенных экономических взаимодействиях эта политика может выстрелить, а при каких-то – нет.

Ответ: это работает в тех случаях, когда вы повышаете массовый уровень образования до четырех классов, тогда все хорошо, а когда переходят к восьмилетке, всякая связь между уровнем образования и экономическим ростом теряется. Потому что, к примеру, в Китае четырех классов достаточно, чтобы встать у станка и нажимать на кнопки, а восемь классов означают уже совсем другие потребности, и человек не знает, куда ему деться: нажимать на кнопки ему скучно, а ничего другого у него нет. И вот это, неправильное, представление о ЧК есть предмет госполитики всюду, в том числе в России. То есть когда государство своими решениями начинает повышать ЧК, оно берет на себя обязательство обеспечить высокий уровень дохода [«выбравшим колледж»]. И стоит обратить внимание на то, что идея [российского правительства] о «25 млн. высокоэффективных и высокооплачиваемых рабочих местах» взята из этого, неправильного, понимания ЧК. То есть даже неоклассику извращают ради того, чтобы выглядеть красиво, и ради того, чтобы было о чем разговаривать с людьми.

4. Разделение труда

В предыдущей лекции было сказано, что долгое время РТ было связано с существованием внерыночных социальных структур, процессы в которых могли объяснить его основания. Сегодня эта тема будет продолжена. На каком-то этапе произошла трансформация: РТ стало осуществляться с помощью такого специального института, как фирма – рыночного, а не социального. И сейчас будет рассмотрено, каковы условия появления фирм, как они работают и способствуют РТ. В рамках предыдущей лекции Григорьев рассказал про теорию ЧК и про то, как пытаются объяснить РТ с ее помощью. В принципе, это полезный и важный материал, который будет использован вовсю.

Давайте представим абстрактную экономику, опирающуюся на представления о ЧК – о том, что знания важны и определяют распределение людей между профессиями. И в этой экономике есть Nтоваров, производство каждого из которых связано с определенным набором знаний, а потому их почасовую оплату (почасовой доход занятого в производстве n-го товара) можно проранжировать от W₁ – max, …, до W_n – min. Те, кто производит W₁, потратили свое время, чтобы научиться производить товары, требующие максимальных трудозатрат, тогда как W_n бездельничали и, не учась ничему, желали сразу зарабатывать, а потому и производят товары простые по трудозатратам.

Уже здесь можно строить фирму, но для начала нужно сделать уточнение: когда говорят про экономику знаний, Григорьева всегда это смущает: какие знания, о чем? Давайте конкретизируем. Есть производственный процесс («управленческая колбаса»), на вход в который идет сырье, а на выходе – товар. Что делает человек в рамках этого процесса? По своим физиологическим качествам человек может только перемещать предметы, то есть двигать их, совершать какие-то движения. При этом на сырье в процессе производства действуют природные силы, как в случае с виноделием: человек лишь собирает виноград, давит его и помещает в бочки, а затем оставляет процесс силам природы, после, к примеру, трехлетнего действия которых получается вино как товар. Причем природные силы могут быть как естественными, в случае с виноградарством, так и организованными, как в случае со станком или печью. Этих посылок пока хватит. Что такое знание применительно к этому процессу? Это знание правильной последовательности каких-то действий, приводящих к появлению товара. Отсюда происходит различие видов производств, поскольку некоторые последовательности правильных действий сложны, их надо выучить. К тому же разное сырье требует разной последовательности действий, а потому нужно уметь оценивать сырье и выбрать последовательность. Также, кроме знаний последовательностей действия, требуется тренировка в их совершении. Соответственно, различается зарплата.

Предположим, что сейчас был изображен самый дорогой процесс, и тот, кто его осуществляет, знает, как это делать, то есть владеет знаниями. И получает свой доход. Но он может разбить этот процесс на K коротких этапов и нанять людей на позиции по этим отрезкам, где каждое действие простое и не требует больших знаний (например, кто-то только давит виноград). На каждой позиции работнику можно быстро объяснить, в чем состоит его задача. И начать получать прибыль с предприятия, где работают неучи, способные выполнять простые действия. Тогда прибыль будет рассчитываться по формуле П=К×((W₁-W_n)-Δ). Чтобы работники пришли, сюда нужно включить какую-то дельту и, возможно, какой-то коэффициент затрат времени на разъяснение работникам сути работы. Чем большее число операций осуществляется на предприятии, тем больше прибыль. То есть человек свое знание претворяет в совсем другую социальную структуру, которая теперь является фирмой, приносящую доход ее хозяину-владельцу, обладающему полнотой знаний ее процессов. Который теперь может курить бамбук и быть надсмотрщиком деятельности рядовых сотрудников.

Вопрос: но разве не в этом состоит работа владельца фирмы?

Ответ: а здесь все зависит от обстоятельств – владелец может нанять себе надсмотрщиков, мастера и т.д. – все зависит от величины фирмы. Владелец может ничего и не делать, а может что-то делать. При этом в данном процессе не рассматривается какая-либо механизация. И, кстати, эта картина показывает, почему когда-то было выгодно иметь много детей.

Ортодоксия говорит, что эта ситуация с W₁-W_n равновесная; неокономика утверждает, что эта ситуация не может быть равновесной. В ней появляются мотивы создания фирмы и изменения ситуации, которые будут самые разнообразные. Например, производителей первого товара W₁ может быть много (M₁). Разбив процесс на K, предприниматель вытянул часть производителей, то есть если раньше производилось M₁ товара, то теперь товаров M₁+К. А значит, товар будет дешеветь. При этом были наняты наименее квалифицированные (наименее знающие) работники, с уплатой им Δ. Соответственно, в области W_n будет недопроизводство (в случае, если имеет место полное использование ресурсов), и простые товары будут дорожать. А значит, прибыль будет сокращаться, особенно если другие из W₁создадут свои предприятия, повторяющие то, что создал первый предприниматель. А если все так поступят, то будет уже M₁×К, цены на товар рухнут, и вся прибыль первого предпринимателя утечет. При этом повторить этот опыт смогут не все, поскольку рынок оказывается занят и прибыль идет вниз, а новичков вытесняют с рынка тем, что первые, допустим, 10 фирм выдерживают падение цен, ибо получают какую-то прибыль, а тот, кто работает без фирмы, делает это себе в убыток. Кроме того, уменьшает прибыль тот факт, что nстановится дороже. Также есть еще обладатели знания W_n_-1, которые могут быть использованы, поскольку еще не подорожали сравнительно с W_n. Прибыли пропадают потому, что все доходы выровнялись, поскольку на простые в производстве товары создан дефицит, а на сложные – избыток.

Далее, когда человек решает, получать или не получать ему образование, он ориентируется на доход. А в рассмотренном примере имеет место переход к ситуации, когда W₁=W_n, то есть имеет место полное равенство по всем видам деятельности, а значит, учись – не учись, все равно, и все идут туда, где учиться не надо – в W_n. Между тем, ортодоксы говорят, что экономика равновесная, хотя получается, что равновесной она никогда не бывает. В ней есть волны со своими изменениями, которые еще сложнее, чем здесь рассказывается – потому, что в дифференциале W₁-W_n фактически любой игрок может сделать фирму. А раз все находятся в W_n и знания никто не получает, но поскольку там также происходит падение цен, уровень знаний опускается еще больше, и процесс переходит один в другой. Однако при этом уже произошло разделение труда.

В целом, в этих вещах происходят довольно сложные процессы, по поводу которых можно написать целую книгу и на которых не стоит здесь заострять внимание – стоит лишь отметить, что в них все время нарушается равновесие.

Еще один момент, связанный с вытеснением конкурентов: некто создал фирму, разбив процесс на К этапов. Но этот некто, обладающий полнотой знаний, смертен и, если он умрет, то фирма продолжит существовать и производить, поскольку, хотя никто на фирме не знает, как производить товар, это знает сама фирма. Кроме того, представители W_n (особенно молодежь) уже забыли, как производится их дешевый товар, и умеют делать только К-помпоненты производственного процесса W₁, будучи заинтересованными в существовании фирмы.

Реплика: это – отчуждение работников от результатов труда.

Ответ: да, по Карлу Марксу.

Далее, со смертью основателя фирма продолжает существование, но только на имеющемся уровне РТ. Конечно, кому-то могло прийти в голову, что можно глубже дифференцировать производственный процесс, но для этого нужно иметь знания основателя, которых уже нет в виде персонифицированного носителя.

Еще один момент: основатель фирмы знал всю производственную последовательность, но не задумывался над эффективностью каждого этапа; может, ему что-то и приходило в голову, но это было не системно. Кроме того, для двух производителей [потенциальных либо актуальных основателей фирм] могут быть предпочтительны в акценте разные этапы производственной цепочки; то есть поскольку разные производители присутствовали на рынке в одно рабочее время, длительность этапов внутри цепочки могла различаться. Лишь когда на отдельный этап назначается отдельный специалист, возможно думать о его эффективности: либо улучшить его, либо сачкануть. По смерти основателя фирма будет существовать и приносить прибыль, поскольку появляется внутреннее знание совершенствования каждого этапа. И если новый хозяин, который ничего не знает, сможет это знание оценить, то процесс может продолжаться, а выделенный в отдельное производство и внутри себя разделенный процесс образует кластер.

В целом, можно сказать, что все эти вещи запускают процесс, способный завести далеко от какого бы то ни было равновесия. Будут кризисы, в том числе финансовые и перепроизводства. Пока цены не упали, и процесс появления новых фирм-конкурентов продолжается, общего взгляда на рынок нет.

Общая схема приведенных здесь рассуждений вполне понятна, и они относятся к первому случаю того, как образуются фирмы. Далее хотелось бы обратить внимание на другой случай. По мнению Григорьева, производственный процесс на фирме состоит из разных этапов, и какие-то этапы простые (перенести-передвинуть). Однако в середине может быть сложная операция, которая может быть двух видов: 1) она может требовать особых качеств для ее исполнения: физической силы, зоркости, умения различать цвета, запахи и вкусы, а также мелкой моторики. Так, в связи с появлением конструкторов Lego, молодое поколение обладает куда менее развитой мелкой моторикой, чем старшее, воспитывавшееся в детстве на старых конструкторах с винтиками с 5-6 летнего возраста. 2) Она требует особых знаний, связанных с обучением и опытом.

Между тем, производственный процесс осуществляется весь целиком и приносит некий доход (W_i). Считается, что этот доход распределяется между каждым этапом равномерно. И человек устает не потому, что знает нечто особенное насчет сложной операции (трудного момента) производственной цепочки (управленческой колбасы), а просто потому, что работает. А работает человек на любом этапе этой цепочки всегда одинаково, и устает одинаково от каждого этапа работы, и платят человеку компенсацию его усталости. Вообще-то говоря, W_i определяется именно сложной операцией управленческой колбасы, но сама эта сложная операция не является большей по времени, но для ее осуществления требуется особый человек, удовлетворяющий критериям 1) или 2). Так, разложить ткань может любой человек, но правильно порезать – обученный.

Когда предприниматель формирует производственную цепочку, он нанимает дешевых сотрудников – потому, что они есть. Также он понимает, что на сложную операцию он не может нанять дешевых, а потому ее либо придется производить самому, либо нанимать специалиста, которому предприниматель должен платить как себе, а может, даже больше; и который будет осуществлять эту операцию не треть рабочего времени, а все время. К чему приведен этот пример? Сейчас будет важное отличие от обычного экономического представления, имеющее принципиальное значение. В ортодоксальной экономической теории признается взаимозаменяемость ресурсов, то есть единицу продукции (Х=1) можно произвести при разных соотношениях некоторых ресурсов А и В: можно взять одного побольше, другого – поменьше, или наоборот. Взаимозаменяемость ресурсов задается в форме производственной функции. Но теперь предпримем неокономическое рассмотрение. Что мы делаем, когда разбиваем это, вполне наблюдаемое, явление, взаимозаменяемости ресурсов и когда разбиваем производственный процесс на ряд стадий? Мы замещаем редкий ресурс (пусть это будет А – «квалифицированный ресурс») не редким (пусть это будет В – «квалифицированный ресурс»). При этом А не исчезает, но его доля в цене конечной продукции становится меньше. Казалось бы, все правильно, однако не редкий ресурс существует в условии, где, например, Х=10. То есть это оказывается возможным только при определенном количестве товаров, не меньшем. В этом смысле ортодоксия говорит, что, например, одного зоркого человека можно заменить тремя со средним зрением или двадцатью слепыми. Допустим, что это возможно, однако зоркого человека можно будет заменить не зорким или слепым лишь в том случае, когда за единицу времени фирма будет производить не 1, а 10 товаров. То есть позиция ортодоксов неверна, если к ней подходить с точки зрения реальности, и этот вопрос скорее относится к области философии математики. Ибо что предполагает производственная функция, когда ее рисуют в обычном виде? Что за бесконечно малый промежуток времени производится бесконечно малое количество целиком готового товара; что, более того, равно производству реального количества товара в реальное время. И это предположение, на котором в ортодоксии все построено, чисто математическое.

Еще один пример: если полностью нельзя заменить, к примеру, зоркого человека, то долю его в продукте можно существенно уменьшить. Однако когда зоркий человек работает полный день и получает W_i (ибо дорого стоят и их сложно найти), а фирма расширяется, у предпринимателя возникает идея построить вторую производственную цепочку. Возникает идея заменить чем-нибудь дорогостоящих специалистов. Если не брать зоркость (хотя для этих вещей придуман микроскоп), то, например, в случае физически особо сильного специалиста возникает идея заменить его неким механизмом, молотом с мельницей или даже паровой машиной, дающей независимость производства от природных условий (как правило, молот использовался для дробления руды и производства бумаги). Но что значит заменить? Чтобы сделать паровую машину, не требуется физическая сила. Получается, что, приобретая паровую машину, предприниматель замещает редкий ресурс менее редким.

Между тем, покупка паровой машины есть уже замещение не в масштабах фирмы, а в масштабах всего общества. Как было сказано на прошлой лекции, в Европе разделение труда было доведено без рынка до такого уровня, что производство средств производства отделилось. Что, в свою очередь, придало дополнительную динамику рассматриваемому процессу: то есть при расширении производства оказалось возможным делать заказы на более мощную машину. Отсюда возник НТП. Но НТП связан с тем, что некоторый редкий ресурс замещается не редким. То есть НТП идет не так, как нам обычно говорят: «изобрели и внедрили», а только по мере того, как развивается система фирм, предъявляющих новые требования к производству средств производства. Быть может, еще индивидуальному ремесленнику изобретатель предлагал купить паровую машину, заменяющую тяжелый труд, на что ремесленник, считая того «сумасшедшим», резонно возражал, что-де у него эта машина будет простаивать 0,9 времени при высокой стоимости самой машины. Между тем, когда физическая сила используется все время, да еще не одним человеком, а десятком, и к предпринимателю придет тот же изобретатель, последнего приветят и всяко не назовут сумасшедшим.

Еще один важный момент в связи с рассматриваемой моделью, касающийся вопроса о том, кто был прав насчет прибавочной стоимости: Маркс или неоклассики. Как и неоклассики, Маркс исходил из равновесия. Но если так, рассуждал он, то неоткуда взяться прибыли; ибо там, где она возникает, появляется много заинтересованных производителей, товара станет больше и прибыль с товара исчезнет. Однако известно, что в капиталистическом обществе есть прибыль, причем устойчивая – откуда она берется? Маркс утверждает (и в этом его открытие), что есть специальный товар, который продается и покупается по стоимости, при этом потребительская стоимость его состоит в том, что он производит стоимость. И этот товар – рабочая сила. То есть существует только обмен товарами, и рабсила как товар существует вполне достойно среди них. И значит, купив этот товар по стоимости, покупатель может получить с него для себя еще бОльшую стоимость. В чем и заключается основа прибыли. Ему на это неоклассики отвечали, что такого не может быть, поскольку стоимость рабсилы составляет ее вклад в производство продукции, которая превращается в товар, на который увеличивается спрос и который вследствие этого дорожает, а потому, в конечном счете, прибыль пропадет. Тогда-то, по неоклассикам, и устанавливается равновесие. Между тем, рабсила будет получать свою долю в продукте, которую она произвела. Здесь, с одной стороны, Маркс прав: когда мы покупаем рабсилу как товар, то не доплачиваем ей по сравнению с индивидуальным производителем, платившим себе W_iи выполнявшим ранее все этапы производственной цепочки самостоятельно, тогда как рабсиле платится W_n. В этом смысле существует эксплуатация. Ее, конечно, можно объяснить тем, что W_n не учился и не хотел учиться, а потому и занимается простой деятельностью. Однако с другой стороны была показана и возможность того, что и неоклассики правы, поскольку, по мере углубления РТ и удорожания товара, дорожает и зарплата, и в некоторый момент, по идее, исчезает прибыль.

Реплика: Вы говорили, что по мере отказа от образования исчезает прибыль.

Ответ: да, но она снова появляется, поскольку теперь все идут в W_n. Было показано, что процесс образования прибыли может прерываться, но потом он снова возобновляется. С какого-то момента люди, вступающие в жизнь, не будут понимать, что им нужно и зачем им нужно учиться, поскольку всюду существуют фирмы, с которыми они конкурировать не могут, [даже] если они выучат «правильную последовательность действий» (W₁). Единственное, что им остается – это только идти встраиваться в уже существующие процессы. А в тех местах, куда они пытаются встраиваться, есть стоимость рабсилы, которая исходно определялась как W_n (оценка снизу), и некоторое время она, действительно, была таковой. А когда система получения знаний разрушилась, то и W_n может упасть. Среди многочисленных примеров, которые приводил Маркс – массовый труд детей (10-летнего возраста): детей ничему не надо учить, да ему и не надо ничему учиться, поскольку все знания принадлежат фирмам, а не людям. И получается, что Маркс был прав: все превращаются в частичных рабочих, и ни о каком вкладе в конечный продукт речи нет, поскольку весь вклад в конечный продукт у тех, кто обладает знаниями.

С другой стороны, Маркс говорил, что условием эксплуатации является лишение рабочих средств производства. В рассматриваемом здесь примере средство производство только одно – знания. И сам процесс, действительно, приводит к лишению рабочих средств производства – знаний. И в этом, с теоретической точки зрения, Маркс был также прав. Но и с практической точки зрения он был прав; о каких средствах производства он говорит? Об обычных. Так, многие, не очень вдумчивые, слушатели на семинарах по неокономике говорят, что вот-де, неважно, что с миром происходит, но мы же в России себя прокормим! Рабочий, у которого есть земля, так и рассуждает: что-де тут, на земле, я себя прокормлю, а на производстве черт его знает, что будет, особенно с учетом безработицы. И в этом смысле, действительно, лишение рабочих средств производства Маркс связывал с лишением их земли – процессом огораживания. И никто сегодня не кается по поводу тех, кого лишили земель в Средние века в Англии, тогда как в России до сих пор каются перед коллективизированными. Как говорил Адам Смит, носильщик и ученый в 10-летнем возрасте друг от друга не отличаются, и только с какого-то момента носильщика начитают учить на носильщика, а ученого – на ученого. Но почему, к примеру, носильщика не учить на ученого, который к среднему возрасту отличается от носильщика столь сильно, что начинает проявлять свое тщеславие, бахвальство и крутизну? Дальше у нас будет тема СССР как особой формы капиталистического государства, существовавшего по тем же самым законам.

Итак, Маркс был прав, назвав [связанный с прибылью] источник проблемы эксплуатации и недоплаты, хотя и не расписав подробно сам процесс. Вместо теоретической разработки этого вопроса он предпочел обратиться к реальности; а поскольку такое описание не было теоретическим, оно вызывало споры и возражения. Однако сейчас этот вопрос был рассмотрен теоретически в рамках неокономики при неоклассических предпосылках.

В действительности, здесь возможен некоторый процесс восстановления [равновесия и справедливости], связанный с разрушением мотивации к получению знания и, как следствие, системы знания. Неоклассики говорят, что у них, в отличие от Маркса, понятия прибыли нет, однако у них вполне себе есть бухгалтерская прибыль, насчет которой создается целая теория. Найт говорил, что прибыль берется из рисков как плата за риск (см. его книгу «Риск, неопределенность и прибыль»). Неоклассики говорят, что одни люди склонны к риску, тогда как другие – нет. И те, кто склонен к риску и кому повезло, получают прибыль. Далее – Шумпетер с его фигурой предпринимателя и предпринимательского дохода, которую он придумал, и описал, как она появляется. Его теория не интегрирована в мейнстрим, но сами термины остались. Еще можно упомянуть Коуза с его теорией транзакционных издержек. То есть вот, дескать, множество концепций прибыли – выбирайте любую; ну а если и эти не удовлетворят, они еще придумают.

Экономист Хайек очень удивился, когда ему дали Нобелевскую премию в 1979 году, поскольку ранее премии получали только марксисты. И Маркса под запретом не было, а самая модная тема, которая обсуждалась, была конвергенция. Конечно, потом Маркса стали вытеснять – с сер. 1980-х по 2008 год. В экономических университетах было много леваков, а правые сидели в [идеологическом] гетто. У правых был всего один университет – Чикагский, где они тусовались. Все остальные были левые, полулевые или левокейнсианские. И все они расшаркивались перед Марксом, даже Саммерс – племянник Самуэльсона, поступивший в Гарвард. А Хайек – это антимаркс, как и вся австрийская школа ( см. книгу Бем-Баверка «Критика теории Карла Маркса», где обозначены противоречия между 1 и 3 тт. «Капитала» Маркса, теория эксплуатации и т.д.).

Австрийцы считают одним из своих научных достижений доказательство невозможности существования социализма. И с тем, что сейчас происходит на Западе, они борются. И они предсказали этот кризис [Запада]. Один из наиболее популярных здесь представитель данного направления – Хесус Уэрта де Сото (не путать с Эрнандо де Сото – экономистом из Перу). У де Сото есть много книг и статей, он пропагандирует австрийскую школу. Есть два объяснения, почему эту школу возглавляет испанец: 1) Испания и Австрия всегда были связаны через Габсбургов; 2) испанцы сейчас всем рассказывают, что истинными основателями австрийской школы были представители саламанкской (испанской) школы. И действительно, Менгер, Шумпетер и другие ссылаются на схоластов саламанкской школы, рассматривавших ряд экономических вопросов еще в XV-XVI веках. И, в частности, одно из достижений этой школы – объяснение природы процента и доказательство возможности его использования.

Еще один момент: был задан вопрос насчет того, что нам мешает нарезать производственный процесс еще чаще (совсем часто). Мешает одно, и очень сильно: это стоит денег. Каких денег? Если я ремесленник, то работаю на дому, а 10 человек он к себе домой не пустит – у него такого дома нет. Потому ему нужно помещение, которое нужно либо построить, либо снять (либо наладить логистику – как в случае с рассеянной мануфактурой). Далее, если речь идет о станке или нескольких станках, то работники д.б. обеспечены инструментом. Далее, д.б. фонд зарплаты для аванса – до тех пор, пока продукция производится и еще не распродана. Далее, необходимо иметь в К раз больший запас сырья, чем у простого ремесленника (то, что сейчас называется оборотные капиталы). Если нет капитала, то вообще ничего нельзя разделить. А потому деньги либо есть изначально, либо они привлекаются в долг. Таким образом, разделение труда можно устроить лишь в той мере, в какой есть деньги. Когда будет осуществлено первичное разделение и пойдет прибыль, можно разделение труда углубить, но это последовательный процесс, и сразу что-то сделать невозможно. Между тем, когда предприниматель приходит первый раз брать в долг, с него требуют гигантский залог, а просто так под бизнес-план денег не дадут – потому, что не с чем сравнивать бизнес-идею. А вот конкуренту, идущему вторым получать залог, будет проще, поскольку ему будет легче указать на пример рентабельности. Сейчас много говорят о психологии пузырей. Однако пузырь – это не продукт психологии. Все начинают видеть, что данные инвестиции идут хорошо и приносят большой доход. А потому происходит экстраполяция в будущее с ожиданием того, что и следующая инвестиция принесет такой же доход. Ожидается, что все хорошо и что никаких рисков нет – наоборот, с каждым разом становится все легче, и в какой-то момент инвестор начинает сам искать объект для инвестиции данного рода, поскольку это крайне выгодное вложение капитала. Однако в конечном итоге происходит падение цен, за ним – обвал пузыря и финсектора. Без всякой психологии. И анализировать рынок здесь трудно – для этого нужно наладить минимум сбор статданных; однако даже при наличии очень хорошей статистики очень много случаев краха. Но даже что касается статистики по тонким, или ограниченным, рейтингам, появляется от силы спустя год – как для новых, так и для старых рынков. Так, участники рынка недвижимости перед самым кризисом пользовались годичными данными и говорили о высоких показателях. Других цифр у них не было. Но Григорьев ищет пузыри и знает, куда смотреть, а простой аналитик – нет.

Еще один момент, связанный с двумя понятиями разделения труда. В чем трудность? РТ м.б. объяснено как естественными причинами, связанными с наличием редких природных ресурсов, либо наличием редкого благоприобретенного ресурса – знаний. Когда стали появляться фирмы, внутри них также началось некое естественное РТ: появились новые профессии, умения, знания. И на этом основании складывается впечатление, что происходит переход от одного естественного РТ к другому естественному РТ. Почему так говорится? Потому, что предполагается, что из старого РТ кто-то увидел возможности нового РТ, и как-то организовал этот переход – никто не знает, как, да это и не важно, но этот переход считается естественным. Но мы говорили, что с самим образованием фирм связан процесс вытеснения редкого ресурса и его заменой на менее редкий (будь то физическая сила или квалифицированный труд). То есть, грубо говоря, в ходе создания фирмы между двумя «естественными» разделениями труда происходит акт «противоестественного» разделения труда, который в неокономике называется «технологическим», поскольку он связан не с целью извлечь какую-то пользу из естественного преимущества, а наоборот, снизить значимость естественного преимущества в производстве. Однако технологическое РТ в итоге приводит к тому, что снова появляются новые профессии (вроде оператора паровой машины) и новое естественное РТ. Момент технологического РТ мы пропускаем и как бы не видим. Но в действительности вся суть экономического развития заключается как раз в технологическом РТ, поскольку весь процесс всегда направлен на вытеснение редкого ресурса. Самый актуальный пример – сланцевый газ. Это редкий ресурс, на котором пытаются заработать. Такой газ – новое РТ: новые методы бурения, новое сложное оборудование, которое сделало ресурсом то, что в качестве ресурса вообще не рассматривалось. То есть редкость редкого ресурса, которую «нельзя» обойти, заменяется тем, что ее-таки оказывается можно обойти. А если есть безработица, то редкий ресурс просто заменяется трудом. И здесь речь не идет про редкие технологии. Классики, особенно Маркс, были ближе всего к пониманию значимости технологического РТ. И чем дальше, тем больше обращали внимание на естественное РТ, хотя «технологическая» часть у них всюду была и как-то описывалась, но как специальный момент не выделялась – до тех пор, пока у неоклассиков описание РТ не выродилось до естественного, с забвением его технологической формы. Но в неокономике все это было описано целиком и создана ясная картина. А потому можно говорить, что классики ближе к неокономике, чем неоклассики.

И последний момент. Еще одно возражение, которое выдвигается против равновесной модели неоклассиков – то, что это точечная модель. То есть вроде бы описывается модель национальной экономики, но все процессы в ней происходят в одной точке. Кроме того, нацэкономика у них состоит их множества точечных локальных рынков, которые невозможно описать – они существуют как нечеткие множества, с некоторой вероятностью взаимодействующие не только внутри, но и вовне.

Что дает толчок РТ? Адам Смит говорил, что дороги, каналы и прочая инфраструктура способствуют РТ. В любом случае, каковы толчки для РТ? 1) Торговля на дальние расстояния. Почему это важно? Если есть какая-то торговля с другими странами, то для получения пряностей и т.п. вещей в эти страны нужно было отправлять корабль. Если один корабль составлял измещением сотни тонн, то как со всех ремесленников страны собрать заказы для отправки в дальние страны? Поскольку появляется постоянный заказчик, вокруг него можно устраивать РТ. Когда это устроено и удешевилось производство, оказывается возможным, получив толчок, начать расширяться (а логистика становится не так важна). 2) Именно в Европе появились первые регулярные армии. Что это такое? Это стандартная форма и стандартное вооружение, а значит, одинаковый заказ. Витгенштейн, который был и полководцем, и мануфактурщиком (в пике его армия составляла 300 тыс. чел. – XVII век.), сам строил мануфактуры для снабжения этих армий. 3) Фактор, связанный с торговлей на дальние расстояния, но имеющий особенности: колониальное рабовладение; причем это не дешевый труд, поскольку рабство стоило дорого. Поэтому, чтобы окупить свое содержание, рабу приходилось рубить сахарный тростник с утра до ночи. Если бы рабы сами себе выращивали продовольствие, одевались и обувались, то это было бы неэффективно; поэтому колониальные поселения полностью снабжались из метрополии: продовольствием, одеждой, утварью, инструментами. То есть это, с одной стороны, крупный заказчик, с другой – узкая специализация. 4) Еще один фактор, связанный с торговлей на дальние расстояния: локализованные природные ресурсы. Прежде всего – шахты. Вокруг выплавки железа возникло большое РТ. Ибо возить нужно не руду, а потому плавить нужно максимально близко к месту добычи. Здесь же возникает угольное производство. Но этот вопрос надо еще изучать. В отличие от 1)-3), фактор 4) трудно понять исторически, он довольно плохо описан [в литературе]. Почему так важна торговля на дальние расстояния? Опять-таки, здесь оказывается важной разница между Востоком и Западом. Допустим, есть ремесленный город (не морской). Потенциал его роста определяется окружающей сельской местностью. На Востоке продовольственное снабжение обеспечивало высокую долю ремесленников в городе. Поэтому, когда они вели торговлю на дальние расстояния, заказ давался городу и ремесленникам отдельно. Не ставился вопрос о том, чтобы их соединять вместе. Потому что каждый работал на индивидуальный заказ. Здесь – пример вредности богатства, в Европе такого не было. Ибо если кто-то серьезно занимается промышленностью, то необходимо завозить хлеб, [и там, где] нет рынка, выстраиваются другие взаимоотношения.

5. Разделение труда

Уже было сказано, что с течением времени увеличивается количество товаров и профессий – того, в чем можно измерить уровень разделения труда. И было сказано, что статический характер ортодоксии связан именно с тем, что она рассматривает структуру рынка и РТ как неизменную. Также в двух лекциях было рассмотрено, в силу каких внутренних процессов может происходить углубление РТ. Были выделены две формы: 1) РТ в рамках социальных структур, связанное с внеэкономическим фактором удобства управления этими структурами; 2) РТ в рамках также нерыночных институтов – фирм, но под влиянием экономических факторов и сигналов, которые приходят с рынка. При этом было сказано, что переход от одного этапа к другому может оказаться невозможным в силу определенных условий, когда РТ на основе рыночных механизмов становится массовым и развивается на собственной основе. Но в целом важно то, что РТ происходит на основе внерыночных структур.

Второй важный момент – основание неправильного понимания РТ. В каждый данный момент наблюдения РТ наблюдается естественное РТ (ЕРТ), связанное с естественными причинами – благоприобретенными или природными: разные люди делятся по профессиям, и либо кто-то делает дело качественнее, чем другие, либо РТ связано с природными ресурсами. Поэтому о ЕРТ все время и говорили, но в объяснении того, как одно ЕРТ сменяется другим, были затыки, связанные со статикой: почему все эти возможности экономии, связанные с РТ, не сложились сразу, а являются процессом, который все время длится? И было сказано, что между двумя состояниями ЕРТ всегда есть промежуточный момент, представляющий собой технологическое разделение труда (ТРТ). И этот короткий технологический момент всегда пропускается, а все выглядит как ЕРТ. Собственно, ортодоксия при объяснении РТ всегда вынуждена прибегать к нелепым предположениям насчет того, что человек заранее знает результаты того, что он не может наблюдать. Неокономике этого не потребовалось, и картина получилась гладкая.

Собственно, из этой точки можно двигаться в самых разных направлениях, и все будет правильно.

Как работает РТ будет показано на практическом примере, который хорошо известен, и не только понятен, но и составляет гигантскую проблему для ортодоксальной экономики: взаимодействие развитых и развивающихся государств. Уже была рекомендована книга Истерли «В поисках роста». О чем она? О том, что перед ортодоксальными экономистами в послевоенный период сер. XX века была поставлена задача помочь бедным странам достичь высокого уровня развития – такого же, как в развитых. Это был период распада колониальной системы, когда появилось множество государств и Запад испытывал чувство вины перед бывшими колониями. Это была одна сторона дела. Вторая сторона дела была связана с опасением того, что если в развивающихся странах не будет обеспечен рост, то в них пошарится СССР и перетянет геополитическое одеяло на себя. Кстати, демографическая система Китая тех лет была соизмерима с советской. Так вот, с учетом того, что экономисты пытались решить эту задачу теоретически, а государства и международные институты – практически, книга Истерли посвящена тому, какие были разные теории, которые казались правильными, как их применяли и обнаруживали неработоспособность, придумывали новые теории и снова обнаруживали их неработоспособность, и в итоге пришли к непониманию того, что такое экономический рост (а статическая теория, как сказано выше, не может решить проблему экономического роста), а также того, как победить бедность.

Более того, все обращают внимание на то, что происходящее со структурой мировой экономики противоречит всем теоретическим ожиданиям. С точки зрения теории должно было происходить следующее: если есть бедные, «средние» и богатые страны, то бедные должны быстро догонять богатые, и вообще дифференциация стран в мире должна уменьшаться. В обоснование этого тезиса были построены соответствующие модели. Считалось, что бедные должны присоединяться к средним, средние – к богатым. На самом деле получилась совсем другая картина. Прежде всего, пропала группа средних стран: небольшая часть стран перешла в богатые – Ю.Корея, Финляндия, Италия (до войны она была средней), Австрия (в основном, речь идет о странах Европы), другие стали бедными (Аргентина). При этом богатство или бедность стран определяется по доходам на душу населения.

Реплика: еще считали по калориям и по долларам.

Ответ: по долларам, конечно, можно считать, но это сложно; есть еще расчет по паритету покупательной способности, но все понимают, что это фиктивный расчет. В целом, вместо выравнивания произошло расслоение государств. Причем это был процесс, который шел с сильными срывами. Стало модным говорить про культуру, менталитет, политические и исторические особенности, которые не были учтены. Сегодня в этом ключе любит рассуждать А.Илларионов, говоря о том, что-де страны с демократическим устройством – богатые, а с авторитарным – бедные. При этом Григорьев всегда задает вопрос: а не так ли обстоит дело, что именно богатые страны могут себе позволить демократию, тогда как бедные – не могут, ибо их социум при демократии может рухнуть? В бедных странах часто наблюдается т.н. «цикл роста-сжатия», когда они сначала развиваются, а потом откатываются назад (пример Филиппин). В связи с отмеченными вещами была разработана целая теория модернизации, связанная с угрозами на разных этапах.

Применительно к России экономистами соответствующим образом оценивается «болотный процесс»: все, как и положено в развивающихся странах, с возможностью срыва в развитии; по их мнению, действительно, на начальном этапе авторитарные режимы – это эффективно, но если по мере роста среднего класса, последний берет власть, и общество становится более либеральным, то экономика растет, а если этот этап пресечет авторитарная власть, то экономика расти не будет и возможен срыв в предшествующее состояние. Однако что в действительности наблюдается? Был период бурного роста, вырос средний класс. Затем случился мировой кризис, после которого средний класс немного восстановился и потребовал себе политических прав, после чего средний класс подавили, после чего можно наблюдать замедление российской экономики и впадение ее в рецессию. Сейчас ортодоксы запишут это себе в кейс и обозначат в качестве еще одного подтверждения собственной концепции.

Реплика: следует отметить, что Истерли, совсем не будучи идиотом, искренне хочет понять, что происходит.

Ответ: действительно, для многих это [проблема]. Ладно Истерли, другой хороший пример того, как человек стал диссидентом – Стиглиц: нобелевский лауреат, и не просто профессор, который сделал многое, а высокопоставленный чиновник, который по российским меркам был министром экономики. В какой-то момент он стал главным экономистом Мирового Банка. И как раз в этот момент случился азиатский кризис. До Стиглица дошло, что экономические теории становятся все красивее, но как только приходится сталкиваться с реальной ситуацией развивающихся стран, никакая теория ничего не может объяснить, и более того, там появляются какие-то странности. И он фактически вопиет о том, что, будучи профессором с хорошей теорией, ничего не может сделать на практике. Будучи чиновником, способным высказать некие умные соображения по поводу происходящего, он заявляет о том, что этих соображений явно не хватает для объяснения того, что происходит. Что ж, давайте поможем нобелевскому лауреату Стиглицу понять, что происходит.

Есть очень важный момент. Обращаю внимание на необходимость читать Маркса, который старался доказать, и доказывал, что, хотя колониализм и существует, никакой экономической роли не играет, ибо он есть чистое насилие. С экономической точки зрения в рамках марксизма наблюдаемая дифференциация богатых и бедных стран, и невозможность из нее выйти, не объяснима точно также. Здесь можно привести контраргумент В.И.Ленина, который говорил в книге «Империализм как высшая стадия капитализма» о том, что, если есть богатые, то есть и бедные. Но Ленин списал идеи своей книги с вполне себе буржуазного автора Гоббса, и это хорошо известно. Но он это сделал не в рамках марксизма, в рамках которого затравили как раз Розу Люксембург, которая об этом говорила. Между тем, СССР несколько по-другому выстраивал свою политику отношений с развивающимися странами, но исходил при этом из тех же предпосылок о том, что нет никаких препятствий для того, чтобы какая-нибудь Эфиопия в короткий срок при помощи «старших товарищей» могла стать процветающей страной. И в этом смысле ни одна развивающаяся страна при поддержке СССР никуда сильно не сдвинулась. Хотя, конечно, у СССР эта помощь развивающимся странам получалась лучше: украинские металлурги до сих пор переживают, зачем они помогали строить завод в Индии, поскольку теперь индийцам принадлежит вся украинская металлургия. Однако если, например, вспомнить Ассуанскую плотину, то Египет как был нищим, так им и остался. У Истерли был пример логики такого развития: строим электростанцию, на ее основе – алюминиевый завод, и выходим из бедности. Все это построили, но из бедности никто не вышел. Важно, что алюминий – это электричество. Да, заводы построены и работают, но для стран это не дает ничего, что помогло бы вырваться из бедности.

Реплика: а вот пример Монголии – туда же, кажется, больше всех закопали.

Ответ: с Монголией мы, конечно, поступили экономически правильно, сделав их сырьевым придатком. И как раз сейчас про сырьевые придатки мы поговорим. Действительно, у СССР в этом смысле ситуация лучше, поскольку есть удачные вещи, которые можно показать; но они не дали толчка для развития экономики и борьбы с бедностью.

Первое, чем различаются развитые и развивающиеся страны – уровнем разделения труда. Любимый рисунок Григорьева – круги с частой и редкой сеткой. Почему разные сетки? Ответов может быть множество. Одно из объяснений было дано в предыдущих лекциях: если речь идет о небогатых странах Востока, которые долгое время были богаче развитых стран, то там раньше сложился рынок, на основе которого РТ просто не могло развиваться; иначе говоря, богатство стало причиной бедности. Иная причина – условия развития РТ, которые есть у Адама Смита, это: 1) численность населения (для РТ нужны люди – в Ватикане глубокое РТ не создашь), 2) плотность населения и деятельности (профессия носильщика, невозможная, по Смиту, в сельской местности), 3) инфраструктура (с этой точки зрения Европа обладает гигантским преимуществом перед другими территориями, имея два гигантских внутренних моря – Средиземное и Черное; самая связанная инфраструктура – морские перевозки, причем это как было ранее, так и остается до сих пор; кроме того, в Европе богатая речная сеть: в СПб на Васильевском острове улицы называются линиями, причем по одну сторону улицы один номер линии, по другую – другой, ибо предполагалось, что весь остров будет прорыт каналами), 4) отсутствие нежилых территорий – пустынь (как в Европе), 5) высокое разнообразие природных условий (как в Европе: от средиземноморского до скандинавского).

Было сказано, что в Средние века в Европе не было денег. Отсюда вопрос: как государю обеспечить лояльность своих соратников-вассалов? На Востоке собираются налоги и раздаются деньги, а в Европе все хозяйство после Римской империи натуральное. Что можно сделать? Раздать территории. А на территории вассал устанавливает разделение труда.

Есть очень интересное исследование про США, где также существует свое «внутреннее море» – Великие Озера, а также Миссисипи с Миссури. Есть описание того, какую гигантскую роль они сыграли в XIXвеке; все развитие шло до линии Миссисипи + Миссури + Великие Озера. Впоследствии логистика перестроилась на другие маршруты – через более дешевые океанские перевозки.

Какие факторы в определенный момент повлияли на РТ в двух кругах с разной сеткой?

Вопрос: м.б. пассионарность?

Ответ: мы эту тему еще будем развивать; в Европе были две равноправные элиты, схватившиеся в войне, длившейся в целом тысячу лет, и это не вопрос пассионарности. Откуда вообще берется последняя? Из вопроса: то ли я несу службу своему сюзерену, одобренную Богом, от которой зависит мое спасение; то ли за то, что я ему служу, меня могут отлучить от церкви, и от этого, опять-таки, зависит мое спасение. То есть всегда приходится выбирать на уровне самых важных вещей. Если посмотреть на европейскую историю, то этот сюжет всегда прослеживается. Папа Римский согласился короновать Наполеона Бонапарта в обмен на окончательное юридическое уничтожение Священной Римской империи германской нации – своего злейшего врага. Можно, конечно, сказать, что враг был уже не тот – и не Священная, и не Римская, и даже не империя. Но вопрос надо было окончательно закрыть.

Сделаем сильное допущение насчет того, что никаких естественных преимуществ у стран с редкой и частой сетками не было, но для теории это нормально. В первую очередь, здесь можно взять в качестве примера отношения богатой и бедной стран отношения Западной и Восточной Европы, наблюдавшиеся издавна. Сначала в качестве бедных стран выступали Польша и Румыния, затем – Россия XIXвека. В Восточной Европе менее продуктивное сельское хозяйство, поэтому там меньше плотность населения. Поскольку в Западной Европе выше уровень разделения труда, постольку все, что там производится, стоит дешевле, чем в Восточной. Причем дешевле не в деньгах (которых пока нет), а в затраченных человеко-часах. Если в Зап. Европе, допустим, тонна зерна требует 1 человеко-час, то в Вост. Европе – 2 человеко-часа (ЧЧ). Более сложный продукт – ткань: В Зап. Европе – 2 ЧЧ, в Вост. Европе – 5 ЧЧ. Все эти вещи рассматриваются условно, поскольку где-то впоследствии в Зап. Европе появляется автомобиль, который стоит Х ЧЧ, а в Вост. Европе вообще нет возможности его произвести – не в деревенской же кузне его делать?! Далее – вопрос: могут ли эти страны вообще как-то торговать и взаимодействовать? Д.Рикардо в теории сравнительных преимуществ сказал, что торговать они могут; и был в этом прав, хотя был неправ в оценке последствий торговли. Допустим, и для бедной, и для богатой страны существует по 1 млн. ЧЧ. Пусть этот объем человеко-часов разбит следующим образом: для богатой страны 600 тыс. ЧЧ = 600 тыс. тонн зерна; 400 тыс. ЧЧ = 200 тыс. кв. м. ткани. И пусть для бедной страны это соотношение будет следующим: 800 тыс. ЧЧ = 400 тыс. тонн зерна; 200 тыс. ЧЧ = 40 тыс. кв. м. ткани. Что для таких условий говорит Рикардо? Представим, что бедная страна (Вост. Европа) будет производить только зерно в объеме 500 тыс. тонн, и 0 кв. м. ткани. Тогда как богатая страна потребляет 600 тыс. тонн зерна, а в бедной есть лишние 100 тыс. тонн зерна, которые отправятся в богатую страну и которая также будет производить 500 тыс. тонн зерна, при этом у нее высвобождается 100 тыс. человек, что позволит производить уже 250 кв. м. ткани, и продавать избыток ткани в 10 тыс. кв. м. (ранее было 200 тыс. кв. м. + 40 тыс. кв. м.) в бедную страну. Таким образом, Рикардо показал, что торговля между бедной и богатой странами возможна. И в данном примере была рассмотрена торговля этих стран по двум товарам. Включим сюда товар из дальнейшего списка – упомянутый автомобиль.

Если бы все население бедной страны было одинаково бедным, то, наверное, никакого взаимодействия не получилось бы. Однако из практики известно, что обычно в любой стране существуют богатые и бедные, а для бедной страны это означает, что есть люди, у которых зерна много, и оно им не нужно, а вот автомобиль хочется. А потому они готовы ненужное им зерно в любой пропорции обменять на автомобиль (магнитофон, etc.). Начинает работать рынок, когда за автомобиль уже дают 1 млн. тонн зерна. При этом устанавливается пропорция, когда 1 ЧЧ работы в развитой стране будет приравнен к 2 ЧЧ работы в менее развитой. Риккардо это обстоятельство также учитывал, но его пример оказался дурацким. Он говорил, что невозможно обменять труд 100 англичан на труд 90 англичан. Но можно обменять труд 100 англичан на труд 130 поляков (100 ЧЧ на 130 ЧЧ). Далее, если, допустим, в богатой стране царствует доллар, а в бедной – тугрик, и они ходят внутри своих стран, то во внешней торговле $1 будет приравнен к 2 тугрикам. И если 1 ЧЧ = 2 ЧЧ – непонятная запись, то $1 = 2 тугрика – понятная.

Советские граждане хотели туалетную бумагу и прочие мелкие вещи для здорового быта. Видя, что все это есть за рубежом, задавались вопросом: почему бы все это не сделать? Давайте чем-нибудь торговать! Вот и торгуем до сих пор нефтью и газом.

Здесь все не так просто. Мы остановились на пропорции 1:2. Если бедная страна продает зерно, то ей становится выгодно покупать ткань. Далее – не общий расчет с «божественной позиции», который провел Рикардо, а с позиции купца, который плывет на корабле, видит конъюнктуру рынка и думает, что можно заработать. И он за $2 покупает ткань в развитой стране, везет ее в развивающуюся страну и продает за 5 тугриков. После чего берет 5 тугриков, на них покупает 2,5 тонны зерна, которые везет в развитую страну и получает $2,5, с прибылью $0,5. При этом мы видим, что никаких лишних 10 тыс. кв. м. ткани [из предыдущего примера Рикардо] не будет произведено в результате такой торговли. А что будет? Развитая страна будет производить 500 тыс. тонн зерна и 240 тыс. кв. м. ткани, что ей обойдется в 980 тыс. ЧЧ. Из этого объема 40 тыс. кв. м. ткани пойдут в бедную страну, в которой производят 500 тыс. тонн зерна, затрачивая 1 млн. ЧЧ (полная занятость). Из этого объема 100 тыс. тонн зерна идет в богатую страну. Проблема возникает в богатой стране, поскольку 20 тыс. ЧЧ осталось без работы, при этом $20 тыс. – прибыль, полученная купцом, плюс $20 тыс. – дефицит торговли развитой страны с развивающейся. И это если считать в долларах. А если считать товарооборот в тугриках, то никакого дефицита не будет (100 тыс. против 100 тыс.).

Откуда берется прибыль купца? Ведь в развивающейся стране за ткань переплачивают сравнительно с развивающейся. Существует несколько аспектов этой проблемы. 1) Равенство 1ЧЧ=2ЧЧ – жутко несправедливое. У фермера из бедной страны производительность не хуже, чем у богатого (возможно, что и усилий затрачивается больше), тогда как к его двум часам фактически приравнивается один, причем это наверняка час менеджера, перекладывающего бумажки. С другой стороны, почему 1 час работы того, кто кидает бетон, в 2 раза дешевле, чем того, кто кидает бетон с той же скоростью? Иной пример – бюджетный парикмахер: в сущности, работа та же, что и у «элитного», но оплачивается совершенно по-разному. Здесь вопрос – не в том, сколько человек работает, а в том, в какой сетке РТ он работает. Несправедливо. Однако эта несправедливость компенсируется тем, что в менее развитой стране полная занятость, а в более развитой имеется безработица.

Далее, поскольку при взаимодействии стран менее развитой не выгодно производить у себя ткань, получая ее из-за границы, ее производство сворачивается, равно как многие прочие, которые могут производиться в развитой стране. Все пошли копать землю и производить зерно. И вдруг из развитой страны приходит сообщение, что она больше не нуждается в зерне из развивающейся страны – не важно, по какой причине. Между тем, в развивающейся стране ничего, кроме зерна, уже не производится. А блага цивилизации из развитой страны все еще хочется получать. Тогда 1 ЧЧ в развитой стране приравнивается уже к 2,5 ЧЧ в развивающейся, и оказывается возможным при снижении потребления экспортировать в развитую страну ткань, импортируя из нее автомобили. Если так пойдет дело, то у бедной страны есть возможность девальвировать валюту и завести металлургию, химию и т.д. В 1950-е – 1960-е гг. среди развивающихся стран конкуренция в опускании валюты была самой обычной вещью. Сдерживающий фактор здесь только один – возможность социального взрыва. Ибо что произошло в 1998 году в России? Граждане обеднели в 5 раз, и пошло товарозамещение. Учитывая налоги и т.п. вещи, не все достанется купцу, но купец не один – это целая система, причем существующая как со стороны бедной, так и со стороны богатой, стран. На полученные от торговли деньги бедное государство может купить одного советского инженера и построить одну ракету. В 1960-е гг. девальвация никому не нравилась, но ее допускали, поскольку мировая экономика росла и каждый мог бороться за свое место под солнцем. А в 1980 годы МВФ запретил девальвации при свободном перетоке капитала, что составило существенную часть т.н. Вашингтонского консенсуса. Поскольку если есть возможность в любой момент девальвировать национальную валюту, то пришедшие извне капиталы существенно потеряют; потому МВФ советовал заниматься внутренней девальвацией: снижать госрасходы, не поддерживать собственную экономику, допустить безработицу и минимизировать выплаты пособий. Россия 1990-х попала под общее правило.

Однако почему богатая страна в реальности прекратит покупать зерно? Потому, что развитая страна в мире одна, а развивающихся стран – много, и в каждой бедной стране есть свои богатые, и им всем хочется покупать автомобили. И если какая-то бедная страна закрывает рынок зерновых поставок в богатую страну, то к рынку зерна можно пробиться, оценив свою рабсилу и сделав ее дешевле, чем та, что в данное время поставляет зерно в развитую страну. То есть начинается конкуренция развивающихся стран между собой за снижение курсов своих валют.

Еще один важный момент – отмеченная безработица в 20 тыс. ЧЧ. Еще со времен Д.Рикардо все говорят, что торговля д.б. сбалансированной. А в реальности она не сбалансирована, и невозможно это сделать.

6. Капитал

В предыдущей лекции был рассмотрен пример и было сказано, что развитые страны отличаются от развивающихся уровнем разделения труда, и было сказано, какие последствия это может иметь. Эта лекция будет про то, как ортодоксия понимает различие между развитыми и развивающимися странами, а также процесс экономического развития; также будет дана критика этой позиции.

Чем, с точки зрения этой позиции, отличаются эти страны? Тем, что в развитых странах больше капиталоемкость производства, то есть на единицу труда приходится больше единиц капитала. Что это означает? Считается, что выпуск любой страны есть функция от капитала и труда: Y=f(K,L). Считается, что труд и капитал – взаимозаменяемые факторы, при этом Y=const. Можно произвести одно и то же количество продукции с большИм количеством труда и малым количеством капитала (точка А₁ графика), а можем произвести тот же самый объем продукции с малой затратой труда и большим количеством капитала (точка А₂ графика). Что это означает с учетом того, что нас интересует не просто величина выпуска, а благосостояние человека? Если мы находимся в точке А₁, то у нас на одного работающего приходится очень мало продукции, а если в точке А₂, то на одного работающего продукции гораздо больше – производительность труда выше. Считается, что развитые страны находятся в точке А₂, развивающиеся – в точке А₁. Поэтому первоначальная гипотеза экономического развития, начиная с 1940-х годов, заключается в том, что развивающимся странам не хватает капитала. И эта гипотеза действует до сих пор. Отсюда вывод: надо как-то наращивать капитал. Они могут это делать сами, но медленно, а потому развитые страны должны им помочь.

Также есть вторая гипотеза, согласно которой, если развивающиеся страны находятся в точке А₁, то это означает, что даже маленький прирост капитала сразу даст большой выпуск, тогда как прирост труда большого выпуска не даст. А в точке А₂ – наоборот, эффективность капитала гораздо ниже. Поэтому идеология свободного перемещения капитала связана исключительно с этим графиком. То есть оттуда, где капитал менее эффективен, он должен уходить туда, где он более эффективен. При этом все выровняются, а в развивающихся странах произойдет быстрый рост – как производства вообще, так и производства на душу населения. По мере того, как будет насыщаться капитал, темпы роста будут сокращаться – но в этом нет ничего страшного – главное, что развивающиеся страны достигнут уровня развитых. Вот, собственно, и вся идеология о современном экономическом развитии. Ее сегодня можно услышать из разных уст – об этом, в частности, говорит нынешний министр экономического развития Андрей Белоусов (про инвестиции и капитал). Чем занимается сегодня российское правительство? Улучшает инвестиционный климат.

Вопрос: что подразумевается под диверсификацией экономики сегодня? Подразумеваются ли не только добывающие, но и какие-то другие, производства?

Ответ: сейчас пока мы не рассматриваем природные ресурсы – об этом будет в следующей лекции. В рассмотренной концепции экономического развития не предполагается какое-то различие ресурсов. И если отвлекаться от нефти, то вложения, к примеру, в российскую пищевую промышленность или машиностроение, будут подчиняться этому же закону. Представленный график с точками А₁и А₂ может быть математически просчитан, и может быть отмечено, чем различаются развитые и развивающиеся страны – уровнем капиталоемкости.

Реплика: но издержки-то и стоимость в разных странах разные, потому капитал и идет туда, где ему выгодней.

Ответ: еще раз, в данном графике этих различий нет.

Вопрос: так что же, развитые страны – альтруисты? Если у них капитал уходит в развивающиеся страны, то получается, что сами они должны деградировать.

Ответ: речь идет только о приросте капитала, ибо каждый год в мире производится какое-то его количество, и часть его может идти развивающимся странам. Приведенный график – это общее представление, и оно всем подтверждается, как 2Х2=4.

На самом деле в данном представлении очень много непонятного, но в первую очередь непонятно, что здесь есть К и как он считается? Понятно, что это некая цифра, связанная с международными потоками капитала, но что она выражает? То есть что ею считается в рамках статистики? Ладно, если К – это станки (они все время меняются), а если это деньги, то о чем идет речь? Картинка вроде бы красивая, а на самом деле оказывается очень упрощенной. Более того, если с помощью этой картинки попробовать изобразить динамику взаимоотношений между развитыми и развивающимися странами, то выяснится, что, в общем, ничего хорошего не происходит, и что эти инвестиции шли в развивающиеся страны в течение 50 послевоенных лет. Но с точки зрения ожидаемой картинки на основании этого графика, и того, что реально получалось, все выглядит иначе: единичные примеры успеха на фоне массы неудач, причем иные примеры успеха также заканчивались крахом, который еще нужно объяснять. Для того чтобы как-то присобачить эту картинку к реальности, ввели понятие человеческого капитала, чтобы можно было объяснять что-то с его помощью (если мерить ЧК в натуральных единицах – например, в среднем количестве классов, до которого поднимается развивающаяся страна). С этим капиталом связана одна смешная вещь: так, если этого капитала в стране мало, то высококвалифицированный человек должен получать очень много – гораздо больше, чем такой же квалификации человек в развитой стране. Ибо квалификация – редкая вещь, и небольшой прирост квалификации способен дать большой прирост производительности и большой прирост доходов. Но что можно видеть в реальности? Что как только человек, скажем, из Индии, получает высшее образование, он предпочитает работать не в Индии, где, по идее, его зарплата должна быть выше, а где-нибудь в Калифорнии.

Реплика: если только он не организует свой бизнес, построив его на аутсорсинге и живя в Индии, но как специалист он в этом случае не зарабатывает.

Ответ: именно, не как специалист, а речь сейчас идет именно о квалификации, и ни о чем другом. Сейчас об этом, собственно, и поговорим, поскольку это важное различие, которое стоит запомнить.

Так вот, что такое капитал и откуда такая картинка? В действительности по этому поводу всегда существовали большие споры. Говорили, что в данный момент времени капитал – это некая величина, которая как-то считается. Почему, например, развивающиеся страны не накапливают капитал? Кроме того, капитал – не природная величина, но нечто, сделанное трудом раньше. Отсюда – вопрос: почему развивающиеся страны сделали так мало капитала? Эту проблему рассматривал Бем-Баверк, и капитал для него – это окольные способы производства. Бем-Баверк предполагал представить робинзона, которого выкинули на необитаемый остров, и ему надо питаться. Допустим, где-то он может поймать себе рыбу руками, хотя это весьма хлопотно и долго, и рыбы ловится мало. Но если этот Робинзон, вместо того, чтобы сразу пойти ловить рыбу, сначала сделает себе удочку (что, кстати, занимает время) или, еще лучше, сплетет сеть (что еще дольше), то его процесс производства рыбы будет гораздо более производительным. Однако здесь есть вопрос: человеку хочется есть сейчас, а сеть делать некогда. Поэтому Бем-Баверк говорит, что робинзоны м.б. разными. Один может, поймав рыбу, съесть не всю ее, а откладывать часть (отказывая себе в части потребления), делая тем временем сеть, после создания которой дела пойдут лучше. Такая сеть и есть окольный способ производства. То есть производственный цикл удлиняется.

Таких примеров можно рассмотреть множество. Хороший пример – виски: можно залить в бочку и вытащить через 6 лет, продав его; а можно подождать 12 лет и продать уже этот, гораздо более дорогой, продукт. Вопрос в том, какова готовность ждать. Еще пример – с зерном: все его съесть сразу или посеять. На основании всех этих примеров Бем-Баверк говорит, что: 1) удлинение производственных циклов повышает производительность, 2) решение об удлинении этих циклов определяется психологической склонностью. Но по поводу 2) – это идеология. Чем отличается в западном обществе рабочий от капиталиста? Не тем, что говорил про это Маркс, а тем, что есть сберегающие люди, у которых производственный цикл получается длиннее, производится больше, и потому они богатые; и другие, у которых тяга к потреблению гораздо сильнее, они все сразу съедают и ничего не откладывают, ведя безрассудный образ жизни, а потому они бедны. У первого высокая склонность к сбережению, и он становится капиталистом, а у второго такой склонности нет, и он идет в рабочие – в этом вся разница. В случае с робинзонами речь идет о ловле рыбы, но в одном случае – ловля рыбы без сети, а во втором – с сетью. И сеть, как материальное выражение окольного способа производства, является капиталом. Дальше, конечно, при всей, казалось бы, ясности этой гипотезы у него пошли многочисленные проблемы. Идеологическая часть концепции окольных способов производства насчет бережливости идет из учебника в учебник, но любой учебник также скажет, что научный проект Бем-Баверка никогда не был доведен до конца, и понятно, почему. Здесь несколько вещей. Прежде всего, потому, что окольные способы производства никак не объясняют экономический рост. Так, запустив некий процесс, мы сразу получаем увеличение производительности (больше рыбы), а склонность к сбережениям – одна и та же. Для Бем-Баверка, условно говоря, производственная функция – это время производства по абсциссам и выпуск, или единица затраченного труда – по ординатам. Мы выбрали некую точку на этом графике, и сидим в ней, оставаясь «просто богатыми». То есть сделали некую сеть (для ловли рыбы), которую все время нужно воспроизводить. И все время нужно откладывать часть продукции. Там, конечно, есть особый процесс попадания в эту точку, но он особый, специальный, и Бем-Баверк его не рассматривал подробно (более подробно его рассматривал советский экономист В.В.Новожилов); у него имеет место стационарная технология, которая воспроизводится все время. При этом чем более окольной является технология, тем бОльшую часть потребления приходится откладывать. В этом смысле непонятно получается, в чем прогресс, поскольку когда-то давно все производители приняли решение [о своей точке], при этом все должно воспроизводиться само по себе. На это обращал внимание Шумпетер – ученик Бем-Баверка: модель исключает развитие, но простой взгляд в окно позволяет судить о том, что развитие есть, причем гигантское. Конечно, можно допустить, что со временем склонность людей к сбережениям растет, но все равно те гигантские изменения в жизни, которые приходится наблюдать, этим обстоятельством объяснить нельзя. После этого Шумпетер предложил свою теорию экономического развития.

Далее – более важное обстоятельство, связанное с концепцией Бем-Баверка: австрийцы смешно насчет нее пишут, когда пытаются писать аккуратно. Когда робинзон создает сеть для ловли рыбы, он ни с кем не взаимодействует в этом процессе. А потому объяснить реальную структуру экономики эта картинка не может, поскольку в реальной экономике сеть делает не тот, кто ловит ею рыбу. Из картинки можно понять индивидуальное накопление капитала, но не общественное. В чем, например, австрийская школа обвиняет современную денежную систему? Она говорит, что излишек денег провоцирует каждого производителя (не уточняя, какого) на излишнюю капиталовооруженность, не подкрепленную реальными сбережениями, что приводит к кризису. Однако эта схема похожа на циклы с индивидами, которые просто удлиняют собственные циклы производства. Потому что, опять же, не получается картины общественного масштаба из концепции Бем-Баверка. И еще там не получается отношение «капиталист-рабочий». То есть, казалось бы, она объясняет, что рабочий работает по найму, поскольку не сберегал капитал. Но в картинке Бем-Баверка ничего подобного нет: робинзон сделал сеть и продолжает ловить. То есть более богатый богат потому, что у него длиннее цикл производства, но он и сам целиком занят, и с бедным у него нет отношения найма. То есть картинка окольных способов понятна, но как она с реальной экономикой связана – неясно.

Еще одна проблема: возьмем реальный производственный цикл. Для того чтобы произвести конечный продукт (например, трактор), нужно было сначала добыть руду, построить домну, выплавить металл, отлить станок, на котором нужно выточить деталь, и человек должен был делать это один. Откуда это все возьмется, что он будет есть и как он будет откладывать? Между тем, реальные производственные цепочки именно таковы.

И сам Бем-Баверк во всем этом запутался.

Вопрос: то есть капиталист, вкладывая капитал, делает производство более капиталоемким? Или это банк вкладывает деньги?

Ответ: да, это банк вкладывает деньги. Мы к этому вернемся, когда будем рассматривать теорию циклов. Еще раз, для австрийцев причина кризисов состоит в том, что банки заставляют перенакоплять (переинвестировать). При том, что картинка получается совершенно уродская, она позволила им спрогнозировать как прежнюю Великую Депрессию, так и современный кризис.

Теперь давайте посмотрим на все это с точки зрения неокономики. Вспомним то, что было рассмотрено про фирму с ее производственным процессом (управленческой колбасой). Было сказано, что в нем есть оборудование на некотором этапе. Было сказано, что есть спрос. Как вообще связаны капитал и все прочее? Производитель оценивает свое положение с точки зрения других производителей. Он понимает, что оборудование – станок – для прочих производителей является узким местом, который не позволяет быстро среагировать на высокий спрос. И он может усматривать признак роста спроса в росте цен на оборудование. Если производитель разбил процесс на К этапов, то выпуск у него растет в К раз, и во столько же раз растет число работников. При этом оборудование у него остается то же самое. Создав фирму, производитель наращивает L, а не К (в рассматривавшемся примере). При этом, как было сказано, производитель получает прибыль от того, что он не доплачивает рабочим на каждом этапе сравнительно с тем, что он сам бы получал за каждый этап, оставайся он сам в отрасли. Поэтому, когда перед ним встает вопрос о том, не купить ли еще станок (а станок подорожал), то благодаря полученной прибыли, он может переплачивать за оборудование. При неизменном К и выросшем Lвырос выпуск продукции, но что при этом произошло? Доля зарплаты (труда, оцениваемого по зарплате) в этой продукции уменьшилась и, с точки зрения рассмотренного выше графика ортодоксов, получилось, как будто и доля капитала выросла, хотя процесс произошел совершенно обратный, и доля реального труда Lв продукте увеличилась.

Реплика: это показало домашнее задание, которое Вы дали по управлению фирмой; вышел тот же самый ответ: когда цена на спросе выросла на 10%, а труд в себестоимости уменьшился, прибыль при этом увеличилась на 50%. Поиски причины столь высокой прибыли привели к пониманию того, что в действительности причина в том, что предприниматель начинает грабить людей: он должен был бы платить им больше, а фактически платил им меньше того соотношения, которое было до этого. Фактически, произошла подмена: предприниматель стал продавать существенно дороже, а платить лишь чуть больше.

Ответ: совершенно верно. Спрос высокий, значит, цена повысилась; а дальше видна возможность получить прибыль, для чего необходимо увеличить производство продукции, и для этого создается фирма.

Реплика: то есть постоянно увеличивается входной билет (представляющий собой накопленный капитал) для тех, кто хочет заниматься окольными способами производства, становясь с каждым разом все дороже и дороже, поэтому капитала реально не хватает. И все, что в дальнейшем [с течением времени] мы успеваем накопить, оказывается недостаточным, чтобы запустить этот [производственный] процесс.

Ответ: да, совершенно верно.

Вопрос: то есть, применительно к текущей ситуации стагнирующей мировой экономики, еще чуть-чуть, и придет время для покупки станков и другого оборудования?

Ответ: давайте рассмотрим этот пример, где мы расширяемся. По мере расширения происходит исчерпание количества желающих работать, а потому возникает потребность платить больше. То есть увеличивается число узких мест в производственном процессе – например, необходимость в физической силе. Она и до этого была нужна, и потому возникает идея заменить физическую рабсилу паровой машиной. Что при этом происходит в общем случае, как не замещение редкого ресурса на нередкий? Для паровой машины не требуется физическая рабсила. С точки зрения Lздесь м.б. самые разные соотношения, то есть если в первом случае труд экономится, то во втором случае труд может даже вырасти, только он другого качества. А главная задача здесь – добиться падения доли зарплаты. Допустим, есть 100 кузнецов, которые заменяются паровой машиной. Если для производства этой машины нужно 100 кузнецов, то ничего не выигрывается. Если для ее производства нужно 90 кузнецов, то есть выигрыш. Для того чтобы все фирмы применяли паровую машину, экономящую 100 кузнецов, нужно, чтобы одновременно работала фирма, производящая их силами 90 кузнецов. И если одна машина заменяет 100 кузнецов, то сколько стоит произвести одну паровую машину? Чтобы ее сделать, нужно добыть уголь и металл, и тот, кто сделает ее силами 90 кузнецов, поначалу будет продавать ее дороже – как будто ее сделали силами 99 кузнецов. Но ее все равно возьмут, поскольку хотя бы на одного кузнеца она, с учетом ее жизненного цикла, все же дешевле покупателю. Однако возможна и другая ситуация, когда паровая машина стоит не 90 кузнецов, а 120 чернорабочих; но в этом случае паровая машина также обходится производителю дешевле, поскольку труд чернорабочего стоит гораздо дешевле труда кузнеца. И получается, что по числу занятых в производстве происходит рост, но по доле зарплаты в общественном производстве происходит экономия.

Рассмотрев все эти вещи, можно переходить к реальности. Понятно, что все эти процессы происходят в рамках национальной экономики. При снижении зарплаты постоянно увеличивается количество работников – то есть предъявляется спрос на неквалифицированный труд. Между тем, поскольку в стране живет конечное число людей, спрос все время дорожает и, начиная с какого-то момента, происходит выход на некий уровень равновесия. И этот дешевый труд начинают искать за пределами страны, причем это возможно еще до достижения предела – это может произойти в любой момент, и зависит от логистики и чего-то еще.

Рассматривая фирму, нужно понимать, что процессы в ней следует мыслить в масштабах всего общества: фирма дает толчок оборудованию, в производстве которого что-то происходит с людьми, после чего идет спрос на их продукцию, и эти фирмы сами начинают заказывать оборудование. Рано или поздно они также сталкиваются с тем, что какой-то ресурс становится редким и, если это низкоквалифицированный рабочий, то значит, рабочий должен быть еще более низкой квалификации. Этот процесс очень трудно описать в виду его неоднородности. Так, производство станка может потребовать не 100 кузнецов, а 5 инженеров, которые еще более высокооплачиваемы.

Что можно наблюдать в реальности в результате запуска всего этого процесса? Что длительность технологических цепочек постоянно растет, и что вроде бы Бем-Баверк все правильно описывал. И это, действительно, так – рост есть, особенно если брать длительность общественного производственного цикла в натуральной, временнОй, форме. Для Бем-Баверка отдельной проблемой было найти начало цепочки. Другой проблемой было разворачивание этих цепочек назад и выяснение того, кто и что в них экономит. Именно поэтому его проект не был завершен и, в конечном счете, экономисты отказались здесь что-либо обсуждать в виду непонимания происходящего. Далее, опять же, никто не знает, что такое К и как его считать. Поэтому было сказано, что есть некий, ограниченный, ресурс (ограниченный всегда в некий данный момент), будь то оборудование, иностранные инвестиции, оборотный капитал или что-то еще.

Реплика: из Ваших сегодняшних рассуждений можно понять, что капитал – какое-то социальное явление, а не экономическое.

Ответ: что значит социальное? Из него ничего не следует. Капитала нет как такового – есть некий процесс, идущий по-разному, и этот процесс был описан. А про социальный процесс нам рассказывал Карл Маркс. Первый вывод Григорьева здесь – в том, что вообще невозможно мыслить экономику в терминах капитала, но можно ее мыслить в терминах развития разделения труда. Мы привыкли все мыслить и описывать все процессы в терминах капитала. Более того, у Григорьева в свое время была гипотеза, состоящая в том, что СРТ можно выразить более-менее однозначно в терминах капитала, но теперь он понимает, что мы можем рассматривать только системы разделения труда отдельно и их анализировать. Вопрос о том, что называть и что не называть капиталом, интересует неокономику мало, поскольку от этого ничего не зависит – процесс может идти по-разному.

Вопрос: а как оценить меру разделения труда?

Ответ: мера разделения труда – это разбиение [производственного процесса] на отдельные технологические цепочки. Но ее никто не считал.

Реплика: нужно разрабатывать методику.

Ответ: а как ее посчитать? Например, меру профессии: сейчас все менеджеры, но разные менеджеры, как все разнорабочие, занимаются разными вещами. И у нас, кроме разделения на менеджера и разнорабочего, нет никакой номенклатуры профессий. И еще есть некоторая группировка разных специальностей, которые можно выделить в качестве профессий – до тех пор, пока до них не доберется рассмотренная выше машина [производственного цикла с разбиением единого процесса на К операций и требованием последовательной замены квалифицированной рабсилы на все менее квалифицированную], которая все время будет их перемалывать. Разделение труда как раз и есть работа этой машины. И первое последствие ее работы состоит в том, что технологические цепочки растут в длину, и это, действительно, можно наблюдать; однако при этом реальная доля задействованного в этих цепочках оборудования должна сокращаться, поскольку рост этот осуществляется за счет задействования все большего числа занятых. Что можно здесь посчитать, так это долю времени: усредненное время (приходящееся на одну операцию) выпуска продукции в рамках этих цепочек сокращается.

Вопрос: верно ли понимание, что, по мере того, как начинает падать спрос, пропадает смысл для фирмы держать такое количество станков?

Ответ: да.

Вопрос: соответственно, цена на станки в период [общеэкономического] роста также росла с опережающими темпами: спрос дорожал на 10%, а станок дорожал на 20%, т.к. он приносил прибыль, которая опережающе росла. Но теперь она должна с опережающими темпами падать, или это не верно?

Ответ: правильно, прибыль будет падать, конечно.

Реплика: тогда есть возможность купить станок не так дорого, т.к. в период спроса он существенно переоценен.

Ответ: проблема в том, что пока еще станки дорогие; пример – с недавнего семинара: вот пошли плохие данные по экономике Германии: это значит, что весь спрос на свои станки они выбрали, и теперь им нужно будет что-то с этим делать – скорее всего, удешевлять станки, причем резко – не на 5-10% а на 30-40%. Чтобы сказать, сколь скоро это будет, нужно смотреть за экономикой Германии. Если она и дальше будет продолжать сворачиваться с дальше столь быстро, как начала, то к следующей зиме или через год цены на станки будут резко падать.

О чем здесь сейчас идет речь? О том, что, пока идет этот процесс, количество рабочих в системе в целом увеличивается. Но при этом доля зарплаты падает. И это выражается в том, что на станки все время была устойчиво искажена цена в сторону завышения. И когда этот процесс начнет сворачиваться, цена упадет не до равновесного состояния, а гораздо ниже, и компенсирует 200-летний рост. И эти станки нужно будет покупать потому, что потом их уже никто производить не будет. И не надо говорить про новый уровень оборудования в послевоенный период – у вас тогда был новый уровень разделения труда. Почему следует говорить, что настал конец этой системе? Потому, что все, кто мог быть занят, включены в цепочку. Стоимость рабсилы растет, мы стремимся ее сэкономить, но у нас получается, что все способы сэкономить с помощью оборудования приводят к тому, что, условно говоря, 100 кузнецов приходится заменить 120 кузнецами. Желание заменить, по мере роста, более высокооплачиваемое узкое место менее высокооплачиваемым местом, и нахождение для этого возможностей – суть научно-технического прогресса. И, во всяком случае, этот процесс сопровождает тенденция к увеличению количества людей с маленькой зарплатой. Маркс очень мучился по этому поводу – потому, что, с одной стороны, индустриализация сопровождается появлением множества творческих и сложных профессий, что он считал важным для перехода к социализму; с другой стороны, он видел, что число простых профессий резко растет. И он пытался эти вещи примирить, поскольку у него социализм всегда должен был быть творческим («от каждого – по способности…»). Выродилось это в известную пародию Маяковского: «землю попашет – попишет стихи». Маркс думал о чем-то вроде смены видов деятельности. При этом если дело касается России к. XIX века, которая стала ввозить новое оборудование, сделанное за рубежом, то первый пролетариат, работавший с оборудованием – это были люди, сильно отличавшиеся от крестьянина; например, моторист, имевший совершенно иной уровень образования. Это хорошо видно в произведениях Горького, где представлен новый человек, который много чего знает и умеет обращаться с техникой, что представляет собой гигантский прогресс. Такой пролетариат, будучи самостоятельным и обладающим сложной профессией, может послать хозяина и сменить место работы. Представление о том, что такое пролетариат, было именно из таких наблюдений за первыми ростками [индустриализации]. И только потом уже стало понятно, со всей очевидностью – в советское время, что пролетариат – это рабочий на конвейере, где нет ни сознательности, ни высокого уровня, но есть легкая заменяемость персонала.

Реплика: насчет того, чем робот принципиально отличается от паровой машины. На определенном уровне развития робот оказывается способным к самовоспроизводству, и человек ему уже будет не нужен.

Ответ: вот на каком уровне? Карл Маркс в гл. 13 «Машины и машинное производство» его «Капитала» выделял как важный этап развития технологий тот факт, что машины теперь производятся машинами, что не мешало на протяжении всего этого периода производства машин машинами росту количества людей, вовлеченных в [производственный] процесс. Вот об этом стоит подумать.

Вопрос: а если сделать программные алгоритмы, в рамках которых программа пишет программу.

Ответ: не надо фантазировать. Машины, производящие машины, или производство средств производства – это, с точки зрения экономики и разделения труда, одно и то же, и эта тема уже рассматривалась 150 лет назад. Конечно, можно представить в каком-то страшном сне и, собственно, так оно и делалось, что целенаправленно выделены деньги на создание маленького замкнутого цикла-кластера, где все как-то делается. Хотя непонятно, как там все делается, поскольку там много чего нужно. Этот кластер даже не рассчитываем в полной мере. Так, робот делает робота – к примеру, из металла. А металл откуда берется, энергия и т.д.? То есть эта фантазия очень ограничена, и только такими, локальными, игрушками. Но вот как только мы пытаемся распространить это на всю экономику, дело значительно усложняется.

Маркс очень близко подошел к рассмотрению этих процессов [что освещались в данной лекции]. И даже, наверное, если его мысли продолжить, то можно было бы их получить. Но сам он этого не сделал, причем по нескольким причинам, первая из которых состоит в том, что он верил в равновесие, и хотел в виде такового описать экономику, хотя все, что он писал, наблюдая за реальностью, выходило за рамки идеи равновесия – потому он все эти вещи должен был закупоривать.

Вернемся к Бем-Баверку. Он говорил и до сих пор говорит (хотя это, совершенно очевидно, уже ничему не соответствует) о том, что высокая капиталовооруженность западной экономики связана с более высокой склонностью к сбережению западного общества (имеются в виду сбережения в натуральных продуктах). Однако если проанализировать этот вопрос, особенно сегодня, то в Китае очень высокая норма сбережения, сидящая глубоко в менталитете народа. Мы получаем, что страны Востока с высокой нормой сбережения не смогли создать у себя капиталистическую систему. Возникает вопрос: если эта высокая норма сбережения и была, и есть в Китае, то что же они сегодня такие отсталые? Ответ получается очень простой: это потому, что у них не появились фирмы. А дальше нужно изучать вопрос о том, почему на Западе сложение обстоятельств привело к появлению фирм, а не Востоке – нет.

7. Инвестиционная модель взаимодействия развитых и развивающихся государств

В дальнейшем мы посмотрим на процесс воспроизводства капитализма в натуральном, вещественном виде в целом. И отсюда будет переход к дальнейшим темам. Однако пока давайте добъем развитые и развивающиеся страны, и сегодняшняя тема – инвестиционное взаимодействие. Опять же, есть две страны-«сеточки» (частая и редкая, с высоким и низким уровнями РТ), и между ними – процесс торговли. Было сказано, что процесс торговли между ними возможен, если 1 ЧЧ в развитой стране равен минимум 4 ЧЧ в неразвитой. Было рассмотрено, справедливо ли это и как это выглядит. Что такое инвестиционное взаимодействие? Условно можно сказать, что квадратик в сетке развитой страны – это рабочее место. Также было сказано, что развитие РТ связано с упрощением и с заменой редких ресурсов менее редкими, более качественных менее качественными. А значит, в более развитой стране процесс развития предполагает большое количество мест, не требующих высокой квалификации. Если в более развитой стране квалифицированный человеко-час стоит в четыре раза дороже, чем в менее развитой, то почему бы не перенести менее квалифицированное рабочее место в менее развитую страну, тогда производимое на этом рабочем месте будет в 4 раза дешевле, чем в развитой стране. В этом – вся суть инвестиционного взаимодействия развитой и развивающейся стран. Рассмотрим его подробнее.

Эта, казалось бы, простая мысль приходит в голову далеко не сразу. Инвестиционному взаимодействию должно предшествовать, за редким исключением, взаимодействие монокультурное, причем желательно весьма долгое. Тому есть несколько причин.

По-первых, должна стать устойчивой в сознании идея о том, что 1 ЧЧ = 4 ЧЧ. Люди должны привыкнуть к этой идее, которая должна стать общественно признанной. Пока устойчивой картинки стоимости человеко-часа и, соответственно, национальной валюты, нет, переход к инвестиционному взаимодействию невозможен.

Во-вторых, исходно в развивающейся стране есть производство (зерна, ткани, одежды, утвари, металлургия, производство плугов и т.п.). Что было в развивающейся стране до начала взаимодействия? Те, кто связан с производством инструментов, составлял верхушку экономической власти, далее шел металл, а последними были производители зерна – представители самой отсталой отрасли. Как только начинается взаимодействие, отрасли начинают разоряться сверху вниз – то есть начиная с производителей инструментов. В своей книге Райнерт утверждает, что это явление называется эффект Вайнека-Райнерта. Григорьеву этот эффект также был известен, он назвал его «инверсия элит». Это ситуация, при которой бывший последним становится первым, а тот, кто был первым, становится никем.

Реплика: то есть, получается, чем проще производство, тем более его представители склонны к компрадорству, а чем оно сложнее, тем более национально ориентировано.

Ответ: совершенно верно, и это происходит всюду, поскольку это экономический механизм. Была такая наука – научный коммунизм; можно по-разному относиться к другим его разделам, но в этой части он был абсолютно прав, когда говорил про развивающиеся страны, что в них есть компрадорская и национальная буржуазия, между которыми существует острейший конфликт, и национальная буржуазия при определенных условиях может выступать союзником всемирного пролетариата и СССР. В целом, это был и росийский опыт; мы сейчас спрашиваем, почему Савва Морозов и прочие поддерживали большевиков? Как раз потому, что Россия была в таком же положении. Как только происходит переворот элит в рамках инвестиционного взаимодействия, производители сложной продукции, продолжающие считаться вершиной элиты и все еще располагающие некими, остающимися у них, ресурсами, начинают сопротивляться происходящему – в итоге в стране возможна национально-демократическая революция; иные развивающиеся страны проходят через 5-6 таких революций. Ясно, что приравнивание четырех человеко-часов к одному несправедливо, а потому лозунг «нас грабят» понятен всем в стране. А потому промышленной элите ничего не стоит поднять широкие массы на противостояние и устроить революцию против колониализма-империализма. Однако дальше наступает проблема: выясняется, что производиться могут только конкретные виды продукции и только при определенных трудозатратах, что исключает производство многих других продуктов (автомобили, бытовая техника и т.п.).

Конечно, можно искусственно воспроизвести то, что делается в более развитой стране; единственный пример тому – СССР: изучается более развитая страна, изучается ее сетка разделения труда в производственных пропорциях (затратах по углю, металлу, машинам и т.п.), составляется государственный план согласно этим пропорциям и строится все это. У СССР хватило людей (160 млн. чел. на начало индустриализации), чтобы все это сделать. Однако какая-нибудь другая страна (например, Румыния) запнулась бы на металлургии – то есть в этой отрасли были бы заняты все работники, а на машиностроение уже не хватало бы людей. Поэтому далеко не всякая страна это может сделать. Кроме того, с учетом задачи сделать все это возникает вопрос ресурсов; СССР эту проблему решил как мог – путем коллективизации, то есть крестьянство дало необходимый ресурс, хотя и не хотело, а потому ресурс у него пришлось отобрать. То же Райнерт приводит пример, как в послевоенное время в Перу к власти пришло национальное правительство и стало проводить индустриализацию; были созданы плановые органы (советский образец в те времена был широко распространен – жесткое планирование, менее жесткое и т.п.; даже во Франции до сих пор есть госплан); Райнерт говорит: посмотрите, как у них все было хорошо, как росли зарпалаты промышленных рабочих, а дальше пришел МВФ и приказал все свернуть. Однако уже много раз было сдесь упомянуто, что МВФ сам не приходит, а появляется только в том случае, когда его зовут, а зовут его в критических ситуациях. В то время Перу назанимала денег у иностранцев, рассчитывавших на доход и прибыль с индустриализации, не говоря про окупаемость; прибыль, действительно, возможна, но только в том случае, если вся индустриализация сложится в СРТ, аналогичную таковой в развитой стране. А если то здесь, то там построить завод, то вложения вообще не окупятся – прежде всего, потому, что у построенных заводов нет потребителей продукции. И в этом была очень большая проблема. Известно, что первый пятилетний план СССР был сорван, но мало кто знает, по какой причине; этих причин было две: 1) большой объем иностранных кредитов; 2) последовательное развитие отраслей: если поначалу нет внутренних потребителей металлургической продукции, то ее можно поставлять на экспорт; и только были вырыты котлованы и заложены фундаменты, как на Западе разражается кризис. Мало того, что никто больше не дает кредиты (их как раз забирают), так еще и внешний потребитель металла исчез. А потому под металлургическую продукцию нужно сразу строить собственный тракторный завод, который предполагалось создавать позже, а для выпущенного трактора потребителем м.б. только колхоз. Отсюда возникает ускорение индустриализации, позволяющей заместить кредиты и получить хоть какой-то рынок сбыта. Таким образом, сорвав первую пятилетку, ко второй нащупали хоть какие-то пропорции. Но СССР – это фактически исключение. А в Перу МВФ спросил, как они будут отдавать те деньги, которые этот банк готов предоставить стране. И рекомендовал, свернув производство, увеличить добычу сырья, поскольку оно пользуется спросом. Райнерт пишет, как это нехорошо. Кстати, национальныо-освободительные революции происходят в разных формах, в Латинской Америке чаще всего – в форме военных переворотов. Откуда берутся офицеры [участники этих переворотов], с кем они связаны? С элитой – недовольство их родственников передается им.

Еще один показательный пример для нашей страны – Саудовская Аравия: в какой-то момент в это стране решили, что нефть когда-то кончится, поэтому нужно проводить индустриализацию и диверсификацию – на вырученные деньги будем строить заводы и все прочее. Действительно, понастроили заводов и всего прочего – при том, что в этой стране очень много гастарбайтеров, и стоимость труда там, действительно, низкая, но не так, как это есть в ЮВА. Если в России бюджет сводится при стоимости нефти 100 $/баррель, то в Саудовской Аравии, при гораздо более дешевой нефти – при 90 $/баррель. Потому-то все и говорят, что цена нефти всегда где-то будет в районе 100 – потому, что Саудовская Аравия пока что крупнейший сегодняшний экспортер – просто не выживет, если нефть сильно упадет.

Еще один момент, важный для Саудовской Аравии (и, кстати, для Ирана): есть нефть, и она дешевая, поэтому заводятся энергоемкие производства. И в этом – вторая проблема этой страны: созданный нефтехимический комплекс жрет столько нефти, что нечего продавать. Советский Союз поступал со своими крестьянами также, как при взаимодействии развитых и развивающихся стран поступают с крестьянами развивающиеся страны: берут крестьянина и заставляют работать за $50 в месяц, ставя его к станку. При этом коллективизацией были разорены и выгнаны к станку крестьяне, которые были вынуждены работать за такую сумму. С политической точки зрения это очень опасно. Борьба в те годы разворачивалась именно по этому вопросу – тот же Бухарин говорил, что крестьяне могут восстать. И они, действительно, восставали, и режим в течение нескольких лет висел на волоске, пока не заработала сетка высокого уровня разделения труда. То есть произошла демократическая революция под лозунгом избавления от грабителей и с обещанием, что будет легче, а получилось, что грабить стали еще больше, чтобы создать высокую СРТ. Однако большевики, придя к власти, сделали некий переходный период, когда крестьянин вздохнул и расслабился, получил землю (а в развивающихся странах аграрная реформа – один из первых шагов). Крестьянин стал производить все больше и больше, но и потреблять стали все больше. И экспортировать было нечего. Вся коллективизация началась с кризиса хлебозаготовок, в период которого Сталин поменял свою точку зрения, будучи до этого вполне себе бухаринцем.

И вот, когда требуемый уровень жизни не наступает, а хочется всего и экспортировать нечего, народ начинает возмущаться. Происходит обратное движение. Те, кто был связан с компрадорской буржуазией, про эту связь сами не знают, но считают, что просто делают свою работу и за что-то получают деньги. А тут они деньги перестают получать, у них все дорожает и становится все хуже. Они начинают возмущаться, а с ними и весь народ – ибо обещали жизнь лучшую, а она стала хуже. Но в целом у всех этих революций разные судьбы. Иногда бывает так, что авторы революции говорят, что деваться некуда, возвращаемся к старой модели и сами становятся компарадорами: вместо «плохих» компрадоров будут «хорошие» (как Сечин с Ходорковским).

Иной пример – Чили, и это важный пример, поскольку именно на этой стране и отрабатывалась и демонстрировалась всему миру модель негатива, связанного с революцией (несмотря на широкую общественную поддержку Альенде, многие средние слои в Чили выступали против этого президента – марш пустых кастрюль и забастовка водителей грузовиков). После свержения Альенде в Чили, где был ужесточен режим и было принято «1 ЧЧ = 4 ЧЧ», действительно, пошли инвестиции – что, опять же, демонстрируется всему миру. Хотя, конечно, экономическая история Чили после переворота весьма своеобразна – все было не так хорошо, как написано МВФ. В начале 1990-х гг большая делегация поехала в Чили (в составе Чубайса, Гайдара и т.п. персонажей), встречалась с Пиночетом. Чили была одной из первых стран, пошедших по пути создания частных пенсионных фондов, которые должны зарабатывать на фондовом рынке. И члены делегации видели людей, у которых на пенсионном счете накопилось по $100 тыс. Однако это было в 1990-х гг., и сейчас в Чили все далеко не стабильно.

Вопрос: а структура инвестиций там какая? Во что инвестиции были?

Ответ: вино чилийское – его же не было до Пиночета. Началось это с вложения в виноград, после чего было налажено производство вина. Его можно наблюдать на прилавках – с учетом биотехнологий оно оказывается не хуже французского.

Реплика: это якобы связано с тем, что в Чили сохранились традиционные сорта винограда, не пораженные филаксерой XIXвека.

Ответ: это не важно, почему; важно, что это вино можно наблюдать в наших магазинах.

Реплика: мне кажется, что особенность взаимодействия развитых и развивающихся стран – не в том, что берут кредиты, а в том, что появляется рынок сбыта: если для страны, где более частые ячейки, удовлетворяется собственный спрос, то для страны, где редкие ячейки, имеется ситуация, когда можно продавать на сторону.

Ответ: совершенно верно; ведь если я создаю экономику, ориентированную на внутренний спрос [развитую страну с частой «сеткой» разделения труда], то в ней имеется полная оценка человеко-часа – лишь при этом условии будет обеспечен спрос.

Реплика: это принцип Форда.

Ответ: да.

Реплика: различие между первым и вторым, дихотомия – в том, что [экономику] я должен строить сам, без рынков сбыта, во втором случае – есть рынок сбыта; разница между ними в том, что, если рынка сбыта нет, то нужно создавать отдельные заводы, которые должны создавать общий спрос; грубо говоря, нужно построить десять разных заводов за один год.

Ответ: в развитой стране продукта потребляется в четыре раза больше, чем в малоразвитой; ведь если бы в развитой стране потребитель потреблял в четыре раза меньше, то частой сеточки не было бы.

Реплика: потребление – производная производительности: вот мне, рабочему, распределили 10 рублей, но 10 рублей будет тогда, когда производительность будет в 100 рублей; отсюда – идея о том, чтобы за один год создать 10 заводов – примерно то, что делал Сталин в СССР: ты либо делаешь завод, либо погибаешь. Привилегия – в том, что ты можешь на внешнем рынке продавать свои товары, и в том, что ты можешь делать 10 заводов не в один год, а в 10 лет.

Ответ: но он же [Сталин] делал индустриализацию для внутренних потребностей – и это не детали, это очень важный политический момент, поскольку, еще раз, мы провели революцию, чтобы людям жилось лучше, а любая индустриализация, которую мы начнем, заключается в том, что они не будут жить лучше, и даже будут жить хуже.

Реплика: если нет внешних рынков, то нужно инвестировать деньги в свои заводы.

Ответ: так откуда взять эти деньги? Советский Союз в свое время, скажем прямо, ограбил крестьян: деньги забрал в виде хлеба, продали его по дешевке на Запад и закупили по дешевке на Западе станки, и был хлеб для того, чтобы кормить хотя бы рабочих в этот период.

Реплика: ну вот были отрасли зерна или нефти, они с зерна продавали – это без разницы, какая отрасль.

Ответ: зерно или нефть – большая разница, и сейчас мы к этому перейдем.

Вопрос: то есть речь идет о том, что и система с внутренними рынками, и система с внешними рынками должна привести к ситуации, когда неразвитая страна станет развитой?

Ответ: нет, давайте пойдем [в рассуждениях] дальше.

В-третьих, важный момент, который также в некотором смысле искусственный – отказ от девальвации. Почему? Если из развитой страны делается инвестиция в развивающуются, то, если развивающаяся страна девальвирует свою валюту, то все обесценивается, ибо инвестор оперирует в развивающейся стране местной валютой. Поэтому, начиная с какого-то момента МВФ начал проводить политику под лозунгом «никаких девальваций»: страна не должна делать этого, если желает получать помощь. Страна не должна осуществлять девальвацию нацвалюты, а решать свои внутренние проблемы, если таковые возникнут, путем непосредственного удешевления рабсилы, отказа от борьбы с безработицей или даже способствования ей, снижения пособий и отказа от поддержки рушащихся производств (за счет т.н. «внутренней девальвации») – то, что сейчас применяют к Греции, Испании, Португалии (ведь евро нельзя девальвировать!). СССР и Россия попали под это же требование, и следование ему привело к 1998 году – наступил дефолт.

Отказ от девальвации – также элемент политики, но он достаточно поздний. Чили – это 1973 год, и в те годы как раз начался процесс массового переноса производств в другие страны. И сейчас мы поговорим про исключения, когда инвестиционное взаимодействие не предшествовало монокультурному. Это Германия и Япония 1945 года: у жителей этих стран нет вопроса о сравнительной цене их зарплаты: «1Х4» или «1Х6»: здесь действовало соображение «спасибо, что не убили». Там был реальный голод в течение нескольких лет. Монокультурного взаимодействия не было, поскольку эти страны проиграли войну и были оккупированы: не делать же им национально-демократическую революцию, когда в стране иностранные войска! А в первую очередь здесь работает механизм инверсии элит. Еще одно яркое исключение – Китай. Есть менее яркие исключения – Сингапур или Южная Корея, но в Корее все было сложнее, она была сельскохозяйственной провинцией. Потом там был сложный период – потому, что местная элита там бастовала против инвестиционного пути. Китай же является исключением потому, что в нем есть компартия, способная объяснить рабочему, что оценка его труда в 4 раза меньше, чем в развитой стране – во благо коммунизма. История Китая со времен Мао делится на два периода: после смерти Мао стали говорить, что он великий, а когда умер Дэн Сяопин, стали говорить, что проводят политику великих Мао и Дэн Сяопина. Однако насчет Дэн Сяопина – ложь, поскольку он учился во Франции и, затем, в СССР, и начал с того, что хотел сделать как в СССР; но он понимал, что прежде запуска процесса индустриализации нужно укрепить внутренний рынок. Первое, что он сделал – объявил НЭП, но дальше он понимал, что случилось с СССР, и хотел все сделать мягче, хотя при примерно 1 млрд. жителей Китая сделать со 160 млн. человек то, что случилось с СССР, не было бы для Китая проблемой. Но у Дэн Сяопина был большой плюс, поскольку Китай дружил с Западом (в отличие от СССР). Поэтому он сделал так, что в большей части экономики страны установился НЭП, а в весьма незначительной – свободная экономическая зона. Иначе говоря, в рамках одной экономики стали создавать две сетки РТ: в меньшей зоне предполагалось получать технологии [и высокие стандарты жизни], которые затем каким-то образом предполагалось распространять и накладывать на всю страну по мере того, как будет расти внутренний рынок [зона НЭП]. В этом смысле предполагалось обойтись более дешевыми средствами, нежели это было в СССР.

Вопрос: а как ее можно накладывать?

Ответ: госплан в Китае никто не отменял. Мы не можем сейчас проверить, возможно это было или нет, поскольку Дэн Сяопин столкнулся с тем, чего очень боялись в период НЭПа (в СССР этого не произошло, хотя предпосылки были): в Китае, благодаря открытию страны Западу, началась борьба за власть: события на площади Тяньаньмынь, после которых вся верхушка, включая председателя партии, ушла из власти, после чего произошла смена курса, но какая? Была сделана ставка только на свободные экономические зоны. И есть данные по статистике, согласно которым данные по инвестициям в Китай нельзя смешивать в одну кучу: до 1989 года гигантский объем инвестиций делался в «зону НЭПа», в основном, в частные предприятия, но после этой даты доля инвестиций туда все время падает за счет увеличения доли иностранных инвестиций. Руководство Китая заявило о невозможности проконтролировать политические последствия развития внутреннего рынка, но может проконтролировать трансграничные процессы – отсюда произошел переход к инвестиционной модели.

Вопрос: почему окончательно не стало ясно, что для всего мира не был принят свободный рынок, несовместимый с бюрократическим управлением?

Ответ: про рынок – это сложный философский вопрос, не входящий в данную тему.

Вопрос: ранее велась речь только про монокультурное и инвестиционное взаимодействие; откуда появляется такая категория, как НЭП, которая сама по себе начинает генерировать внутренний рынок? Получается некая, третья, модель развития, о которой раньше речь не шла.

Ответ: мы уже говорили, что такое НЭП; что такое НЭП по-китайски? Это ситуация, когда раздали наделы и сняли государственные планы – то есть простимулировали крестьянина («Обогащайтесь!» – лозунг НЭПа, брошенный Бухариным); а в свободной экономической зоне это было запрещено. Первый китайский миллиардер поднялся на семечках, которые ел весь Китай.

Реплика: давайте представим, что в этой схеме нет маленького кусочка, который является свободной экономической зоной. Тогда получается, что 90% Китая жило в условиях НЭПа.

Ответ: конечно, НЭП – это сетка с редкими ячейками, но она постепенно усложнится. Смысл в ней – лишь в том, что в ней богатеют за счет стимула, который предоставили. Конечно, в НЭП делаются госинвестиции. Кроме того, Китай – это не совсем аграрная держава – к моменту прихода к власти Дэн Сяопина он производил тяжелую гусеничную технику.

Вопрос: а в этой зоне [НЭПа] трансграничные взаимодействия (финансовые, товарные и т.д.) были дозволены?

Ответ: конечно, нет, ибо все регулирует таможенная служба. Смысл НЭПа был в том, что, конечно, из свободной зоны товары будут уходить на Запад, но и внутренний рынок будет расти.

Реплика: но то, что вы говорите – это третий способ развития.

Ответ: во время событий на пл. Тяньаньмынь был бунт с двух сторон: бунт нэпманов, которые хотели политической власти, и одновременно – бунт тех, кто разорился в период НЭПа. Но при этой власти претензии предъявлялись своей же власти, которая, по их мнению, допустила то, что они разорились. Спор Троцкого и Бухарина был в следующем: Бухарин говорил, что после того, как дать крестьянину нажиться, нужно развивать легкую промышленность (ткань) на основе товаров, поставляемых крестьянином. То есть последовательно вводить товары различных групп. Первый ответ на это был таков, что уже сейчас города нечем кормить, и мы скорее раньше вымрем, чем постепенно создадим производства. Второй ответ состоял в том, что, если придется воевать, то уровень разделения труда в Стране Советов д.б. сопоставим с аналогичным уровнем в странах потенциального противника. Сахар в СССР сохранил акцизы до конца существования страны, поскольку он представляля собой промышленный товар, за счет которого изымали доходы крестьян. Еще один ответ был по поводу водки, ибо еще царское правительство ввело сухой закон, и большевики долгое время не знали, что с этим делать; и водка, наконец, получила советские акцизы, а в УК СССР появились статьи за самогоноварение.

А в Китае все энергичное население поехало в свободные зоны. Но эти зоны не могут далеко оторваться от моря, и растут внутрь. Конечно, китайцы строят железные дороги внутрь страны, но там некому работать, поскольку все энергичное население разбежалось. Кроме того, в более эффективную экономику изымаются не только человеческие, но и материальные ресурсы.

Почему Китай сегодня говорит про 7-7,5% минимум роста, который требуется стране? Потому что можно абсорбировать тех, кто бежит в свободную зону – это при том, что часть неудачников в этой зоне уже возвращается, но это не вызывает социального напряжения. А если рост будет 6% (гигантский рост), то это означает, что многие из тех, кто перешел в свободную зону, должны будут вернуться в зону НЭП, оказать на нее давление, и где они будут работать? На земле? Но там их никто не ждет. И они, будучи энергичными, начнут бузить. А самое главное, пропадет надежда отправиться в более благополучную свободную зону. Почему всем нужен рост? Он обеспечивает социальные лифты, тогда как стагнирующая экономика этого не дает. В России разговоры про необходимые 5% взяты с потолка. И при 7% в России были закупорены социальные лифты, хотя, с другой стороны, образовался средний класс вроде офисного планктона. Но для Китая и для России разное представление о социальном лифте: для Китая это – вырваться из деревни, а для России – гораздо более высокая планка. Однако, даже если социальные лифты закрыты, то верхушка, если она привыкла богатеть раз в год на 3-5%, требует «вынь да положь»; ибо, если она не будет это делать, то начнет друг друга мочить и устраивать «болотный процесс»: ибо у верхушки есть родственники, которые со временем увеличиваются в числе (например, появляются внуки).

Проанализируем, как это было сделано одну лекцию назад, экономические последствия инвестиционного взаимодействия (в прошлый раз считалась торговля). Возьмем те условия, что у нас были: и в более развитой, и в менее развитой странах речь идет об 1 млн. человеко-часов. Представим себе крайнюю ситуацию, когда имеет место постоянный перенос рабочих мест из развитой страны в развивающуюся, и с каждого переноса получается прибыль; этим переносом так увлеклись, что всю частую сетку РТ из более развитой страны перенесли в страну менее развитую (при том же 1 млн. человеко-часов). Итак, всего имеется 2 млн. ЧЧ, в то время как продукции развитой страны производилось на 1 млн. 250 тыс. ЧЧ. Далее, если для этого крайнего случая полного переноса РТ посмотреть на баланс, то в данном слечае легко подсчитать, что дефицит торговли будет составлять 750 тыс. ЧЧ ($750 тыс.). В предыдущем примере шла речь про 20 тыс. ЧЧ ($ 20 тыс.) торгового дефицита. Ранее было сказано, что эти 20 тыс. ЧЧ ($20 тыс.) дефицита из предыдущего примера – это $20 тыс. дохода глобального Гонконга – т.е. торговых или финансовых структур, которые организуют этот проект. Здесь – тот же случай. А в данном примере $750 тыс. дефицита торговли развитой страны с развивающейся – это $750 тыс. дохода «всемирного Гонконга». Между тем, когда речь идет про «всемирный Гонконг», имеется в виду, что его структуры никуда территориально не привязаны. Часть его денег осядет в развивающейся стране, и даже можно знать, какая часть оседает. Так, сегодняшние золотовалютные резервы Китая составляют $3,3 трлн., представляющие долю страны от этих доходов «всемирного Гонконга». Здесь – вопрос: какая доля от всех доходов попала в Китай, то есть сколько всего денег за время взаимодействия с Китаем заработала мировая финансовая система? Григорьев полагает, что наверняка минимум в несколько раз больше. В дополнение к этим $3,3 трлн. Китай вкладывает в инфраструктуру, а сами $3,3 трлн. он вкладывает в развитую страну (США).

В данном примере 750 тыс. ЧЧ становится безработными, но нас это не должно сильно волновать. При этом происходит еще одна вещь: поскольку [развивающейся страной] производится на 1 млн. 250 тыс. ЧЧ продукции, постольку возникает вопрос о спросе на нее – при том, что в развитой стране зарплата составляет $1 в час. Спрос развитой страны относительно развивающейся предъявляется на $500 000 (по 250 тыс. на каждую страну). При этом еще есть $750 тыс. «всемирного Гонконга». Рзвивающаяся страна ссужает развитой ($3,3 трлн.) как государство государству – здесь понятно, куда идут эти деньги. Тогда как деньги «всемирного Гнконга» идут потребителям – в частности, фирмам, и надувают пузыри, делая инвестиции и рассуждая при этом о наступлении постиндустриальной эры в развитой стране (ибо деньги Д становятся Д′, только если они куда-то инвестированы). Уже сказано, что инвестиции в развивающуюся страну – это чистая прибыль; а инвестиции в развитую страну поддерживают некоторое время спрос.

Однако это было рассмотрение крайнего случая, когда доход «всемирного Гонконга» растет от $0 до $750 тыс., однако имеется сдерживающий фактор роста стоимости рабсилы по мере переноса более высокой СРТ из развитой страны в развивающуюся, а потому каждое новое вложение становится все менее эффективным. Поначалу все идет хорошо, и «глобальные финансы» могут продолжать ссуды в развитой стране (а доходы сектора продолжают расти по мере расширения процесса переноса СРТ), следствием чего является снижение ставки процента. Следствием этого, в свою очередь, является то, что долгов становится больше, а выплат – меньше (либо при том же объеме выплат больше объем долга). Все это продолжается до пределов переноса СРТ и роста стоимости рабсилы. При этом к финансированию глобальными игроками потребителя добавляется финансирование китайским государством американского, которое тоже куда-то вкладывается и раздает средства своим потребителям (социальные выплаты, ипотека, новые технологии и т.п.). Между тем, в финансовом секторе, вкладывающем в потребителя развитой страны, где-то от $0 до $400 тыс. все растет, а затем начинает замедляться. Поскольку в развитой стране ничего не производится, а только потребляется, в ней начинается реструктурирование долгов, однако средств такой реструктуризации все меньше, поскольку все меньше прироста в «глобальном Гонконге». А потому с какого-то момента начинает расти ставка процента. И в развитой стране наступает финансовый кризис: выясняется, что нужно занять еще денег для расплаты по старым долгам, но занять их негде, ибо денег попросту больше нет. Этот кризис и наступил в 2008 году.

В развивающуюся страну (Китай) приносили деньги с послевоенного 1945 года Германия, Япония, Южная Корея; далее – всякая мелочь вроде Тайваня, Сингапура. Задача Китая – не в том даже, чтобы поддержать курс доллара, сколько в том, чтобы не дать юаню сильно укрепиться и сохранить уровень оценки труда относительно развитой страны в пределах соотношения 1:4, поскольку слабый юань обеспечивает рост. Между тем, вокруг Китая уже есть Вьетнам, Индонезия, Бангладеш, Бирма и другие страны, имеющие большее соотношение стоимости рабсилы, и уже сегодня Китай теряет рабочие места. И уже сейчас на Западе ведутся консультации по поводу того, чтобы признать Индонезию демократической страной – потому, что эта страна готова работать дешевле, чем Китай. Ибо что есть соотношение 1:4? Это есть производимое ранее на $1 и составлявшее $1 зарплаты, производящееся нынче на $1 за зарплату $0,25, а $0,75 составляет прибыль, идущая тому, кто организовал этот процесс – к примеру, компании Apple. Но из этих средств кроме того, что пущено на дальшейшее расширение системы извлечения прибыли, остальные средства положены ею в банк, и уже эта компания накопила $ 150 млрд. на счетах. Но когда компания захотела произвести обратный выкуп денег, Apple была вынуждена выпустить облигации, поскольку эти деньги лежат за границей и их слишком дорого вернуть обратно в США, поскольку приходится сталкиваться с американским регулированием. То есть Appleпрямо в Гонконге и накопила эти деньги; отсюда – понятие «всемирного Гонконга».

Есть интересная книжка «Крах доллара», написанная Ричардом Дунканом в 2003 году, где дается очень хороший анализ реальных процессов (здесь же дается лишь теоретическая картинка этих процессов). По его словам, если все так будет продолжаться, то все это рано или поздно рухнет. Так что не один Хазин предсказывал глобальный кризис. Дункан предложил всем миром договориться о том, чтобы запретить развитым странам приобретать продукцию, произведенную в развивающихся странах при стоимости рабсилы ниже некоторого, глобально принятого, уровня, который предполагается все время повышать, равно как бойкотировать в развитых странах товары, произведенные при стоимости рабсилы ниже этого уровня.

Не все деньги «всемирного Гонконга» шли в развитую страну – часть этих денег шла в развивающуюся – доля Китая в $3,3 трлн. Но почему она шла в развивающуюся? Механизм состоит в том, что развивающаяся страна имеет эти деньги в качестве своей законной доли, ибо обеспечивает нормальную производственную работу, исключая бунт населения. Но вложить эту долю внутри некуда, поэтому она накапливается в качестве резерва, при этом под эти деньги выпускаются юани (печатаются юани и на них покупаются доллары). Следствием этого является инфляция, отсюда высокий уровень процента. А если долларов покупается недостаточно, то укрепляется юань. Поэтому «всемирный Гонконг» начинает финансировать Китай (“carrytrade”), а поскольку есть высокая степень [государственной] защиты, [национальная] валюта укрепляется. Но поскольку вкладывать деньги некуда, возникают пузыри. И началось это не с Китая, а с ЮВА, где маленькие экономики и меньшие деньги переварить не могут, а потому возникшие пузыри очень быстро лопаются. И у инвестора появляется ощущение, что в развитую страну вкладываться надежно, а в развивающуюся – очень рискованно. То, что сейчас вытворяет правительство Китая – это нечто: у них пузырь на рынке недвижимости, они с 01.03.2013 приняли жесткие меры, и у них продажи упали на 18%. И если в Китае взорвется пузырь жилья, который перекредитован лишними деньгами, то будет интересно, особенно если в Китае вскоре не найдут способы обойти административные барьеры (ранее Григорьев давал Китаю пять лет). Конечно, все надеются на то, что пузырь сдуется, но еще никогда в истории этого не получалось.

Между тем, надежность развитой страны США существует во многом благодаря Б.Бернанке и его политике; поэтому все деньги идут в США и эта страна может себе позволять любой дефицит бюджета. В связи с пузырями и со всей неустроенностью никто не хочет вкладывать в Европу, хотя очень много денег вкладывали в нее; все деньги пока идут в США: денег стало меньше, но в США их пошло больше. Но, опять-таки, все происходящее – следствие рассмотренной схемы.

Вопрос: а если Китай попытается сжечь эти $3,3 трлн. с расчетом на то, что оголодавшее население потом опять начнет зарабатывать, копить их снова и потом снова сжигать?

Ответ: здесь вся схема отработана: у нас был 1997 год, когда в Индонезии – самой крупной мусульманской стране – все взорвалось, и привело почти к гражданской войне, уходу всей правящей верхушки, национальная катастрофа длилась почти 10 лет, а за это время несколько раз обновилась элита, после чего настал период стабилизации. Поэтому сейчас говорят, что «Индонезия вернулась»: да, вернулась, но через переворот. А с точки зрения развитой страны (США) это нормально и правильно: пусть среди развивающихся стран идет конкуренция, пусть они расталкивают друг друга, кто-то рухнул – и хорошо. А если в развивающейся стране (Китае) растут зарплаты, то доходы глобального финсектора падают.

Еще один важный здесь момент – НТП и управление им. Григорьева в свое время озадачили какие-то отечественные промышленные проектировщики-стратеги, сказавшие, что никак не могут понять следующее: в мире совершенно очевидно происходит перестройка дизайна промпредприятий, и мы не можем понять, в чем смысл, а потому обращаемся к экономистам. Суть изменений состояла в том, что транспортная система цеха традиционно, с XIXвека, представляла собой мостовой кран – капитальное сооружение, требующее фундамента и опор; можно менять оборудование в цеху, но эта его компонента остается неизменной. Изменение в дизайне цеха состояло в полном отказе от мостового крана и полный переход на транспортеры и напольный транспорт (рельсы, кары и т.п.). Идея состояла в том, чтобы была возможность быстро сняться и уехать. Но в то время было трудно понять, в чем эффективность этого изменения.

Часть 4

Когда Григорьев прояснил всю, изложенную [в части 3 лекции 7] схему взаимодействия развитых и развивающихся государств, причина изменений в дизайне промпредприятий стала понятна. Здесь пример – Мексика, когда в 1994 году было подписано соглашение о свободной торговле – North American Free Trade Agreement (NAFTA) между Канадой, США и Мексикой. В Мексику идут инвестиции, и север Мексики переживает их бум. В США даже на несколько лет перестали говорить о проблеме южных границ (нелегальных эмигрантов из Мексики стало гораздо меньше). И вдруг, однажды придя на работу, северные мексиканцы обнаружили, что работы больше нет: стоят пустые ангары, а все предприятия уехали в Китай. Здесь – важный момент, касающийся инверсии элит: что такое подписание договора NAFTA, вступление в ВТО или вступление в МВФ? Это признание страной неких политических обязательств, которые она на себя берет, а именно, это торжественное обещание элиты, уже воспитанной, обученной и выдресерованной, что-де она все поняла и принимает правила игры. Мексика признала правила игры, после чего пошли инвестиции, но тут Китай признал правила игры и вступил в ВТО. И все, что было в Мексике, уехало в Китай, быстро снявшись cмест.

Второй момент, связанный с самим оборудованием, а не только с устройством промышленных цехов-ангаров: изменились и металообрабатывающие станки, которые раньше нужно было ставить на фундамент (сам станок бал капитальным сооружением), но теперь станки приобрели ячеистое основание и стали дороже, и на фундамент их уже ставить стало не нужно: достаточно поставить станок на плиту, и его основание само гасит все колебания. Теперь оказалось возможным перемещать станок.

Про это мало говорят, но Мексику довели до состояния, что теперь из Китая оборудование везется обратно, поскольку стоимость рабсилы в Мексике снизилась. И сейчас, когда наблюдается замедление в Китае, имеет место бум в Индонезии, Таиланде, Бангладеш и в Мексике. Таким образом, можно быстро перебрасывать оборудование от одной страны, где уже лопнул пузырь, к другой, где он только возможен. Но другое дело – в том, что эта машина работала до тех пор, пока все не взорвалось в США. Между тем, в США снова наблюдается вброс потребительских денег, рост ипотечного кредитования, введение структурированных облигаций и разгул рейтинговых агентств. Американское правительство смешно поступило: вместо трех, официально признанных, агентств в ранний период сегодня их десять. И теперь семь агентств дает рейтинг ААА облигациям компаний, который не дают им Fitch, Moody’s и Summers. Сейчас надавали очень много рейтингов, но в эти рейтинг уже никто не верит.

Деньги, которые получало американское правительство из китайских $3,3 трлн., оно тратило на новых чиновников, обосновывая это тем, что будет больше контроля и управляемости системы, что позволит привлечь кредиты. Есть другой пример: Греция, вступившая в ЕС: греки брали кредиты, становившиеся все дешевле и дешевле, при этом государство занимало; в государстве появилось 50 000 чиновников, но они не из воздуха взялись – эти места были созданы в виду имевшейся в стране безработицы. Обоснование – то же: больше чиновников – больше контроля, следовательно, придут инвестиции и экономика улучшится.

Реплика: да, было понятно, что ситуация шла к своей смертельной точке, когда люди брали в долг, но, если задуматься, то по факту все эти годы все ели и пили в свое удовольствие: китаец ел свой рис и был доволен, американец ел свой гамбургер и был доволен.

Ответ: хорошо, а в чем вопрос?

Вопрос: он в том, что проблема была с теми деньгами, которые после потребления оставались. Вот Вы говорите: он получил $750 тыс., на $10 тыс. поел, остальные деньги хочет вложить; и вкладывает деньги, но потом их не получит. Но проблема в том, что при том, когда всем всего было достаточно, ребята, думавшие, что вкладывают под 15% годовых, в действительности вкладывали под 1,5%.

Ответ: конечно, нет! Еще раз: по всем данным сократилось количество денег в мире. Это означает, что вкладывали под минус 5%, а думали, что под 1,5% или под 5%. А что такое потери пенсионных фондов, которые сидят и считают, что-де раньше «надежно» вкладывались под 5%, а теперь эти деньги потеряны? Каким образом люди ели вдоволь? Они ели в долг у себя самих, у пенсионеров. То есть человек думает, что он сегодня ест и откладывает в пенсионный фонд, и что ему хватит на хорошую пенсию. А в действительности человек находился в системе, когда он ест и проедает свою собственную пенсию, включая будущее своих детей. Мы говорили, что в системе работало и жило 1 млн. 250 тыс. чел. Но что такое «было хорошо», как Вы говорите? Хорошо было потому, что потребляли все два миллиона: один из развитой страны, другой – из развивающейся; только если в развивающейся потребляли по миске риса, то в развитой – как привыкли. Однако при этом считалось, что 750 тыс. человек в развитой стране получают зарплату $750 тыс. [из расчета $1 за 1 ЧЧ] потому, что они ее заработали, тогда как эти 750 тыс. человек ничего не делали вообще. То есть они работали, но они не приносили никакого совокупного продукта в эту систему [взаимодействия развитых и развивающихся стран], а кормила их развивающаяся страна, и при этом работал некий механизм – «всемирный Гонконг». И сегодня поднимается вопрос о том, что надо как-то отобрать что-то у развивающейся страны в пользу развитой. Поскольку в развитой стране есть лишь 250 тыс. человек реальных производителей, а оставшихся 750 тыс. чел. нужно кормить – как это делать? И это при том, что кредитовавшая их финансовая система перестала работать. Поэтому нужно придумать, как отобрать продукцию, производимую в развивающейся стране – то есть как заставить работать жителей развивающейся страны бесплатно. И в этом – проблема сегодняшнего дня, над которой бьются лучшие умы. Потому что раньше был финансовый механизм, который все это скрывал и за которым все это пряталось. То есть, по сути дела, развитая страна отбирала у развивающейся, но этот отбор выглядел так, как будто все честно и происходит само собой.

Когда мы говорим про «всемирный Гонконг», то было отмечено, что этот «Гонконг» никуда не привязан, и присутствующие в нем деньги могут быть где угодно: в Лондоне, Гонконге или в Нью-Йорке, и при этом считаются внутренними, например, американскими деньгами. Однако нью-йоркский банк, финансирующий госдолг США (и этот долг считается внутренним) получил эти деньги от рассмотренного здесь механизма и от китайского крестьянина, а вовсе не от американского рабочего, который и дать-то ничего не может, поскольку он все равно не работает.

Реплика: из этого получается, что либо систему нужно заново запустить, то есть простить долги, либо построить новую систему.

Ответ: что значит «простить долги»? Кому простить? Ведь получается, что мы должны в том числе и китайскому крестьянину, поскольку в развивающейся стране норма сбережения 40%. Почему жители развивающейся страны сберегают, в отличие от развитой? Потому, что жители развитой страны верят в то, что у них есть пенсионная система, медстрахование и т.д., а у жителей развивающейся страны изначально ничего этого нет.

Реплика: это потому, что у одних рентабельность 1,5%, а у других 15%.

Ответ: нет, у них очень низкие и регулируемые ставки. А другая проблема Китая – $4 трлн. теневого банковского сектора, типа МММ. Так что китайскому крестьянину со всех сторон достается.

Надо также понимать, что в развитой стране (США) американец честно работал в финансовом секторе: известно, что для новых специалистов там существует 100-120 часовая рабочая неделя, пержде чем он добьется каких-то достижений; то есть он тоже не бездельничал. Здесь уместно упомянуть еще одну гигантскую проблему США – пузырь на рынке студенческого долга. Американец брал кредит на обучение, в том числе для того, чтобы попасть в мировой финансовый сектор, где большие зарплаты и, получив высшее образование, обнаружил, что в этом секторе вообще отсутствуют рабочие места. На сегодня объем выданных студенческих кредитов составляет $2 трлн., которые также никогда не будут отданы. Между тем, студенты взяли на себя обязательства отдать их. И кто здесь пострадал?

Реплика: в рамках темы рейганомики: в условиях невозможности расширения рынков нельзя было переходить на новую инновацию, поскольку никто не отдал бы свой кусок хлеба за новый iPad. Для того, чтобы это стало возможным, ввели систему кредитования.

Ответ: это бессмыслица! Конечно, рейганомика имеет к сказанному отношение, но только не то, о котором Вы говорите: cистема кредитования существовала всегда и никто специально и сознательно учетную ставку не cнижал; были два показателя, вслед за которыми ФРС снижал учетную ставку: это падение инфляции и падение процентов по госбумагам. Далее – вопрос: почему снижалась инфляция? Потому, что раньше 1 ЧЧ стоил $1, сейчас себестоимость составляет $0,25, поэтому можно продать по 95 – это было первое снижение инфляции. Но это не рейганомика как таковая. А рейганомика поспособствовала всему этому тем образом, что сняла регулирование со «всемирного Гонконга». Были приняты некоторые меры, например, воспитательные – против развивающихся стран и их элит (в 1973 году), но причем здесь рейганомика? Далее, процесс переноса производств начался еще раньше и, если от торговли «всемирный Гонконг» получал $20 тыс. дохода, то после переноса он стал получать $750 тыс., а это совершенно другие деньги, которые позволяют снижать ставки и занимать дешево. А рейганомика здесь вообще ни при чем. И если в СССР не любили рейганомику, то нам-то здесь зачем про нее говорить? Еще раз: весь механизм был нацелен на организацию взаимодействия развитой и развивающейся стран, и держался на нем.

Реплика: вроде бы вопрос был в том, что если будет проведен клиринг, то кто окажется крайним: Вашингтон или китайский крестьянин.

Ответ: не очень понятно, что имеется в виду под клирингом: взаимозачет? То же самое – при межбанковских взаимозачетах. Наверное, они как-то гасятся. Но что значит гасятся? Там все летит. Тогда встает вопрос: кто вообще будет поддерживать банки? Ведь банк – это тоже бизнес. Человек вкладывает капитал в банк (кстати говоря, не в самое доходное для вкладчика место вложения), и у него появляются в этом банке активы. И вот, ему говорят, что эти активы будут на 2/3 срезаны, и они сравняются или будут меньше капитала. Вкладчик ликвидирует банк. Так, за минувшие пять лет все центробанки уже напечатали $10 трлн., поскольку минимум такая сумма уже сгорела, и этот клиринг уже произошел. Поскольку, как только происходит клиринг, начинает рушиться банковская система, и никто не знает, где что стоит. На следующий день после объявления клиринга банкоматы отказываются выдавать деньги, и вкладчик также попадает под клиринг. Между тем, вкладчик хочет кушать. И, между тем, банк рухнул.

Вопрос: а если создать какую-нибудь параллельную систему расчетов – например, какой-нибудь государственный банк?

Ответ: давайте не будем фантазировать; банковская система складывалась столетиями и никто не знает, как она устроена. По крайней мере, лишь два последних года можно наблюдать, что Центробанк РФ начал разбираться, что творится в банковской системе. И, хотя он еще ни в чем не разобрался, банкиры уже рыдают, говоря: «еще немного, и мы выйдем из бизнеса», и просят не лезть. Попытка понять, как устроена банковская система, существует для того, чтобы ее воспроизвести в работоспособном виде; однако неизвестны ни мотивы, ни механизмы, ни конкретные риски.

8. Общее описание процесса экономического развития с точки зрения неокономики

В прошлый раз не были рассмотрены две темы, которые Григорьев считал важными. Первая тема – довольно простая, хотя может у всех вызвать вопросы. Когда рассматривалось взаимодействие развитых и развивающихся экономик, было предпослано, что между ними не существует никаких различий в наделенности ресурсами, и единственный фактор, определяющий взаимодействие – уровень разделения труда. Однако понятно, что как только речь идет о монокультуре, сразу вспоминаются банановые республики, и понятно, что бананы растут лишь в определенном месте, и эти страны при взаимодействии пользуются своим естественным преимуществом места, хотя пользы им это не приносит. В этом смысле, когда понятие «банановая республика» стало применяться к России, известный политик-юморист Прибыловский придумал партию «Тропическая Россия» – в противовес «Единой России», с лозунгом «банановой республике – адекватный климат!».

В связи со всем этим рассмотрим вопрос, какие различия в картину взаимодействия вносит наличие естественных преимуществ. Ответ на него достаточно короткий: никаких различий, за одним существенным исключением, ставящим под вопрос наши замыслы относительно России и вообще – о том, как развиваться нашей стране. Если взаимодействие двух экономик начинается с монокультурного, то следующий этап – инвестиционное, основанное на дешевой рабсиле. Что при этом дает развивающейся стране наличие у нее каких-либо природных ресурсов, способных приносить ренту? Оно дает невозможность перехода от монокультурного взаимодействия к инвестиционному. Почему? Потому, что значительную часть ренты получает мировой банкир. Опять же, рента легко считается, поэтому легко устроить ее налогообложение со стороны государства, что последнее и делает: помимо экспортных пошлин, в российском бюджете есть даже различие нефтегазовых и не нефтегазовых статей дохода бюджета. Эта, оттягиваемая на страну, государственная рента просачивается на все население. Кто-то создает бюджетные расходы, предприниматель выбивает эти деньги [которые далее получают его сотрудники]. Благодаря этому в России устанавливается более высокий уровень доходов, нежели в сравнимых развивающихся странах, не обладающих таковым преимуществом. Поэтому, когда западный капиталист принимает решение об объекте инвестирования, он отказывается от инвестиций в Россию, поскольку находит в ней очень дорогую рабсилу. По сути, все иностранные сборочные производства в России созданы за пределами действия правил ВТО: соглашения были заключены еще до вступления России в эту организацию на условиях отказа от их пересмотра после вступления.

Вопрос: то есть получается, что наша рента – минус для развития?

Ответ: это называется «сырьевое проклятие».

Наблюдается рост доходов населения. С чем это связано, очень ясно показал последний год: при росте этих доходов отсутствует рост спроса на внутреннюю промпродукцию при росте спроса на импорт.

Вопрос: то есть получается, что этот рентный доход нужно принципиально не давать в руки народонаселению: пусть как хочет, так и выживает?

Ответ: это «правильная» мысль, да здравствует Кудрин! Потому, что стабилизационный фонд и есть как раз средство убирания ренты из распределения – по крайней мере, ее части. Очень опасались больших валютных доходов, от которых сильно укрепляется рубль, а значит, окончательно гибнет внутренняя промышленность и идет только импорт.

Вопрос: это при условии низких ввозных пошлин, а если их поднять и заниматься развитием своей продукции: станков и самолетов? Проклятье-то не в сырьевой ренте, а в правительстве нашем.

Ответ: вопрос в том, что это задача выстраивания всей цепочки. Кому нужны станки? Если авиастроению, то его нет, а если речь идет об остатках авиастроения, то много ли этих станков нужно остаткам? Допустим, делается станок, на котором производится, к примеру, 200 самолетов, которые его окупят. А если нарушаются нормы ВТО, то мы со своей технологичной продукцией можем никуда не попасть.

Вопрос: а если дать, например, деньги, инфраструктуре, здравоохранению и образованию, а в руки не давать?

Ответ: хорошо, кому дать эти деньги: учителям, врачам, строителям школ – кому? Вы же все равно даете в руки. Однако если давать деньги строителям школ, то это значит давать деньги Узбекистану или Таджикистану.

Вопрос: то есть получется, что все эти потуги идут против рынка и долго не смогут жить в любом случае, так?

Ответ: конечно. Более того, этот факт все время скрывается: правительствам всего мира говорят, чтобы они выполняли некие правила, после чего придут инвестиции. Правила выполняются, а инвестиции, за исключением спекулятивных (на разогрев рынка, carrytrade), не идут. Хотя, опять-таки, в 1990-е годы в пищевую промышленность было больше инвестиций, чем в нефтяную, поскольку пищевики ближе к потребителю; однако эта волна уже давно закончилась: точно неизвестно, но значительно больше 50% российской пищевой промышленности находится в иностранном владении.

Иной пример – табачная промышленность, ее состояния «до» и «после», которые мог наблюдать Григорьев (как заядлый курильщик): он видел краснодарскую табачную фабрику до прихода туда «Филипп Морис», и ее же – «в процессе». Там все иначе устроено и по качеству, и по характеристикам, и по объему. Он также видел моковскую табачную фабрику (которую сейчас сносят) – также «до» и «после»: если все производить своими силами, то у нас были бы сигареты моршанской табачной фабрики, и ничего, кроме них, мы бы произвести не могли – в современной табачной промышленности существуют гигантские объемы оборудования. Опять же, кто у нас развился без привлечения иностранных инвестиций? «Донской табак». Фабрика провела глубокую модернизацию (хотя поскольку источника [модернизации] просто нет, она загибается), и была зарегистрирована в свободной экономической зоне Ингушетии, была одной из первых, кто там зарегистрировался, и получала гигантские налоговые льготы. Эту фабрику постоянно сопровождали скандалы. Между тем, табачная промышленность – простая. Если мы не можем ее построить, то что говорить про более сложные отрасли?

Вопрос: а если сделать, к примеру, десять хороших станков, а срок окупаемости компенсировать природной рентой? Особенно если это нужно государству для решения народнохозяйственных задач.

Ответ: смотрите, чудный пример, который уже был приведен – Саудовская Аравия. Решили саудовцы, что коль они получают такие бабки, храня их в американских казначейских облигациях, то почему бы им не устроить собственную промышленность? То есть, фактически, на получаемую природную ренту, которая существенно выше российской. Здесь их волновал вопрос: чем жить, когда закончится нефть? Начать решили с нефтехимии, за которой должно потянуться все остальное, включая собственные автомобили. Сегодняшний результат таков, что бюджет этой страны сводится при цене нефти $90/баррель (тогда как российский – при цене $100/баррель). Таким образом, была создана убыточная промышленность.

Реплика: так мы должны создать производственную цепочку.

Ответ: цепочка, соответствующая 140 млн. человек населения – это цепочка уровня 1960 года. И доходы здесь ни при чем: ведь либо на эти доходы покупается техника из-за рубежа, либо она производится самостоятельно.

Реплика: когда речь идет о нефтяных доходах, то имеются в виду продукция, не вписывающаяся с производственную цепочку, состоящую из 140 млн. человек. То есть, может, нужно не производить мерседесы, а покупать – просто определить их долю; а самолеты или космос оставить себе.

Ответ: это вы здесь сидите и теоретически рассуждаете; ничего этого не существовало, но существовал Госплан, занимавшийся подсчетами, которого сегодня нет и который, даже без учета им гораздо более широкого взаимодействия, перестал справляться с планированием.

Реплика: так надо проанализировать, почему он перестал справляться.

Ответ: вот Вы сейчас выступаете ко мне с предложением, но Вы сами этим занялись, сделали это? Кто это должен сделать?

Реплика: это политическое решение.

Ответ: нет, не политическое.

Реплика: надо решить, банановая страна или не банановая. И если нет, то должен быть комплекс мер.

Ответ: то есть вы не проводили аналитического исследования, но взяли откуда-то из воздуха идею. Если же есть исследование только по одной отрасли, то вот пример: когда Госплан перестал работать, то вся экономика стала заложницей отраслевых лоббистов. И получается, что только за свою отрасль можно рассказать, назвав все остальное чушью. Только вот вопрос, как во всем этом разобраться.

Реплика: тогда должен быть какой-то коллегиальный орган, правительство.

Ответ: когда был Госплан, он тысячами сотрудников не мог разрешить эту проблему.

Вопрос: а как же в Евросоюзе удерживают интересы?

Ответ: никак, там рынок работает.

Реплика: рынок, за которым стоят корпорации, которые реально между собой договариваются и как-то взаимодействуют.

Ответ: кто вам это рассказал? Никак они не взаимодействуют, а если пытаются, то за это дело реально в тюрьму сажают.

Вопрос: то есть получается, что благодаря промышленности этой маленькой, но очень богатой страны [Саудовской Аравии] мы имеем текущую цену на нефть, поскольку в мировых масштабах она доминирует?

Ответ: да, и поэтому все прогнозы наших экспертов сопровождает уверенность насчет того, что нефть будет держаться несмотря ни на что. Такие же расчеты имеются у Кувейта, который, будучи еще меньшим, также влез в промышленное строительство.

Вопрос: правильно ли понимание того, что в нормально работающих рыночных условиях отдельные производственные цепочки не получится воссоздать в замкнутом контуре, и либо все производится снизу до космической отрасли, либо не производится ничего, кроме самого простого? То есть нельзя создать доменную печь и производить на ней сталь только для космической промышленности?

Ответ: 1960 год – это максимум эффективности в балансе, а все, что сверх того – лоббизм отраслевых интересов.

Кстати, был поднят хороший вопрос насчет энергоемкости. Поскольку в Саудовской Аравии много нефти, было решено развивать самые энергоемкие производства, которые не могут развивать другие страны. Поэтому там, помимо бюджетного ограничения в $90/баррель появилось еще одно ограничение: даже при нынешних квотах саудовцы вынуждены сокращать экспортные поставки в связи с недостатком внутреннего потребления.

Реплика: наверное, можно было что-то более эффективное построить; провести грамотный системный анализ.

Ответ: как говорил Бисмарк, я не против социализма, это интересный эксперимент, только пусть его проводит страна, которую не жалко. Вы так говорите, будто никто в мире, кроме Вас, не слышал выражения «системный анализ». Возможность строить энергоемкие производства – это естественное преимущество саудовцев. Кстати, вторая страна, которая сталкивается с проблемой энергоемкости – это Иран. От них и СССР не отставал – тоже в этом плане развлекался как мог.

Реплика: то есть мы не можем вернуться в СССР потому, что у нас рынок маленький; может быть, нам имеет смысл стать лоббистом мирового правительства и пролоббировать там хороший кусок? Не в ВТО, куда мы пришли как бедные.

Ответ: ну мы же знаем, кто правит в БРИКс – не мы же!

Вопрос: кстати, по поводу стабфонда и Кудрина – он санировал эти личные деньги, так?

Ответ: да.

Вопрос: насколько эффективно будут держать деньги в казначейских облигациях? Они же там накапливаются. Пока не пропадут совсем?

Ответ: о чем до сих пор говорит Кудрин, и в чем была его полемика с Минэкономиразвития (МЭР)? Он был не против вложить куда-то деньги, только просил написать проект, с которого можно получить доход – тогда эти деньги хотя бы не пропадут (кстати, МЭР, пять лет воюя с Кудриным, за это время так и не нашло эффективных проектов). Но есть еще временнАя проблема. Существует резервный фонд – на случай, если упадет цена нефти. И видно, что эта цена может падать. Посмотрите, о чем сейчас говорит Андрей Белоусов: давайте вкладывать в инфраструктурные проекты! Его Минфин спрашивает, окупятся ли они. Ответ Белоусова: доход можно брать из операционной прибыли РЖД. То есть получается, что граждане как потребители впоследствии расплатятся за все эти проекты, будучи проведены по фиксированным тарифам, если эти проекты не окупятся. Собственно, скорее всего, так и будет, поскольку сегодня граждане расплачиваются за реформу ЕЭС. Допустим, что Белоусов нашел эффективный объект вложений. Но объект создается не сразу – его проектируют, роют котлован и закладываит фундамент. И тут цена на нефть падает. То есть деньги закопали, и ситуация напоминает 1970-1990-е годы [объект незавершенного строительства]. Можно съездить в Волгодонск и посмотреть на фундаменты, заложенные под Строймаш.

Но в России есть еще одна проблема: ухудшение демографической ситуации: на одного работающего приходится все бОльшая доля пенсионеров – соответственно, на одного пенсионера приходится все меньше работающих (в отличие от иждивенца, за которого отвечает семья). Все понимают, что чем дальше, тем больше будет эта нагрузка.

Реплика: мужское население отмирает, а женщины дольше живут.

Ответ: это тоже неправильная точка зрения, поскольку в России, если мужчина дожил до 60 лет, то дальше он доживает как европеец – иначе говоря, у него долгий срок нахождения на пенсии. У нас низкие показатели продолжительности жизни мужчин за счет ранних смертей среди них. Так что ситуация еще хуже.

Таким образом, особенность нашей страны – такой вот демографический разрыв.

Вопрос: а если в воду вложить? Ведь у нас большие запасы пресной воды, а в Китае ее не хватает.

Реплика: либо заниматься импортозамещением и работать на внутренний спрос, либо заниматься экспортом – третьего не дано.

Ответ: вот эти вопросы давайте поднимать на семинарах. Скажите кто-нибудь, что нужно государству.

Реплика: вода, жилье, сельское хозяйство, энергетика; дальше – в зависимости от количества людей. Нужно импорт заместить.

Ответ: я наотрез отказывюсь заместить фабрику Bridge American Tobacco фабрикой Моршанска. Также автомобилисты отказываются от Жигулей.

Реплика: можно ввести пошлину, по которой Bridge American Tobacco вырастает в 10 раз. И будут покупать не его, а Яву.

Ответ: хорошо, вы сделаете раз, другой, а потом на Болотной площади соберется миллион человек. Особенно если Вы это сделаете с табаком – в Москву приедут шахтеры. Все эти вещи уже были и все они уже известны. То есть ради абстрактрых государственных интересов гражданам придется затянуть пояса. Быть может, действительно, кому-то станет от этого легче, но никто не знает, кому, в том числе те, кому станет легче. Иные меры вызывают дополнительные эффекты, которые даже профессиональные экономисты не могут просчитывать – а Вы простым людям это предлагаете понять и принять?

Реплика: но ведь когда людей убедили развалить СССР, то это было сложней, чем убедить людей заменить одно на другое.

Ответ: нет, никого не надо было убеждать в том, чтобы развалить СССР – все были к этому готовы. Здесь было непонимание, и вот объяснение механизма: мы говорили, что уровень реального дохода зависит от частоты «сеточки» разделения труда, но в СССР это было невозможно понять, поскольку советский инженер смотрел на американского инженера и даже общался с ним, и видел, что тот – дурак, не знающий основ [предмета своей деятельности], считающий все по таблицам, а не по формулам. Советский инженер не знал, что американский инженер находится в системе более глубокого разделения труда, а потому, видя, что тот зарабатывает гораздо больше, чем он, и способен купить себе дом, две машины и т.п., сравнивает этот доход с доходом, обеспечивающим лишь запорожец и квартиру в хрущобе, и делает вывод о том, что его просто грабят. СССР открывался постепенно, поскольку шло взаимодействие и в страну приходили инвестиции; в 1950-е-1960-е годы никто не знал про взаимодействие, только Н.С.Хрущов, о чем написал целую книгу «Лицом к лицу с Америкой».

Еще одна тема, касающаяся проблем взаимодействия развитых и развивающихся государств. Было сказано, что проблема экономического роста – одна из самых больных в ортодоксии. Стандартные модели (модель Соу) дают конвергенцию, утверждая, что рано или поздно все страны придут к единому уровню развития: то есть единица капитала в Индии в 58 раз эффективнее, чем в США. То есть все инвесторы должны ломануться в Индию, которая быстро разовьется и через некоторое время догонит США, выровняв с ними доходность и капитал. Но что-то этого не видно. И таких парадоксов много.

Если кто-то дочитал до конца рекомендованную здесь книгу Истерли «В поисках роста», то можно было обратить внимание на то, какое сейчас идет направление западной мысли. Первая мысль у них после того, как были получены данные по Индии, состояла в том, что да, мы учитываем физический капитал, но не учитываем человеческий. Поэтому надо как-то учесть фактор человеческого капитала, чему было посвящены многочисленные исследования. Но там они тоже столкнулись с проблемой. Здесь – уже приводившийся пример с индийским врачом: казалось бы, высокий уровень человеческого капитала, а потому и отдача на этот высокий уровень в Индии вроде бы должна быть высокой, однако такой отдачи нет, и даже наоборот: получив образование за счет государства или за свой собственный, индийский врач помыкается у себя на родине, после чего едет в США, где его доходы будут весьма высокими. Одно из объяснений этого явления заключалось в том, что для врача в Индии нужно воссоздать целый комплекс, предполагающий, что эффективному специалисту нужны эффективные медсестры и другие специалисты. Однако с неокономической точки зрения этого мало: еще нужно завести в Индию инженеров и прочих потребителей того же уровня, и тогда клиника окупится; а если врач не окупается, то клиника рухнет почти сразу. Вопрос не в том, какой уровень капитала, а в том, способны ли потребители заплатить соответствующие суммы; вот американцы – могут, индийцы – нет. Между тем, метафора про клинику запала в голову [ортодоксам], и они стали над ней работать. Вообще, чем хорош человеческий капитал, особенно в макросмысле (в микросмысле сейчас все было объяснено – это выбор профессии индивидом)? Нет ни определения, ни понимания этого, а потому с этим понятием можно манипулировать как угодно. И потому, подумав над вопросом, ортодоксы стали разрабатывать модели. Они сказали, что богатые так и остаются богатыми, бедные плетутся в хвосте; и даже с США происходит то же самое: те США, что были богаты 200 лет назад, так и остаются богатыми в среднем, а те, что были бедным, так и остаются бедными. Значит, здесь есть какой-то фактор, причем не одномоментный, а накапливаемый. Таким фактором накопления и был обозначен человеческий капитал. И свойства накопления у него два. 1) Индвидуальный человеческий капитал: если брать за единицу семью со следующими поколениями, то можно сказать, что исходное состояние человеческого капитала ребенка есть некая доля от человеческого капитала его родителей (то есть если родители были грамотными, то они и ребенка грамоте выучат, ему будет легче в школе и он сможет продвинуться дальше [чем другие дети], а если они знают высшую математику, то они ему с этим помогут [и он сможет продвинуться еще дальше]). То есть человеческий капитал рассматривается как случай, когда человек начинает не с нуля, а на некой базе; а потому, если один начинает движение с некоторой высокой базы, а другой начинает с низкой, то первый всегда будет опережать второго, и разрыв между ними всегда будет, наверное, даже расти. Однако здесь возникает большой вопрос: ведь здесь мы начинаем с момента, когда у американцев и у европейцев человеческий капитал был больше, чем у развитых стран; про Африку ничего сказать нельзя, но, опять же, смотря с какого момента считать, особенно с учетом того, что подсчет ведется в арабских цифрах (чернилами, изобретенными китайцами). Вообще здесь есть скрытый элемент расизма. Поскольку ортодоксы говорят, что стандартные модели не способны описать происходящее в мире, а потому было сделано второе предположение. 2) Совокупный эффект человеческого капитала – когда каждый принимает решение о своем индивидуальном человеческом капитале сам; но если все приняли решение повысить этот капитал, то производительность совокупного человеческого капитала также повысится.

Еще раз, никто не знает, что такое человеческий капитал, и гипотезы можно строить совершенно разные, подгоняя цифры под реальные траектории. Сейчас есть целая наука, изложенная в книге «Экономический рост» авторства Р. Барро и Х. Сала-и-Мартина. Здесь есть целый ряд проблем – в частности, проблема исходного уровня. Нужно понять, откуда взялся тот исходный уровень, что имеется. Лукас продолжает использовать понятие человеческого капитала, тогда как другие авторы говорят, что этот накапливаемый капитал уже имеет другое название – «капитал знаний», в смысле знаний о производственных функциях, которые широко расходятся; здесь – знания о том, как работать в рамках этих функций, или знания, получаемые на рабочем месте, связанные с опытом (пример – мастер передает знания ученику, который не только воспринимает их, но и нарабатывает собственный опыт и передает его дальше). И, соответственно, под эту ситуацию подгоняются разные цифры. Далее в книге [«Экономический рост»] задается следующий вопрос: ладно, определили , почему не происходит конвергенция, но как объяснить эффект Южной Кореи, Китая и Сингапура? Ведь было определено, что отсталый таковым и останется. Так откуда взялись «тигры», а главное, почему они перестали расти? То есть эти примеры парадоксальны в двух смыслах: 1) страна стала расти; 2) страна остановилась в росте. Иное дело – японцы, которые выросли и вошли в высшу лигу. Но для Японии надо отдельно считать – потому что там, возможно, номинально и лучше, но реально – нет. Однако в данном случае ни Япония, ни Германия не рассматрвиаются в качечстве развивающихся государств [каковыми они фактически являются]. Корея как дошла до уровня 2/3 американского благосостояния, так и осталась на этом уровне с сер. 1990-х гг.; там даже появилось понятие «кризис среднего достатка» (когда страна достигает среднего достатка, она перестает расти). Авторы книги «Экономический рост» сами не могут договориться по поводу моделей: одна работает в одном случае, другая – в другом, а сводной модели нет. Однако рассуждения этих авторов похожи на неокономические тем, что они просты и понятны. Согласно неокономике, разделение труда – такой же фактор, как человеческий капитал: оно никуда не исчезает, а новый этап надстраивается над старым; но это именно фактор разделения труда. А дальше неокономика рассматривает вопрос о том, сколь рано страны вступили в эту гонку [роста]: кто раньше вступил, тот может дойти до небес, и мы можем это объяснить, а кто вступил, казалось бы, чуть позже (на 15 лет), тот обречен сидеть в середине, что бы при этом ни предпринималось. А кто вступил еще позже, тот совсем обречен. Сейчас все говорят о том, что кризис среднего достатка теперь в Китае, поскольку уже из этой страны выводятся производства. Однако встает вопрос: «средний достаток» – это как в Южной Корее или как в Китае, где он гораздо ниже? Что это за средний достаток? Получается, что чем позже страна начинает, тем меньшая сумма считается в ней средним достаком. В данном случае можно сравнить толстую книжку с простой моделью взаимодействия стран, нарисованной Григорьевым. Однако сколько же диссертаций защищено по каждой модели, представленной в этой книжке! За каждой из этих моделей стоит диссертация, и не одна. При этом один придумывает математическую формулу, другой обсчитывает, третий еще что-нибудь делает, и т.д. в общем, работы у экономистов еще много.

Было дальнейшее углубление модели, связанное с обучением на рабочем месте. Человеческий капитал может прирастать за счет обучения в школе, однако, если до 4-го класса это и дает какой-то эффект, то свыше 4-го класса, если начинать обучать оборудованию, или если начинать массово давать высшее образование (как, например, в Египте), это ни к чему не приводит, кроме как к «площади Тахрир», а с точки зрения роста производительности эффекта нет (скорее наоборот). Это, кстати, поучительно и для России: у нас всячески наращивают человеческий капитал, но толку от этого нет: Григорьеву встречались официанты – кандидаты экономических наук.

Реплика: нужно всеобщее высшее образование.

Ответ: нужна всеобщая грамотность, именно она сработает (умение читать инструкцию).

Авторы концепции человеческого капитала также выдвинули тезис о том, что гораздо важнее обучение на рабочем месте, снабженный следующей логикой: есть разные товары (от них все зависит), по некоторым из которых можно говорить о высоком потенциале обучения на рабочем месте, то есть чем дольше некоторые товары производятся, тем больший получается эффект накопления человеческого капитала, вернее, «капитала знаний». Который не пропадает, а передается и накапливается, и при этом производимый товар начинает производиться сильно лучше. А есть товары (и в этом данные авторы также согласуются с неокономикой), которые относятся к сельскохозяйственной монокультуре, где такого эффекта нет. Поэтому, если страна исторически сосредоточена на сельском хозяйстве, то она так и будет отсталой. При этом экономическая наука заранее не может сказать, какие товары к какой из приведенных групп относятся: развивающихся стран много, и они будут специализироваться на разном. Там, где политическое руководство по какой-то причине (неважно, какой) приняло правильное решение, выбрав товары, в которых доля капитала знаний выше, получат ситуацию роста, как это было, к примеру, в Южной Корее. Так, Истерли говорит о том, что шитье рубашек – отрасль, способная спасти Бангладеш. Но сегодня, увы, эту страну спасти нельзя, поскольку в ней все обрушилось.

То есть в этой модели быра вырана удобная позиция, когда заранее ничего сказать нельзя, и пусть каждая страна ставит эксперименты, по результатам которых кто-то провалится, кто-то вырастет больше, кто-то меньше. Россия, к примеру, пусть сделает ставку на авиастроение – не жалко, посмотрим, что из этого получится. Как Истерли говорит о накоплении капитала знаний? Пример «правильного пути» Бангладеш связан с тем, что мы научились шить рубашки – «что-то делать». Поэтому легче перейти к другой, более сложной, отрасли, если уже есть умение шить рубашки, нежели если все время возиться в земле. Однако, опять же, заранее ничего знать нельзя, но нужно экспериментировать. Так, Южная Корея «попала» [в яблочко], а, к примеру, Турция – нет, равно как другие. Но пусть они стараются, поскольку жизнь – сложная и непонятная штука. Опять же, книжка толстая, и моделей в ней много.

Далее будет подведен некий итог и обозначены проблемы, после чего, со следующей лекции, начнется рассмотрение ситуации с другого бока. До сих пор базовая модель предыдущих лекций была вполне традиционной – это модель экономикс, или конкурентного рыночного равновесия. Исходя из представления о множестве производителей, делались рассуждения о том, почему появляются фирмы, и т.д. Были заданы вопросы, потенциал рассмотрения которых в рамках этой модели достаточно ограничен, и на них будет дан ответ в рамках иного рассмотрения.

Подведем некоторый итог. Какой процесс мы описыаем? Было сказано, что есть некая СРТ-1, которая сбалансирована, замкнута и в ней есть равновесие. Внутренних стимулов для того, чтобы углублять РТ, в этой системе нет. В принципе, улучшаться эта система может за счет т.н. инноваций (ремесленник что-то изобрел, раза в два увеличив свою производительность, на столько же сократив длительность производственного процесса). И в этой системе что-то произойдет: немного изменится структура цен, немного увеличится потребление, безработицы там не будет. Применительно к этому случаю сразу следует различить понятие инновации. Ортодоксальные экономисты так и рассматривают процесс развития: в СРТ-1 приходят инновации, они как-то влияют на процесс, и все идет. Если инновация – новый товар, под который создается новое производство в СРТ-1, то так и растет разделение труда. Но здесь есть несколько проблем. Прежде всего, инновации, кроме как будучи новым товаром, не могут поменять СРТ – это утверждает ортодоксия. Также ортодоксия не знает производственного процесса в его неокономическом описании, для нее этот процесс – набор технологий, производственная функция: совокупность ресурсов, превращающихся в конечный продукт.

По этому поводу Истерли приводит замечательный пример. Для него технологии приготовления блинчиков – это некие пропорции молока и муки, которые моментально превращаются в блинчики, безотносительно к тому, что это есть некий процесс. А изменение технологии для него – это изменение пропорций (например, включение третьего ингредиента в рецепт). Опять же, эти инновации описываются в терминах существующего РТ.

Инновации делают что-то лучше, но не приводят к коренным изменениям. Более того, чем больше система, тем менее частная инновация будет отражаться на общем результате. Здесь также стоит сделать поправку на то, что со временем система становится не только больше, но и более эшелонированной. Последнее означает, что если, например, в два раза удешевляется сырье, использующееся во многих технологических цепочках, то будет иметь место мультипликативный эффект. Но и в этом случае эффекты будут все равно меньше, даже с учетом мультипликаторов – кроме, быть может, каких-то особых случаев. Если исходная СРТ есть, то все равно эффект будет меньше. При этом все считают негативные эффекты и говорят, что хотя каждая отдельная инновация и не может произвести сильного впечатления, но зато этих инноваций много. Однако никто не знает, делается ли их больше, какому закону они подчиняются – собственно, это и есть одна из проблем экономического роста, поскольку НТП не умеет это описывать. Кроме тех потуг, которые делают исследователи развивающихся рынков, но у них все делается на «капитале знаний».

Был рассмотрен интересный случай, про который полезно было бы сказать. Так же обычное заблуждение. Есть две страны – Голландия и Чехия, которые варят пиво для всей Европы, и в Голландии ввели инновацию: вместо крышки, для которой нужна открывалка, они сделали завинчивающуюся. А чехи такую инновацию не сделали, потому стоит ожидать их вытеснения с мировых рынков. Что будет наблюдаться в Голландии? Рост пивоваренной промышленности (вместе со смежниками), что может отразиться на цифрах ВВП. Между тем, никакого экономического роста новая крышка не дала: сколько потребляли в мире пива, столько и потребляют. Конечно, для ситуативного потребления это удобно: меньше риска облиться и есть как открыть, если нет открывашки. При этом пива не производится в большем объеме, и цены те же. Но мы не смотрим на то, что происходит в Чехии. Таким же образом нам рассказывают про эффективность электроники на примерах отдельных фирм, которые растут то здесь, то там. Однако никто не обращает внимания на проигравших. Многие экономисты все время произвольно меняют фокус рассмотрения экономических проблем, тогда как этого следует избегать, придерживаясь одной рамки. Даже в кризис происходят изменения, связанные с чьим-то ростом. Но если держать общую рамку, то можно видеть, что рост где-то – это спад где-то. И нам ничего про спад не будет известно, пока в месте спада не начнется буза.

Вопрос: то есть вы хотите, подытоживая, сказать, что в замкнутой СРТ драйва не может быть в принципе?

Ответ: да, его там нет – он может быть только внешним. Ранее был нарисован производственный процесс («колбаса»), на вход которого поставляется сырье, на выходе – товар. Было сказано, что на сырье действуют природные силы – организованные и неорганизованные. Что в этом процессе может быть инновацией, и какой? Мы говорим, что, к примеру, в два раза что-то улучшилось. Но что такого может улучшиться здесь? Допустим, на одной из начальных стадий этого процесса мы применили некий инструмент, но он работает только на этой стадии. Да, эта стадия стала чуть короче. И что? Этот процесс есть движение, а потому, например, осуществляющий этот процесс человек может начать быстрее двигаться. Но потом он устанет и заболеет, поскольку все работают как могут: в среднем никто сильно не бездельничает, но и не перенапрягается особо. И здесь нет инноваций.

Ранее также рассмотривался пример со станком: на некоторый, промежуточный, этап «колбасы» ставится станок: он в три раза производительней, но в два раза дороже. И его не купят потому, что, хотя из всего производственного процесса и убирается 2/3, факт его дороговизны более, чем в два раза, сочетается с тем фактом, что он будет простаивать бОльшую часть производственного процесса. Казалось бы, инновация, но такая, что ни к селу, ни к городу.

Часть 4

Реплика: а если, например, в качестве энергоресурса использовать не уголь, а дрова?

Ответ: здесь – смотря что считать сырьем. Конечно, могут быть колебания в сырье, оно может быть дороже или дешевле, более или менее однородным. Сырьем для сельского хозяйства м.б. зерно либо картофель; последний лучше. Но больше каких-то особых эффектов мы получить не можем.

Второй момент – также очень важный. Когда ремесленник создает инновацию, в два раза сокращающую производственный цикл (два стула вместо одного), то как долго эта инновация будет распространяться на всех производителей (стульев)? С какой стати ремесленник будет рассказывать конкурентам про свою инновацию? Он будет хранить производственный секрет до последнего. Поэтому даже если и будет инновация, она никуда не пойдет.

Вопрос: может, делать уникальный товар, как венецианское стекло?

Ответ: да в нем нет ничего уникального – уникальны знания о том, как сократить время его производства. Почему венецианское стекло было уникальным так долго? Потому, что все видели возможность сделать, но не знали, как. Инновация не распространялась.

Вопрос: а если на входе появляется новое сырье – например, лак для покрытия стульев?

Ответ: про лак – это про свинчивающуюся крышку на голландских пивных бутылках. Давайте назовем эти инновации маркетинговыми, которые у нас очень часто принимают за реальные инновации.

Реплика: тогда надо не только стул, но и стол производить.

Ответ: а зачем, если я комфортно себя чувствую? Я делаю стулья, и они прекрасно у меня продаются.

Вопрос: а если линейку поменять: делать стулья не только для взрослых, но и для маленьких, или делать табуретки?

Ответ: вы сузили себе рынок; у вас табуретки уже кто-то делает; еще раз, здесь могут быть какие-то маленькие изменения в рамках «цена-качество».

Вопрос: а если мы, например, в два раза сократили высвободившийся ресурс, делая табуретки?

Ответ: а почему два стула не делать? Я скину по гульдену за каждый стул, и у меня их будут с руками отрывать – я буду с прибылью.

Реплика: а часть других производителей стульев станут безработными.

Ответ: если нас таких много, то мое действие вообще не произведет никакого эффекта.

Все говорят про инновации, в том числе ортодоксальная экономическая теория, но «инновации» – это лишь слово. И как только мы начинаем его чем-то насыщать, то понимаем, что, хотя это слово и хорошее, всегда надо разбираться, о чем идет речь. А речь шла о совсем другой ситуации. Речь шла о спросе на некий товар, предъявляемый к этой системе. Что происходит в отрасли, на которую есть спрос? В ней появляются узкие места внутри производственного процесса. Пока спрос обычный или чуть-чуть растущий в тренде, никаких узких мест не ощущается, за исключением случаев, когда спрос резко, взрывообразно вырастает. И становится понятно, что хотят люди перейти в эту отрасль из других отраслей, но есть какой-то фактор, что им препятствует: недостаток станков, образования или знаний, которыми надо овладеть, или отсутствие некоторых естественных ресурсов или качеств. Тогда вокруг этого узкого места предприниматель создает фирму и организует новое РТ вокруг этого места. Он при этом не думает ни о чем ином, как о возможности ситуативного заработка на этом рынке. При этом он понимает, что заработать он может лишь в том случае, если будет экономить на зарплате, что как раз и обеспечивет ему это узкое место. И в конце этого процесса появляется СРТ-2, в которой произошло разбиение ранее единого производственного процесса на отдельные кусочки, каждый из которых профессионализируется и начинает приносить дополнительный эффект в виде этой самой специализации. Это тот эффект разделения труда, который оно приносит и о котором все говорят. Однако никто не знает, специализация на каком товаре даст эффект роста. Единственная рекомендация здесь – «пробуйте, ребята!».

Здесь – стимул для инноваций. Было сказано, что когда не было разделения труда в производственном процессе, то в два раза более дорогой, но в три раза более производительный станок был никому не интересен; однако после выявления узкого места станок занят все время. А далее появляются запросы на инновации и доработка станка. А если речь идет не о станке, а о выстраивании производства вокруг тяжелого физического труда? Конечно, в распоряжении могут быть некоторые устройства, облегчающие ситуацию. Но они могут стоить дорого, и когда по каждому кусочку разделенного производственого процесса наращивается спрос и выстраивается СРТ, возникает спрос на то, чем можно было бы эти кусочки заменить. То есть изменив степень разделения труда, мы создаем запросы к инновациям. И здесь неважно, были эти инновации или нет – сидели себе какие-то яйцелоговые и выдумывали какие-то игрушки, оказавшиеся нужными. Начинают думать о том, как сделать инновацию еще дешевле. По мере расширения СРТ предъявляет спрос на инновации, причем определенного рода, связанные именно с особенностями развития.

Вопрос: а когда пошел эффект от разделения труда: сразу, как только оно возникло, или когда стали развиваться «кусочки»?

Ответ: для производительности сразу никакого эффекта не было – только для доходов предпринимателя, которые выросли. Ибо разделение труда осуществляется не ради роста производительности, но роста доходов, которые могут быть получены без роста производительности. А потом (вот сюрприз!) может вырасти производительность, если предприниматель подумает о правильном стимулировании каждого из работников на своем месте.

Далее, что такое основная инновация? На самом деле это создание фирмы. И это настоящая инновация. Человек ее создал один, но, в отличие от тех, ремесленных, инноваций, эта инновация оказывается заметна на рынке и легко тиражируема, причем в любом масштабе и в любых размерах – в зависимости от располагаемого капитала. Нетрудно, к примеру, понять, что сделал некто, в десять раз увеличив поставки продукции на рынок. И эту инновацию – фабрику – уже нельзя спрятать у себя в мастерской. Видны параметры и то, что в ней происходит.

Реплика: государство-то всегда копирует, но когда нужно что-то новое, оно всегда в кустах и не рискует.

Ответ: да.

Реплика: вот сейчас идут все эти разговоры про импортозамещение: нам нужно разобраться, что замещать. Нужен новый товар. Мы копируем ту же, западную, систему разделения труда, пытаясь применить ее к нам, но выходит еще хуже. Потому, что мы на самом деле просто копируем, тогда как нам нужно создать другое. Или увеличить степень разделения труда.

Ответ: я вижу, мысль заработала.

Далее – самое важное, один парадокс и одно рассуждение. Парадокс: когда мы рассматривали проблему капитала, то говорили, что мы более дорогой и редкий труд заменяем более дешевым, в связи с тем, что доходы у производителей должны сокращаться. И в рамках рассмотрения проблематики богатых и бедных стран возникает вопрос: если богатые страны отличаются от бедных тем, что они проходили этот путь накопления капитала, то почему они богатые? Ведь доходы-то должны сокращаться, а потому богатые страны должны быть беднее бедных.

Реплика: но ведь у богатых стран прибавочного продукта больше.

Ответ: правильно. В нашей модели получается, что, поскольку весь прибавочный продукт уходит владельцу фабрики, постольку рабочие должны становиться беднее; между тем, они все-таки, несмотря на это, становятся богаче.

Вопрос: почему, он же постоянно привлекает низкооплачиваемых рабочих с рынка, и когда за ним производства копируют все новые экономические агенты, то получается, что на рынок труда выходят все новые и новые работодатели?

Ответ: мы здесь, конечно, многое не знаем; в принципе, эти рассуждения правильные, хотя они довольно общие. Мы найдем ответ на этот вопрос, когда в дальнейшем взглянем на них иначе. Прежние модели исчерпали весь свой потенциал, и нам надо переходить на другие. И это первый парадокс, который нужно запомнить. То есть, еще раз: почему развитые страны становятся богаче, хотя по логике вещей они должны становиться беднее? Также там должна в большей степени наблюдаться дифференциация богатых и бедных, однако этот эффект почему-то более характерен для развивающихся стран. В рамках замкнутой модели на этот счет информации нет: мы должны эту модель как-то размыкать, но мы не знаем, как.

Еще один очень важный вопрос: откуда берется спрос. Ранее, когда о нем шла речь, приводился пример с госзаказом. Но госзаказ – разовое явление, и прибавления изменений в системе он не приносит, а потому, влияя на что-то, сам по себе неустойчив. Далее, было сказано про торговлю на дальние расстояния: она более устойчива, но в случае торговли, когда появляется спрос, продавая, взамен оказывается необходимым что-то купить. И в этом смысле речь идет о перераспределении. Мы видим на историческим примере, что итальянские города с их мануфактурой фактически разорились, хотя смотрели на рост друг друга, и планировали сделать так же, как у соседей, однако в итоге все загнулись; между тем, у них работала система работы на дальние расстояния.

Далее – еще один интересный момент, связанный с рабовладельческим колониализмом: с одной стороны, это торговля на дальние расстояния, с другой – это разновидность монокультурного взаимодействия (что не было замечено Григорьевым раньше). Вот, допустим, приезжают на место, где растет сахарный тростник, но где нет людей. Туда завозятся люди – рабы, стоящие денег. Если так, то этим рабам нужно питаться, одеваться и владеть инструментом. На монокультурное взаимодействие это похоже потому, что либо между ними создается эффективное разделение труда, как в метрополии, либо все необходимое завозится из метрополии для тех, кто рубит тростник. Последнее практически так и происходило: колонии полностью снабжались из метрополии. В этом смысле мы наблюдаем устойчивый спрос на протяжении двух столетий. Между тем, исходная модель этого не показывает в виду собственой замкнутости и ограниченности, и здесь необходим осмысленный переход к другим моделям.

Со следующей лекции и на протяжении трех или четырех лекций, этими моделями предстоит заняться. Общее название этого блока – «все, что вы хотели знать о деньгах, но стеснялись спросить». Однако первая лекция среди них будет называться «воспроизводственный контур». Это понятие нужно ввести для того, чтобы понять, что такое деньги.

9. Воспроизводственный контур

Мы приступаем к большой теме «деньги», но прежде, чем будет переход к этой теме, нужно сделать предварительную работу, имеющую ко всему этому непосредственное отношение. Начнем с идеи разделения труда (РТ). Когда был начат рассказ о важности РТ и о том, что оно играет какую-то роль, сразу поступил вопрос о том, как измерить РТ. Обычно в таких случаях Григорьев отвечает, что этот фактор можно измерить количеством профессий. Также измерение можно сделать по таможенной номенклатуре: взять справочник и посмотреть, как растет количество товаров и товарных позиций на протяжении долгого времени. Даже если говорить о профессии, то это также вещь немного сомнительная: сейчас половина рабочего населения – так называемые менеджеры, которые занимаются разными вещами. Давайте попробуем определить РТ и понять, как его можно измерить.

Начнем с баек, восходящих к Адаму Смиту. Первая байка – о том, что, наверное, многие слышали, но не понимали: Смит в свое время сказал, что уровень РТ определяется размерами рынка; то есть по его словам этими размерами можно мерить уровень РТ. Давайте эту байку разберем более подробно. Ортодоксия по поводу этого утверждения Смита говорит, что отчасти с ним можно согласиться: если полагать, что РТ приводит к росту эффективности производства, то, наверное, речь должна идти о росте масштабов рынков, чтобы этот рост был реализован. Допустим, имеется один ремесленник, изготавливающий столы с производительностью 1 стол в 1 месяц. И есть фабрика, на которой работает 10 человек, изготавливающих 15 столов в месяц. При этом, говорит ортодоксия, если взять 10 ремесленников, то для них нужны потребители 10 столов, а в случае фабрики для 10 производителей нужны потребители на 15 столов; вернее, на объем 10-15 столов, хотя при 10 столах они свою эффективность вообще никак не показывают. Поэтому рынок для них должен вырасти максимум на 50% – минимум на 10. Ортодоксы признают такой рост рынка, связанный с РТ, и здесь нет никаких принципиально новых рассуждений.

Григорьев с ними не согласен: РТ вносит очень многое, если посмотреть на ситуацию с несколько иной стороны. Один ремесленник может существовать, когда у него есть пропитание, которое ему предоставляется от производящего продовольствие фермера, покупающего у ремесленника стол и стучащего по нему кулаком, после чего приходится покупать новый стол. Предположим, что эта система замкнута: в ней производятся только продовольствие и столы. И один ремесленник может существовать, если есть сто фермеров. А фабрика может существовать, только если есть, как минимум, 1000-1500 фермеров. И расширение рынка, как можно понять из совершенно точного замечания Адама Смита – это не то, что говорит ортодоксия (рост на 10-15%), а расширение со 100 фермеров до 1000-1500. Поскольку, будь в системе лишь 999 потребителей столов, фабрика просто разорится и система распадется. Останутся только ремесленники, которые будут обслуживать 999 фермеров своим традиционным способом. Если есть 1000 фермеров, то они вообще не заметят, что вместо ремесленников работает фабрика, поскольку производительность будет той же самой. А если фермеров больше 1000, то фабрика, имея эффективность, для расширения рынка может несколько снизить цены; а потому фермеры смогут наблюдать удешевление столов.

Когда мы говорим о расширении рынков, речь идет о 100 и 1000, а не о 10 и 15. И это первая байка. В ней есть важный момент, к которому еще предстоит вернуться: собственно, здесь найдена мера РТ, состоящая не в количестве профессий, а в объеме рынка, для которого требуется именно такое РТ. То есть для существования одного ремесленника требуется 100 фермеров, и это позволяет существовать одному ремесленнику. А если в системе существует лишь 50 фермеров, то они будут сами делать себе столы, поскольку не смогут прокормить одного ремесленника, занимающегося исключительно столами. Поэтому в этом примере, на самом деле, получается три уровня: 1) нет ремесленника; 2) существует ремесленник; 3) существует фабрика.

Вопрос: а если меняется численность домохозяйств – это тот же случай или не совсем?

Ответ: не совсем, поскольку здесь важно, что между ремесленником и фермером происходит обмен, а домохозяйство – это чистое потребление. Когда говорится о размере рынка, то не имеются в виду какие-то абстрактные потребители, которые неизвестно почему потребляют.

Еще одна байка, которую также рассказал Адам Смит, но, по мнению Григорьева, не сделал важного вывода, из нее следующего – про куртку поденщика. По мнению Смита, она очень удобная и дешевая, а поскольку поденщики – люди, мало зарабатывающие, они имеют возможность ее купить и носить. Смит задается вопросом о том, что нужно для того, чтобы сделать эту куртку. Для этого где-то нужно произвести шерсть, а для стрижки овец – ножницы, для которых нужно произвести железо и т.д. И еще нужны какие-то машины, а также корабли и повозки. Смит перечисляет кучу профессий, необходимых для производства куртки поденщика, и говорит, что в обществах, где подобного количества профессий нет, куртки поденщика просто не будет, а если и будет, то ее экземпляры будут очень дорого стоить. Но этот пример не доведен до конца: ведь все перечисленное разнообразие профессий как видов деятельности осуществляется не для того, чтобы произвести одну куртку. Так, производитель ножниц должен произвести 0,001% ножниц, поскольку лишь эта доля идет на одну куртку. Эти 0,001% требуют 2 гр. металла, для которых, в свою очередь, нужны 3 гр. угля. Иначе говоря, производство курток поденщика только тогда будет эффективно, когда добыто много угля и металла. Кстати, какую зарплату должен получать производитель 0,001% ножниц? А если есть корабль на 300 т, то он не повезет из Египта в Англию 2 кг хлопка – он должен быть загружен под завязку. Поэтому вся эта система м.б. задействована, во-первых, если этих курток много, а во-вторых, если металла будет выплавлено много, а на ножницы для курток его пойдет мало. То есть куртка поденщика будет эффективна не только в случае, если она будет произведена в большом количестве, но и если при этом будут также произведены другие товары из ресурсов, добытых, в том числе, для куртки, которые, помимо того, что будут произведены, также будут еще и проданы. И только по факту этой продажи может появиться дешевая куртка, доступная любому поденщику.

Все это – про то, как следует мыслить экономику. Еще раз вернемся к теме инноваций, которую мы в свое время обозначали. Обычно инновации понимаются как нечто, кем-то придуманное. Инновация – это не новый продукт сам по себе. Подобно модельеру XVI века, можно нарисовать куртку поденщика и запустить ее в серию. Но в XVI веке эта куртка в серию не пошла, ибо нет системы разделения труда (СРТ), которая обеспечивала бы ее выпуск. И эта куртка, смоделированная в XVI веке, ждет века XVIII, способного такую СРТ обеспечить. Иной пример – автомобиль: наверное, его можно было изобрести в XV веке, однако здесь – та же ситуация с СРТ, должный уровень которой для его появления еще не сложился в XVвеке. В полной системе, производящей куртку, занято порядка 100 тыс. человек, причем занято в замкнутой СРТ. То есть производимое внутри этой системы там же и потребляется. В свою очередь, автомобиль уже требует СРТ в 10 млн. человек, персональный компьютер – 100 млн. человек. И так далее. И никак не раньше. Персональный компьютер был изобретен Бэббиджем, находившимся в СРТ с 3 млрд. человек, но все они жили в системе, аналогичной той, где 100 фермеров на одного ремесленника, производящего стол. Но Бэббидж придумал механическую систему; для ее производства ему в середине XIX века понадобилось изобрести два станка нового типа: поперечно-строгальный и револьверно-токарный, которые до сих пор используются. А в те времена не было даже идеи о том, что такие станки должны быть. Помимо станков, не было и материалов для производства механического компьютера. И Бэббиджу также пришлось заниматься материалами. Можно себе представить, сколько в итоге стоила разностная машина Бэббиджа. Это был большой проект Королевского Общества, и машина хорошо финансировалась. Между тем, для того, чтобы появились компьютеры как таковые, нужно было изобрести электричество и много чего еще. Хотя во времена Бэббиджа уже работал Фарадей, электричество еще предстояло широко внедрить, а то, что с ним связано – развить. И только после этого появляются персональные компьютеры.

Вопрос: то есть СРТ является не самопорождаемой системой, а вырастает из других СРТ?

Ответ: конечно, ибо есть последовательность этапов, которые нельзя перескочить; нельзя сказать, что вот, поскольку кто-то изобрел нечто весьма полезное, давайте это сразу внедрять – о чем все время идет разговор. Ортодоксия говорит, что если изобрели нечто полезное, то тут же это и внедряется, после какого-то подсчета некой эффективности – непонятно какого и непонятно в чем.

Реплика: это если не найдется спрос.

Ответ: а мы и не найдем его; нужно держать в голове всю эту замкнутую СРТ.

В дополнение ко второй байке Адама Смита про куртку поденцика: товары, производимые помимо куртки, также еще должны быть кому-то реализованы, но кому? Ведь тех, кто все это делает, кто-то должен кормить, одевать, строить им жилища и т.д. И всеми этими благами участники СРТ обмениваются внутри своего замкнутого контура. Более того, говоря про куртку поденщика, бессмысленно говорить и про население Англии, поскольку этот товар уже рассматривается в международном РТ.

Понятие, введенное неокономикой для измерения замкнутой системы разделения труда – воспроизводственный контур (ВК). Вернемся к примеру с ремесленниками (для которых нужно 100 фермеров) и фабрикой (для которой нужно 1000-1500 фермеров). Однако может возникнуть вопрос: а почему именно фермеры? Ведь покупают-то столы разные люди. Быть может, есть некий феодал, который закатывает пиры, где много столов, на которых эти столы ломаются, и он вместе со своими собутыльниками обеспечивает спросом всю фабрику. Аналог тому – Рузвельт, заказавший атомную бомбу, которую ему сделали, несмотря на затраты и риски снижения уровня потребления. С другой стороны – Сталин, который также делал атомную бомбу, но у него были обсуждения того, сможет ли советский народ, только что переживший войну, выдаржать столь гигантские затраты. В случае с феодалом нужно понимать, что вокруг него не только фермеры с производителями столов, поскольку он не только столы ломает – ему нужны и шелка, и серебряная посуда, и много чего еще. И в данном случае имеет место контур, где гораздо больше фермеров, чем 1000-1500.

Столы делаются и сегодня, при разделении труда в миллионы людей, но не мебельные фабрики определяют сегодня число людей в замкнутом ВК – скорее всего, компьютеры или автомобили. Небольшая фабрика, производящая столы и взаимодействующая со всей мировой системой, может существовать и сегодня. Но не она определяет существующий нынче масштаб РТ.

Вопрос: то есть товар, для которого степень РТ наибольшая из производимых в данном ВК товаров?

Ответ: сейчас мы это конкретизируем.

Как это все более-менее формально описать? При попытке такого описания получается не очень хорошо, поскольку оно описание вызывает кучу разных нежелательных ассоциаций, и как его адекватно осуществить, пока не очень понятно. Попробуем сконструировать ВК. Сразу следует сказать, что это будет сложным делом, а потому начнем с самой сложной вещи.

Для того, чтобы формализовать ВК, нужно задать некий закон потребления. Ортодоксия под видом закона потребления задает функцию потребления. Возьмем среди различных ее вариантов функцию Хикса. Функция потребления – это функция от дохода и цен на все товары (G=f(Д; p₁…p_n)). Но здесь возникает вопрос: каких товаров? Получается, что если сегодня функция потребленяи включает товар автомобиль, то ее можно ретроспективно наложить на ситуацию XVвека. Лукас утверждает, что средний доход в то время составлял $600 1985 года на человека в один год, при общей численности населения 250 млн. чел. По идее, по дорогам Европы должно было бегать порядка 5000 автомобилей. Допустим, что автомобиль как некий товар (пусть это будет p₆) появился потому, что его изобрели. При годовом доходе в $600 глава среднего семейства можен принять стратегическое решение начать копить в течение 150 лет, дабы затем купить автомобиль. Поскольку расчет по выбранной функции обстоит именно таким образом. Возьмем другую функцию, также выработанную экономической наукой, но мало ею используемую: по абсциссам откладывается доход, по ординатам – потребление.

Функция Торнквиста первого вида для товаров первой необходимости: при появлении некоторого дохода товар первой необходимости сразу же (от координатного нуля) покупается в нужном и возможном количестве (если при этом некоторый доход обеспечивает больше 1 кг хлеба в день, то этого продукта будет потребляться меньше). Также по ординатам есть некая ось, выше которой поняться нельзя.

Функция Торнквиста второго вида, для товаров не первой необходимости, похожа на функцию для товаров первой необходимости, но по абсциссам откладывается не от координатного нуля. То есть потребление начинается не с любого дохода, но при достижении некоторого уровня доходов (насытились хлебом и начинаем думать, как прикрыть наготу).

Функция Торнквиста третьего вида – для товаров роскоши. Ограничительная ось по ним начинается от некой точки на абсциссах и устремляется наклонно вверх – спрос по этим товарам никогда не насыщается.

График третьего типа нам не нужен, мы будем пользоваться первыми двумя.

На функции Торнквиста товары последовательно вводятся, поэтому сначала потребление идет под углом в 45 градусов. После прохождения ограничительной оси, начинающейся в некой точке ординат, рост потребления данного товара прекращается либо замедляется, и в этой точке возникает рост потребления следующего товара (отстоящего по ординатам от нуля – функция второго вида). Еще дальше появляется третий товар, и так далее. При этом линия второго товара может лежать ниже уровня первого – смотря в чем измерять (например, ткань по второму виду: в квадратных сантиметрах или в квадратных километрах). В таких последовательно «колосящихся» кривых описывается закон потребления.

Когда после производства товара первой необходимости (зерно) появляется товар не первой необходимости, появляется время, которое оказывается возможным потратить на производство ткани; после чего начинает расти потребление второго товара. И так осуществляется движение потребления, ведомое продуктивностью земли (поскольку трудозатраты на все товары заданы). И допустим, что у нас много робинзонов, последовательно наращивающих свое потребление по мере роста доходов [которые мы здесь рассматриваем исключительно как натуральные]. Если робинзонов много, то лишь их определенное количество обеспечит появление ремесленника, специализирующегося на ткани. До его появления ткани потребляется очень мало, а с появлением он обменивает на хлеб свою производительность; поскольку если производителей хлеба мало, то он не будет специализироваться, ибо в противном случае умрет с голода; а по мере роста населения все больше вероятность того, что появится более производительный ремесленник. При этом для ситуации с уже существующим РТ (до этого рассмтривалась ситуация без РТ) появление ремесленника будет при более высоком доходе (поскольку как производителю ему нужно больше потребить). Та же логика при переходе к третьему товару и далее.

Сразу можно видеть, что эта модель (Торнквиста) помогает, и мы к ней будем регулярно возвращаться. Обозначим А1 как продуктивность по первому товару (количество производимого одним человеком в один час), А2 – по второму, и т.д. А2 – по сути, технология, совмещенная с производством зерна. При этом есть технология А2` > А2, когда появляется отдельный ремесленник. Но этот ремесленник выделяется не сам по себе, но при каких-то условиях. Также есть технология А3 > А2`, которая находится еще больше по шкале доходов. Все это дает некую иллюстрацию к сказанному про размер рынка. Между тем, предельные размеры разных ВК будут колебаться в зависимости от конкретных условий, а потому их нельзя сравнивать – можно сравнивать только контуры в пределах одной товарной группы. И в этом – неудобство модели Торнквиста, но она полезна для того, чтобы рассуждать о деньгах.

Представим себе, что есть земледельцы с плохой землей, вокруг которых вырастает некий ВК, предусматривающий производство неких товаров, и при этом количество земледельцев достаточно для появления у них ремесленника (допустим, две профессии). И представим также наличие богатых земледельцев, производящих много зерна, а потому могущих себе позволить большее потребление, и предполагаем, что товаров потребления достаточно много для того, чтобы по ним произошло разделение труда (допустим, четыре профессии, включая две из первой группы). Возьмем первую группу земледельцев. У них ремесленники, которые могут что-то делать (все это можно посчитать). И они обмениваются с богатыми земледельцами, но по каким ценам? В замкнутом контуре эти цены можно посчитать: отношение цен товаров будет обратно проторционально их производительности: pi/pj = Aj/Ai. Эту пропорцию не очень легко вывести, но в целом возможно; более того, если открыть некий начальный курс экономикс, то там можно встретить примерно такие же соотношения. Для такого соотношения существует nцен и n-1 уравнение; поэтому в рамках замкнутого контура какой-то цене (А1) присваивается значение 1, а все остальные цены просто выразятся через нее. Однако в качестве базы можно взять любой товар – например, золото (просто в виду его удобства).

Поскольку все это известные и стандартные вещи, следует отметить одно из заблуждений по поводу цен. Так, в России иногда говорят о том, что производят всем нужную вещь, отмечая при этом, что вот, доллар ничем не обеспечен, а рубль обеспечен нефтью Urals. Однако если воспринимать мировую экономику как один большой и целостный ВК, то можно брать в рассмотрение и нефть, но также в средство обеспечения пойдут и киайские пуховики, не говоря про золото, серебро или палладий – много чего производится, что пойдет в средство обеспечения. Но это только в рамках одного ВК, который построили и описали.

Далее – вопрос: если есть соседи, у которых бедный ВК со своими ценами, и есть иной ВК – богатый, со своей внутренней системой цен, то могут ли эти два ВК торговать друг с другом? Но какой в этой торговле смысл? Он есть лишь в том случае, если кто-то в одном из контуров способен улучшить свою ситуацию сравнительно с той, в какой он находится в своем контуре. Однако в данной модели это означает, что кто-то должен ухудшить свою ситуацию – но кто согласится это сделать, что это за торговля будет? При этом будет формула pi/pj< pi*/pj* (а по какому-то другому набору товаров будет обратное). pi/pj – соотношение, характеризующее, сколько товара j может получить на единицу товара i производитель товара i. И это соотношение меньше, чем за единицу товара i получает товара j производитель товара i во втором контуре. То есть если между контурами установлен бартер, то индивид может как-то покрысятничать, но тогда ухудшится ситуация для его контура, и контуры, войдя в хаотичное состояние, либо развалятся, либо вернутся к стационарным состояниям. То есть условий для выгодной торговли нет, хотя вроде бы они существуют.

Адам Смит об этих вещах не задумывался, но уже у Рикадо было двойственное к ним отношение. Почему у Рикардо сделан крен в сторону естественных преимуществ для объяснения торговли? Неизвестно, думал ли он об этих примерах и что-то просчитывал (хотя их нетрудно просчитать в уме). Скорее всего, он понимал, что нормального товарообмена между двумя разными контурами быть не может. Отсюда – вопрос о том, откуда пошла торговля и почему она развилась. Ответ – естественные преимущества одного из контуров (например, наличие металла), который он предоставляет другому контуру в случае, если тот другой прошел несколько ступеней потребления товаров не первоочередного спроса (для одного из которых оказался нужен металл).

А дальше – призыв к тому, к чему нас всех сейчас призывают: к поиску своих естественных преимуществ и связанного с ними своего места в международном разделении труда. Преимуществ, которые позволяют обменивать то, чего нет у других, на все то необходимое, что составляет преимущества других. В этом состоит вся теория международной торговли. Однако между замкнутыми ВК торговли нет, и об этом можно было догадаться и в XIXвеке. Но если брать реальную экономику, то в ней-то все контуры взаимодействуют; а потому нужно взять такие цены, которые во всей целостной экономике сбалансируют всех производителей и потребителей друг с другом. Но мы такие цены придумать не можем, поскольку такое решение будет не парето-оптимальным; то есть улучшение для кого-то будет ухудшением для кого-то.

Но поскольку в реальной экономике есть разные контуры, взаимодействующие по каким-то ценам, возникает большой вопрос: а как это происходит и почему? Что вообще происходит в экономике? И когда мы начнем искать ответ, то увидим, что ситуация в любой экономимке описывается по-другому.

Что значит отсутствие цен, по которому можно сбалансировать «целостную экономику»? Это значит, что любые поиски каких-либо объективных цен и объективных денег бессмысленны. В рамках нашего ВК деньгами может быть все, что угодно, у чего есть набор транзакционных способностей: делимость, компактность, проверяемость, сохранность. В рамках теории игр пытались доказать, что на какие-то товары охотнее меняют другие товары, и обладание неким товаром приводит к тому, что бартерные обмены становятся короче; потому начинается преследование некоего особенного товара. Кстати, золото не было таким товаром в послевоенной Германии, в отличие от сигарет, которые в этом смысле также транзакционно более-менее удобны: их было мало и они были очень многим нужны, поскольку эти многие без сигарет жить не могут (а к золоту это, кстати, не относится), а потому транзакционной единицей была одна сигарета. Поскольку в рамках теории игр не было точно установлено, что, исходя их индивидуальной позиции, можно что-то заметить, постольку предполагается, что есть возможность обозревать всю систему торговли, как-то выделять товар и, при согласии с тем, что этот товар подходит индивиду в качестве денег, сам собой происходит переход к золотым деньгам (в силу удобства). Но для этого д.б. люди, которые, смотря на весь процесс в целом, являются носителями ценности единых денег. Трудно оценить все работы на эту тему, но в целом в них оказывается затруднительным осуществить доказательство из индивидуальных позиций.

Между тем, в этой версии предполагается, что деньги возникают из обмена – чего придерживается вся экономическая наука, в том числе Маркс. Другая версия – Григорьева (а также, возможно, еще кого-то, у кого он ее прочел, но забыл, где), состоящая в том, что деньги происходят из распределения («версия государственного склада»). Предположим, что у нас есть государство, в котором есть царь, а у царя – наемное войско. Царь собирает со своих подданных в качестве налогов товары [наверное, скорее продукты], которые должны пойти на потребление этого войска, в котором установлены какие-то нормы потребления. Но здесь есть проблема того, как за этим потреблением следить: можно делать записи, ведя гигантскую бухгалтерию: потребившему весь свой лимит хлеба достается только вино, потребившему весь свой лимит вина достается только хлеб, и т.д. А иной раз потребитель склада может отказаться от лимита хлеба, заменив его снова вином. Вся эта бухгалтерия запутывается и становится все сложнее, потому можно поступить проще: выдать наемным солдатам складские расписки, по которым можно получить либо две буханки хлеба, либо кувшин вина, а они уже сами могут собразить, что им получить приоритетнее.

В Шумере существовала складская расписка, по которой сдавший на общественный склад определенное количество продукции имел право на что-то. Археологи свидетельствуют о многочисленных находках подделок таких расписок. Такие расписки – очень хорошая транзакционная вещь, поскольку если есть хорошие месторождения золота или серебра, то можно делать эти расписки в виде золотых кружочков. Так, первые деньги были сделаны из электрума – природного сплава серебра и золота в государстве Лидия; но где Лидия и где весь мир? Государство – на севере Малой Азии, а его деньги распространялись всюду. Лидия не могла завоевать весь мир, но оставила в нем складские расписки своих солдат.

Расписка находится между складом и корчмой, где пируют солдаты и где им нужно вино. Если склад далеко, а корчма рядом, то они предлагают владельцу корчмы (который, допустим, бывший солдат) расписки, за которые получают вино уже у него. Про склад все знают, и вокруг него все, кто занимается производством и торговлей, знают про принятые на нем пропорции, поскольку на складе ведется учет. Дальше расписки расползаются, поскольку есть взаимоотношения с виноградарями и другими производителями (все уже поняли их преимущество). Часть расписок-денег при этом возвращаются на склад, и их продолжают выплачивать наемным работникам. Но возникает ситуация, когда часть денег не возвращается на склад, и их приходится допечатывать. Так, если налоги идут, но намечается большая война, то деньги допечатывают, покупают на них вино и хлеб.

Про Лидию мало рассказывают – больше про Афины, создавшие сильный флот, подчинившие себе всю Грецию, победившие персов и создавшие демократию, философию и науку. Но мало кто из историков расскажет про афинские серебряные рудники, на которых работали рабы. На серебряные деньги был создан флот, который сделал возможным существование философов. И когда сейчас обращают внимание на ФРС, то это есть внимание, пожалуй, к тысячному повтору того, что происходило в истории.

Если бы производство складских расписок было бы связано с большими трудозатратами, то, наверное, вместо них создавали бы какую-нибудь сложную бухгалтерию; но поскольку были поверхностные месторождения драгметалла, для них всего лишь нужны были ограждение и организация работы. Когда за расписки стали давать другие товары, деньги стали расползаться по всему средиземноморью. А в какой-то момент склад может пропасть вообще. Лидийские деньги использовались в Испании, но никто не собирался бежать на склад за товаром в Лидию. Возникла привычка использования денег, поскольку люди стали торговать друг с другом. Этот процесс достаточно запустить для двух товаров, и все товары получат денежную оценку через них и описанную выше систему цен.

10. Происхождение денег

Ранее была описана складская модель появления денег, согласно которой изначально деньги появляются как некие складские расписки. А вот что из этого следует, мы будем обсуждать сейчас. Как ни странно, модель склада вполне себе находит подтверждение в сегодняшней жизни – это золотовалютные резервы (ЗВР), которые есть в каждой стране, и каждая страна их накапливает. Когда был настоящий склад, деньги были обеспечены складскими товарами, а сегодняшние деньги обеспечены золотом (которое некоторые считают полным аналогом денег), а также некоторыми иностранными валютами, за которые можно что-то купить за рубежом такое, что невозможно купить внутри страны. То, что этот аналог существует сегодня, говорит о том, что складская модель гораздо лучше описывает происходящее с деньгами сегодня, нежели любая другая.

В прошлый раз шла речь о том, что все начинается со склада, после которого деньги расползаются по ойкумене, и в какой-то момент склад может пропасть. Но возникает вопрос о том, почему этот склад или его аналог существует сегодня. Денежная система, рано или поздно начавшись и заполняя ойкумену, сталкивается с другими денежными системами. И возникает вопрос о том, чем обеспечение денег данной системы отличается от обеспечения денег другой системы. И для подтверждения обеспеченности денег оказывается необходимым возродить склад – создать ЗВР. При этом существует байка, которую любят обсуждать – о существовании ЗВР в США: одни говорят, что их либо уже нет, либо там фальшивки. Но какая разница, если по доллару наличие или отсутствие ЗВР бессмысленно обсуждать – для роли доллара в мире это не имеет никакого значения. Другие валюты, не пользующиеся таким доверием, как доллар, вынуждены обеспечивать себя ЗВР.

Вопрос: то есть все локальные «склады» являются филиалами основного – долларового.

Ответ: да, поскольку эти склады в основном затарены долларом. Сейчас, по мере изложения, мы увидим, что так оно и есть.

Недавно возле администрации президента РФ Григорьев встретил человека, создавшего в Башкирии локальные деньги – т.н. «шаймуратовки», которыми заинтересовались в Администрации Президента РФ. Про то, как и почему возникают такие проекты, сейчас также поговорим. Мы помним про склад, для которого солдаты получают расписки и вступают во взаимодействие с некими экономическими субъектами, расположенными в некой, ближайшей от склада, зоне. Эти субъекты м.б. участниками замкнутого ВК, и даже представлять одноэлементный ВК, если он сам для себя все воспроизводит. Им предлагается монета, за которую можно возместить через склад затраты на потребности солдата. При этом взаимодействовать с обладателем монеты будут далеко не все ВК, расположенные вокруг склада – потому что монета есть соотношение цен по двум товарам: зерну и вину. Если в ВК соотношение пропорции обмена P_i/P_jбольше соотношения денежного обмена J_i/J_j, то внескладскому владельцу некоторого товара P_i выгодно по нормативу дать солдату этот товар, поскольку за монету он сможет купить больше товара P_j, чем он может получить в своем контуре. То есть если есть поиск товаров P_i, то есть готовность обмениваться; но если есть спрос на этот товар, но имеется другое соотношение, то владелец товара может потребовать дисконт [ситуация, когда деньги оцениваются меньше, чем продукт; обратное понятие – процент]. Но в любом случае получивший деньги владелец товара берет на склад. То есть при заданных пропорциях одни охотно взаимодействуют, а другим приходится давать дисконт. Понятно, что солдату интересней искать того, кто охотней взаимодействует по монете. Также в этой системе есть кто-то, у кого соотношение P_i/P_jбольше, а также в окружающих склад ВК есть и такие, у кого больше P_j/P_i. То есть P_i/P_j> J_i/J_j> P_j/P_i. При этом все операции производятся через склад, но впоследствии они могут замкнуться друг на друга и торговать друг с другом.

Далее, на складе все рассчитано, в том числе количество монет. Но вдруг выясняется, что кому-то выгодно торговать друг с другом, и монеты могут не возвращаться на склад и где-то застревать в обращении. Между тем, у склада своя задача – снабжение армии, а потому он начинает выпускать дополнительные монеты, которые расходятся все больше и больше. Между тем, товар на склад приходит из налогов.

Где упомянутые владельцы товаров с разными пропорциями замыкаются друг на друга? На рынке, но это конкретное место, базар, а не какой-то всеобщий «рынок». И если такое место появилось на отдалении от склада, то производители, находящиеся за пределами этой зоны, но близко к рынку, также будут участвовать в обмене, поскольку рынок оказывается субститутом склада. Если видно, что там регулярно производится обмен на деньги, и при этом существуют устойчивые пропорции, то есть возможность все рассчитать, и так же могут появиться деньги и еще один рынок. Здесь – еще один момент, важный для любой валюты: чем более развита система рынков, тем быстрее проникает валюта, тем больше есть возможность печатать деньги и тем меньше оказывается потребность в складах. Тем самым появляются резервные валюты.

Почему важна система рынков и ее быстрое распространение? На складе есть определенное количество товаров, а складские расписки расходятся и застревают, и склад не знает, где и как, хотя и может учесть, сколько расписок было выдано и не вернулось. В любой момент ожидается, что эти расписки могут быть предъявлены на склад, но в таком случае товаров на складе не хватит, а если и хватит, то будут искаженные пропорции.

Между тем, управляющие складом также не дураки: они видят, что существуют рынки, и начинают понимать, что, в отличие от сбора натуральных налогов, они могут просто напечатать монету и купить все необходимое на рынке, увеличив государственное богатство – то, что сегодня называется «эмиссионный доход» (сеньораж). Этот доход сегодня получают центробанки, а не государство, но поскольку прибыль центробанков имеет значительный отток в бюджет, сеньораж существует. Григорьеву доводилось читать безумные рассуждения в Интернете насчет того, что-де Россия не получает эмиссионного дохода, поскольку все печатается под западные деньги. Но Россия получает такой доход, а Центробанк демонстритует все время прибыль и перечисляет ее в бюджет, причем прибыль эта достаточно большая. Так что государство может получать дополнительный доход от эмитируемых денег. Единственная проблема, которая здесь возникает у государства, связана со стоимостью монеты. Потому что, если есть некий рудник, то он истощается, тогда как потребитель привык к тому, что монеты имеют определенное содержание. Тогда начинается разбавление монеты недрагоценными примесями. Исторически сложилось всеобщее заблуждение насчет того, что монеты из драгметаллов по своей природе являются деньгами – оно сложилось за тысячелетия такого разбавления, когда монета, содержавшая больше драгметалла, считалась более ценной, поскольку содержала природный «денежный материал». Востребованность драгметалла создала возможность фальсификации денег; именно эта фальсификация и привела к иллюзии того, что драгметаллы суть денежные материалы.

Реплика: но ведь драгметалл – это труд, и его нельзя так просто получить.

Ответ: если драгметаллы исчерпываются в одном месте, они могут быть найдены в другом, причем эти металлы могут быть более дешевыми; и в этом месте начинают печатать монету. Строится своя система, по сравнению с предыдущей денежной системой за монету могут давать премию, и торговля переключается на другие деньги. Поэтому долгая история денег – это, в том числе, история открытия новых рудников, перехода сил валют, а также смены центров власти. Поскольку, если есть рудник, то нет проблем. Меркантилист Антонио де Серра написал книгу «Как государству раздобыть золото и серебро, если на его территории нет их месторождений». У меркантилистов эта вся история с монетами разворачивалась на глазах. Если есть монеты из драгметалла, то решается много проблем, а если их нет, то как их получить? Только путем торговли, а потому надо думать, чем торговать. В том и заключается весь меркантилизм. Ключевые точки в нем – нахождение новых источников денег. Они совершали геополитические перевороты, включая открытие Америки и подталкивание найденным там золотом развития Нидерландов, после чего эти деньги дали волшебный пинок Англии. А Германия в те времена была составом из многочисленных государств. Испания в этом смысле захлебнулась в деньгах (когда много денег, начинают образовываться пузыри). С другой стороны, в США нынешняя Калифорния была создана как база для освоения золотых рудников – до этого она не была нужна никому.

Реплика: возможность склада продавать деньги и получать продукты происходит из того, что кто-то деньги копит; вот если бы все деньги потреблялись, то в один прекрасный момент они все ушли б на склад – значит, их кто-то копит.

Ответ: нет, не поэтому – здесь естественный процесс: вот деньги, которые у нас в кармане. Мы их не копим, и у нас какое-то количество денег всегда должно быть в обороте. Потому что свой хлеб я могу продать сейчас, а вино мне понадобится послезавтра. И вообще, может быть некий график не совпадающих по времени покупок, поэтому наличные деньги всегда нужны. Именно по этим вот карманным деньгам на текущие расходы считается скорость обращения денег. Это среднее количество денег, обслуживающих повседневные сделки. Только про тех, кто на деньгах зарабатывает, можно было бы сказать, что они их копят, поскольку их цель – наращивать денежный оборот, и в этом смысле копить. И это не тезаврация (образование сокровищ), поскольку она, действительно, была, когда деньги были связаны с золотом и серебром.

Итак, деньги создают рынок, а не товар, они первичны в этом процессе. Экономистам с первого дня вдалбливалось, что сначала существует свободный обмен, а потом из него вырастают деньги. Неокономика утверждает, что нет никакого обмена – внутри воспроизводственных контуров происходит перераспределение; при этом воспроизводственным контуром может быть один человек, и вся его деятельность также имеет оценки, только он сам решает, сколько времени он тратит на зерно, вино и кур, и сколько – на все остальное. В большом ВК кто-то поставляет зерно и вино к столу феодала, кто-то делает ему доспехи и питается зерном, и т.д. А феодал все это регулирует.

В русской литературе все это описано – можно выкинуть все учебники экономики и читать только художественную литературу; пример – Обломовка, где много всего производится и существует патриархальный рай, который омрачает одна вещь: там нет собственного производства свечей, которые нужно покупать за деньги. Поэтому свечи берегутся и над ними трясутся. В чем споры Обломова и Штольца? Штольц говорит, что в Обломовке выгодно производить и продавать за деньги только сахарную свеклу, а сеять зерно и разводить скот не имеет смысла: засеяли бы все сахарной свеклой и продали, а все, что нужно, купили бы. Позиция Обломова связана с тем, что замкнутый ВК создает ощущение социальной безопасности, поскольку мир страшен (об этом же говорит и Райнерт). Если сегодня производится сахарная свекла, то вдруг завтра не будет ее потребителя? Хорошо торговать нефтью, пока ее покупают; а если не купят, то у нас больше ничего нет. Если крестьянин сталкивается с той ситуацией, что ему выгодно производить P_i, то рано или поздно он перестанет производить все остальные товары, сосредоточившись на P_i. Потому что это будет эффективнее.

Деньги взламывают воспроизводственные контуры; может статься так, что, если была некая система с натуральным обменом и кузнецом, то кузнец может попросить хлеба за свою работу, а ему ответят, что весь хлеб уже продали на сторону и на стороне все необходимое купили, а «нам кузнец не нужен». У тех, кто получил на стороне прибыль, все замечательно, а кузнец проиграл. Почему? Потому, что «недостаточно ковал» и «не вписался в жизнь». Ибо здесь железо делается на древесном угле, а на стороне – на более эффективном каменном, потому на древесном угле больше делаться не будет. Таким образом появляется пролетариат – потерявшиеся люди. И это – то, что делают деньги. В домохозйствах (как особом ВК) – также свой выбор: готовить самим или пойти куда-то, подзаработав (хотя бы в McDonalds).

Вопрос: выгодно ли современным эмиссионным центрам с точки зрения изложенной модели, чтобы драгметаллы стоили недорого, для того, чтобы можно было спокойно подрабатывать?

Ответ: а им по барабану. Хотя здесь важный момент: в сложной системе нужны валютные резервы. Откуда взялись золотые резервы? Ведь деньги не пропадают. Когда проводят денежную реформу, то что делают? Берут старые деньги и меняют их на новые. В какой-то момент произошла смена: у людей взяли золотые деньги, которые стали деньгами Центробанка, и в некоторой пропорции выдали им бумажные. И золото, которое было в тот момент в обращении, легло в резерв, на склад. В действительности, оно никому не нужно. Пока кто-то как-то верит в золото как в денежный материал [они будут резервом]. Была честная сделка обмена, и что с этим делать? Выкидывать?

Вопрос: добыть золото – это труд, а напечатать бумажные или электронные?

Ответ: поэтому речь и идет про стоимость монеты, за снижение которой всегда шла борьба. Все говорят про электроные деньги как про новый вид денег. Отнюдь, это лишь новое удешевление монеты, и больше ничего; вся эволюция денег – это удешевление монеты. Да, общество потратило труд на добычу золота, но смысл этого труда заключался в создании ходовых денег. То есть была достигнута некая экономия на сделках. Здесь речь идет о транзакционных издержках, и в этом смысле золотые деньги свое отыграли и свою пользу принесли, их можно уничтожить. Но, поскольку экономия транзакционых издержек есть общественное благо, а не личное, а золото – личное (или институциональное – центробанковское), постольку это золото лежит. Вопрос в том, сможет ли оно в будущем кому-то сэкономить транзакционные издержки.

Реплика: но ведь золото так же получается двойственным товаром – на него есть спрос как со стороны ювелирной промышленности, так и со стороны технологов – на «техническое золото».

Ответ: ну и пускайте золото на сырье, оно туда и пускается.

Есть еще один момент. У нас много ВК, а мы только два включили. У нас формула «P_i/P_j> J_i/J_j> P_j/P_i» может быть дополнена «…P^m_i/P^m_j>…> P²_i/P²_j> P¹_i/P¹_j> J_i/J_j> P_j/P_i>…> P^m_j/P^m_i…». Теперь зададимся вопросом: кто получает наибольшую выгоду при торговле со складом по своим внутренним параметрам (не считая тех, кто ближе к складу)? Тот, кто как раз расположен по краям: продавая за монету свой товар, он получает со склада больше всего товара. Однако те, кто понимает выгоду торговли, видят также, что у них нет монет; а потому, если торговля со складом очень выгодна, то за монету не жалко дать премию, то есть процент (без прилагательного «ссудный», здесь пока нет ссуды).

Реплика: поэтому первичные дилеры ФРС получают первыми денежку, ибо ближе всех к кассе.

Ответ: нет, приближенность к складу имеет отношение к дисконту, который нужно вычесть из процента. У банка существует два основных показателя: 1) процентный доход и 2) операционные расходы. А процентный доход – это процент за вычетом дисконта.

Вопрос: почему деньги, которые даются кому-то, кто готов платить за эту премию, называют ссудным процентом?

Ответ: здесь есть два момента, которыми дополняется система рынков: 1) купцы, которые, добавляясь к рыночной системе, изначально взаимодействуя со складом и беря товар дешевле, получают процент за монету и впоследствии соображают, что нужно организовать взаимодействие между ВК с разными пропорциями обмена; 2) готовность заплатить за монету при наличии того, кто готов ее одолжить (здесь уже можно сказать про «ссудный процент»), для того, чтобы получивший монету сам провел операцию по покупке товара у того, кто имеет наибольшую обратную пропорцию, реализовал прибыль и оплатил монету, одолженную на сделку. Поэтому в систему [к складу, рынку и купцам] добавляется финансист.

Реплика: ростовщик, наверное.

Ответ: какая разница? Мы разобрали абстрактную систему, в истории она называлась по-разному. Купец работает как брокер: покупает и продает, объявляет цены и смотрит, кто будет работать.

Если склада нет, то можно говорить, что любой купец должен иметь собственный капитал (собственный склад), чтобы вести такие операции. То есть центральный склад исчезает, а вся система поддерживается множеством маленьких частных складов, составляющих систему функционировнаия денег.

Если процент есть плата за монету, то, если монет мало, то взаимодействовать будут только те, что имеют наибольшую разницу обратных пропорций товаров (при большом проценте). А те, кто имеет меньшие пропорции, не будут взаимодействовать, даже если они расположены очень близко к складу. Если происходит эмиссия монет, то процент падает и начинают взаимодействовать те, у которых пропорции меньше. При этом кто-то начать взаимодействовать так и не сможет. Поскольку кто-то хочет взаимодействовать, а официальная деятельность по официальному проценту ему недоступна и этот кто-то выпадает из процесса взаимодействия, постольку в мире постоянно идут эксперименты по введению денег, дополнительных к официальным.

В СССР если не по политическим, то по экономическим соображениям мы все взаимодействовали, но когда СССР закончился, все из процесса взаимодействия выпали: вроде все здесь живем и чего-то производим, но это никому не нужно.

Значительная часть страны [России] не выдерживает того процента, что действует среди эффективных контуров – преимущественно сырьевиков. А не взаимодействовать уже невозможно. Отсюда возникает просьба снизить общий процент, а также разговоры про альтернативные деньги.

Ранее, при рассмотрении взаимодействия развитых и развивающихся стран, был вычленен «всемирный Гонконг». Теперь можно видеть механизм функционирования этого «Гонконга»: он взламывает воспроизводственные структуры развивающейся страны и заставляет ее взаимодействовать. При этом «Гонконг» действует не только сейчас, но и вообще в истории.

Реплика: да, но тогда ему выгодно встроиться в цепочку между крайними [теми, у кого наибольшая разница обратных пропорций – «P^m_i/P^m_j» и «P^m_j/P^m_i»], а что будет в «середине», ему не интересно – главное на самом выгодном проценте сидеть.

Ответ: подождите, что значит «не выгодно»? Самый большой процент еще не означает самый большой доход. Потому что с «крайних» свои доходы «Гонконг» получает; но тех, кто в «середине», много, и они не взаимодействуют. Важна не только маржа.

Реплика: но если «Гонконг» начнет выстраивать промежуточные цепочки, то у него процент с «крайних» может уменьшиться.

Ответ: работать с «серединой» и снижать процент «Гонконгу» имеет смысл до тех пор, пока валовая выручка у него увеличивается; если она перестает увеличиваться, а кто-то вроде Шаймуратово остается внутри [в середине], то снижение процента приведет к тому, что реальная выручка начнет падать, и Шаймуратово будет постоянно оставаться без денег, и будет вынуждено что-то с этим сделать (что бы ни говорили по поводу того, почему нельзя ронять процент). Поскольку, как вариант, начнется инфляция и все обесценится.

Реплика: но тогда получится, что будут возникать стабильные воспроизводственные контуры.

Ответ: контур стабилен, но ведь его жители хотят автомобили и что-то еще – им недостаточно того, что они сами производят.

Реплика: но ведь они живут в том мире, который не идет дальше.

Ответ: давайте мы двинемся [в рассуждениях] дальше, но только запомним, что было сказано насчет контура: если в нем сложилось некое определенное соотношение цен, то начинается специализация. Мы же весь разговор про деньги завели с вопроса о том, что нам дает постоянный рост спроса; в чем источник драйва для экономики, в которой постоянно растет спрос, к которой она постоянно приспосабливается и осуществляет разделение труда, вводя машины. Этим источником драйва являются деньги, которые требуют от «обломовых» выращивать только «сахарную свеклу», отказавшись от производства всего остального, иначе будет «вишневый сад». С другой стороны, где-нибудь в Новороссии «деньги» говорят: «перестаньте производить сахарную свеклу и выращивайте зерно; свеклу выращивает Обломов, которому нужно много зерна, поскольку он прекратил его производство». Обломову «деньги» говорят, чтобы тот поставил сахарный заводик, ибо свеклы производится много, а в Новороссии говорят, чтобы купили комбайн, поскольку не хватает жнецов на обмолот зерна [занявшего все посевные площади]. По мере увеличения собственного количества, «деньги» втягивают все больше участников и заставляют их все больше взаимодействовать.

Вопрос: то есть получается, что детей нужно учить так, чтобы их деньги заставляли учиться? То есть создавать ситуации, чтобы драйв происходил именно от денег.

Ответ: мне задали философский вопрос, над которым я еще не думал.

Все, что было до сих пор сказано – про товары. Вспомним еще пример развитых и развивающихся стран. Развитая страна крутится по маргиналиям пропорций, а развивающаяся сидит в «средней» зоне, в которой нет процессов взаимодействия. Развитые за счет взаимодействия создали технологическое производство и автомобили. В развивающейся тоже есть желание владеть автомобилем, но нечего продать в развитую страну из собственных из товаров. Поэтому остается продавать в эту страну труд подешевле, а также ресурсы.

По ВК. Допустим, есть небольшая страна, но с очень хорошими природными ресурсами – например, с большим количеством земель среднего качества. Маленькая страна на маленьких ресурсах может построить достаточно богатый ВК: будет не только еда, но и гончары, и прочие ремесленники; возможно, хватит даже сил на музыкантов и поэтов. И допустим, что есть более бедная ресурсами страна, однако в ней есть общины, которые по отдельности гораздо беднее, чем вместе, и которые можно связать между собой; между ними начинается взаимодействие, их много, [совокупных] ресурсов много, отсюда – выстраивание технологической цивилизации. И эта страна оказывается более богатой, чем та, у которой просто больше ресурсов. Получается, что более богатая земля оказывается в неэффективном контуре. Эта земля скупается и добавляется к более эффективному, но более бедному ресурсом, контуру, и продуктивность будет работать на более развитый контур; потому что в рамках самой себя она максимум, на что способна – на музыкантов и поэтов; между тем, в контуре с более разделенным трудом возник целый средний класс. При этом в более богатом ресурсом, но с менее разделенном трудом, контуре, не надо ничего отбирать – все сами отдадут за автомобили. Все это к чему? Когда говорят, что «гнусный империализм высасывает из наших недр природные ресурсы», это случай, когда их «сами отдаем». Ибо какой контур можем построить, такой и построили. И здесь точно имеет место случай «вишневого сада».

Еще раз, что делают деньги; они:

разрушают ВК;
ранжируют ВК;
заставляют ВК эффективно взаимодействовать;
разбалансируют уровень жизни в ВК (кто-то начинает жить лучше, а кто-то – сильно хуже, и ничего не остается, кроме как продавать свой труд, либо что-то делать с ресурсами, если они есть);
они формируют новый контур за счет выстраивания взаимодействия «крайних» в товарных пропорциях, при этом за пределы этого контура также выбрасывается очень много людей и ресурсов, и периферия растет, пока вся ойкумена не замкнется.

В денежной системе всегда будут центр и некая периферия, а потому всегда будет центральный контур (который также не сбалансирован). Периферия продолжает борьбу за то, чтобы участвовать в контуре – на глобальном уровне к этому контуру присоединяются Вьетнам, Индонезия и др. страны; кого-то выгоняют (вроде Индии и Бразилии), но это не заметно.

И внутри – центральный контур, который уже сложился и почти справедливо называется «золотой миллиард» (ибо составляет где-то 1 млрд. человек с небольшим). Пока этот миллиард рос, росла и периферия, но вот все заполнилось. Между тем, «золотой миллиард», хотя и един, также разбит на национальные государства, у которых есть разные валюты. Расти «миллиарду» некуда, а расти хочется. Что сейчас все делают: говорят «хотим расти», а потому начинаются валютные и торговые войны. Потому что сложилась ситуация, когда расти больше некуда, но можно отъесть кусок за счет соседа. Если и есть какой-то спрос, то, будучи ограниченным, он в большем виде не предъявится. А когда есть большое поле расширения, то все меняется.

Все эти вещи были выведены из сущности денег, правильно понятой в их происхождении. Однако представленная картина будет еще дополнена.

11. Финансовый сектор

Пока у нас нет денег, мы все производим сами, и делаем при этом сбережения, только в натуральной форме. Когда появляются деньги, возникают два момента: 1) возможность сильно сэкономить на товарных запасах – прежде всего, их величине (не говоря про то, что хранение натуральных запасов иногда представляет собой целую проблему); ибо когда делаются запасы, неизвестно, что и когда понадобится, поэтому запасается все, что можно – экономия здесь за счет единообразия; 2) деньги также стараются накапливать с некоторым избытком, поскольку нет окончательного доверия к деньгами (рассчета на то, что всегда можно обменять деньги на товар по одной цене).

Сегодня все спрашивают (в том числе на лекциях), в чем хранить деньги. Некоторые предлагают в качестве ответа тушенку. Бессмысленно отвечать на этот вопрос – потому, что если все, к примеру, сохранят деньги в тушенке, то, если кому-то захочется риса, то его не достанется, поскольку в рисе не сохранили. Захочется одеться, так в одежде тоже никто не сохранит. Договориться по этому поводу трудно.

Когда происходит монетизация экономики, то запасы, которые мы раньше делали, также монетизируются. При этом, скорее всего, величина запасов, которые мы делали до монетизации, больше, чем когда монетизация произошла. Но это только если речь идет о жизнеобеспечении.

Рассмотрим процесс монетизации более подробно. Представим [как раньше], что все производители производят лишь два товара – зерно и вино (причем все они производят и то, и другое), но у каждого производство того и другого (выход продукции с единицы труда) различается в зависимости от качества земли. Пусть технология зерна А1 находится в промежуткке {1;2}, технология вина А2 – в промежутке {1;3}. На графике – прямоугольник, задающий диапазон производителей этих товаров. Мы говорили, что центральный склад объявил о соотношении зерна и вина 1:1, и за монету можно приобрести меру зерна или меру вина. Это означает линию в 45 градусов, идущую из точки «0» между абсциссами и ординатами, срезающую правый нижний угол прямоугольника. Также склад может объявить и другие пропорции. Если склад объявит пропорции, при которых линия не будет пересекать прямоугольник, то для производителей они не будут иметь значения; и, когда приходит солдат и дает производителю монету [за вино или хлеб], то производитель может взаимодействовать со складом лишь на основании дисконта [на продукцию] – другого взаимодействия со складом у него не будет. Однако если линия пересекает прямоугольник, то для правого нижнего угла прямоугольника P₁/P₂ = 0,5. А для левого верхнего угла P₁/P₂ = 3. В точках правого нижнего и левого верхнего углов – максимальный интерес торговли со складом; при этом самые богатые производители расположены в точке правого верхнего угла, самые бедные – в точке нижнего левого. Если в точках правого нижнего и левого верхнего углов будет богатство, то это «средний класс». Здесь главное, что у них максимальный разрыв между эффективностью использования ресурсов.

Для правого нижнего угла производитель, получив монету за зерно, идет на склад и получает больше вина, чем смог бы самостоятельно его произвести. Те, кто на линии, пересекающей прямоугольник, находятся в зоне нейтральности, или дисконтного взаимодействия со складом. И они готовы отдавать премию за монету, которая для них ценнее товара. Если монет достаточно, то расположенные в правом нижнем углу не только монетизируют свои запасы, но еще и перестраивают собственное производство: второй товар (вино) перестают производить в этой точке, и сосредотачиваются только на первом (зерне), и стараются его продать либо складу, либо солдатам (агентам склада), либо еще кому-то.

Между тем, хотя им и выгодно торговать со складом, но еще выгоднее торговать с левым верхним углом напрямую – однако нет никакой информации [о возможностях]. Допустим, кто-то из одного из углов распродал свои запасы, получил монеты и обнаружил две монеты лишними. И если он видит, что есть возможность торговли между левым верхним и правым нижним углами, то что ему нужно сделать? В правом нижнем углу очень ценят и хотят монеты. Они могут продать продукцию на склад за одну монету, но это редко происходит, а потому можно купить их товар за 0,8 монеты, получив 1,25 [меры] товара. Также обладатель монет может увидеть, что и в левом верхнем углу ценят монету, а значит, сделать то же самое – купить и там товар за 0,8 монеты, также получив 1,25 [меры] товара. При этом, если бы он эти две монеты отнес на склад, то получил бы по 1 [меры] товара; однако он эти монеты не понес на склад, а снабдил ими заинтересованных лиц, получивших от этого свою выгоду. При этом образовалась некая прибыль, но эта прибыль натуральная, и ее еще надо превратить в деньги – в суммарные 2,5 монеты.

Итак, схема: в правом нижнем углу покупают товар за 0,8 монеты, который пытаются продать в левый верхний угол, однако у них нет монет. Тогда у них покупается их товар за монеты. Товары обменялись, монеты вернулись, и снова осталось по 1,25 [меры] натурального продукта, который кому-то нужно сбыть. Кому? Только тем, кто располагает оборотными деньгами.

Кстати, здесь есть опасность: если в левый верхний угол отдать монету, то ее новый владелец пойдет с ней на склад покупать первый продукт, а не к торговцу; а потому торговец должен еще немного ему уступить, сделав скидку. И то же самое – в обратную сторону. Здесь, конечно, будет прибыль, но не высокая. Поэтому все, у кого есть монеты в обороте, при торговле с дисконтом рассчитывают купить по дешевке (дабы, получив больше товара, не идти на склад).

Здесь – важный момент, связанный с этой 0,5 монеты (в дополнение к двум исходным): во всей системе оборотных монет стало меньше. И чем дальше торговец будет работать, тем больше оборотных монет он будет отжимать, и ему будет все труднее реализовать свою прибыль; то есть чем больше идут обороты, тем больше торговец рискует остаться с натуральным товаром, который ему не нужен в больших количествах и он не знает, что с ним делать – разве что раздавать бедным и захватывать власть в государстве (шутка). И под этот натуральный товар нет никаких денег.

Реплика: тогда нужны постоянно действующие учреждения, которые всегда будут менять товар.

Ответ: нет, нужен кто-то, кто будет постоянно снабжать эту систему деньгами.

Мы говорили о складе, у которого своя задача – снабжение армии посредством монет. При этом склад изначально исходил из того, что путем выдачи солдатам монет, которые возвращаются, может быть обеспечена работа складского механизма взаимодействия. И вдруг выясняется, что монеты не возвращаются, даже наоборот – есть какие-то лица, дающие премию за то, чтобы монеты не возвращались на склад. Между тем, отвоевавший солдат требует монеты, а потому склад вынужден допечатывать их необходимое количество. Но рано или поздно источник драгметаллов иссякает, и склад теряет возможность снабжения. Между тем, у торговцев оказывается полно монет. История свидетельствует, что эти монеты у торговцев [государство] забирало.

Между тем, на складе тоже сидят не дураки – там замечают формирующиеся рынки и говорят, что уже можно ликвидировать склад, платя деньги солдатам и предоставляя им возможность самостоятельного снабжения – уж коли есть рынки, где все продается с дисконтом. А поскольку склад ликвидируется, то и налоги теперь будут собираться исключительно в монетной форме. Это, кстати, также очень интересный момент, поскольку есть т.н. закон Грешэма: «плохие деньги вытесняют хорошие из обращения», особенно когда деньги начинают разбодяживать. Однако Григорьев читал один интересный контрпример, когда в Средней Азии (Самарканд или Хорезм), где был довольно высокий уровень налогообложения, ходили две монеты – настоящие и испорченные государством. Так вот, там на протяжении долгого времени курс испорченной монеты был выше курса полноценной золотой – по той причине, что государство брало налоги, причем высокие, только плохой монетой. И волей-неволей эту монету нужно было как-то получить, а потому при случае нужно было по низкому курсу продавать настоящие золотые. Там государство поняло важную вещь: что золото – не деньги, а деньги – это клеймо государства. И что можно все так организовать, что гоняться будут за любыми монетами, хоть за камушками; единственное требование здесь – чтобы монеты не подделывались, так что пойдут только клейменые, защищенные камушки.

Здесь возникает проблема: все механизмы работают, деньги скапливаются у торговцев, в производственной системе денег становится все меньше, процент растет, но вместе с ними – риск того, что торговец-финансист останется с «испанской недвижимостью» на руках. Государство берет налоги, но если ему не хватает, оно может у торговца занять. Происходит большое перераспределение, но если эту систему никто не снабжает как-то деньгами, то она рано или поздно коллапсирует. Государство, занимая, вбрасывает обратно. Но реальных денег все меньше и меньше, а потому процент растет, и так далее. Когда меркантилисты писали свои труды, они вживую сталкивались с этими процессами; они говорили, что государству откуда-то нужно добывать свои деньги. Антонио де Серра отлично понимал, что если нет денег, то нет и взаимодействия, а если они есть, то каждому выгодно производить товар, в котором он наиболее продуктивен; при наличии денег в целом продуктивность системы растет. А если деньги из системы изъяты, то каждый из производителей вынужден перестать специализироваться и переходить к старой системе производства.

Сегодня в кризис переживается примерно такая ситуация: финансовый сектор все сильнее рискует. Вымывание денег начинается из средней части, находящейся на участке вдоль «складской» линии, пересекающей на графике «прямоугольник» производителей. Поскольку монеты были на этом участке, а более эффективны в левом верхнем углу, они из этого участка вымываются. Если эту картину наложить на картину современного кризиса, то можно видеть нечто, наблюдаемое сегодня в реальности. Говорят, что у крупных корпораций (расположены в правом нижнем и левом верхнем углах) на счетах лежат порядка $1,5 трлн. наличных денег, с которыми они не знают, что делать; также говорят, что исчезают средний класс и малый бизнес – те, кто работает в зоне вдоль отразка линии, пересекающей прямоугольник. Также на эти деньги корпораций претендует финсектор, который также рано или поздно эти деньги съест. То есть сейчас переживается именно этот момент. Те, у кого денег много, боятся вбрасывать их в «средний сектор», поскольку есть риск остаться с товарным запасом, в качестве которого может быть все, что угодно – например, акции компаний, большинство которых генерирует одни убытки (а когда закончится кредитование, это большинство станет подавляющим). Так что нужна логичная форма снабжения этой экономики деньгами. Единственная форма, которую можно придумать, это тупо снабжать ее деньгами, которые обеспечены обещанием на следующий год выпустить еще больше денег. Потому все и смотрят с ужасом на заседания ФРС, ибо все от них ждут заявления о том, что, начиная с какого-то момента она будет выпускать меньше денег в ситуации ощущения полного безденежья. Когда денег вбрасывается много, ими наделен средний класс, но когда их мало, они расползаются по производителям [корпорациям], а средний класс остается без денег. Шаймуратовский опыт в том и состоит, что предлагается запустить собственные деньги среднего класса, поскольку там денег не осталось; но ведь это не только у Шаймуратова происходит – это во всем мире.

Финсектор работает по схеме «Деньги – Товар – Деньги′» (Д-Т-Д′). Это важно потому, что эта формула лежит в основе неокономического понимания капитализма. Маркс говорит, что в торговле не может быть прибыли, за исключением случайной (ибо другие торговцы прознают, придут туда же и вся прибыль пропадет); и это стало всеобщим убеждением. Однако, поскольку при капитализме прибыль есть, откуда она берется? Маркс весьма изящно решил задачу: он сказал, что все товары продаются по стоимости, но существует товар особого рода – рабочая сила, который покупается по стоимости, но продается не сам, поскольку его потребительная стоимость заключается в том, что он производит другие стоимости, причем бОльшие, чем он сам. А потому получаются Д′. До капитализма, то есть до того, как рабочая сила появилась в качестве товара, вся экономика работала на схеме Т-Д-Т. Но только что было показано, что, если есть разница, то, пока она существует, в экономическую ойкумену вовлекается все больше людей (и, по мене расширения ойкумены, может как-то расшириться и прямоугольник производителей на графике –за счет географии; и те, кто начинал экономическое взаимодействие, могут попасть в слепую зону – что, как свидетельствует история, часто происходит).

У нас пока никакого другого, кроме марксового, определения капитализма, нет; а это определение его как системы, в которой работает схема «Д-Т-Д′». Но видно, что эта система уже работает на момент появления денег. В этом смысле то, что происходит при капитализме – важный этап, но это только один этап. Поэтому Григорьев все время стесняется и оговаривается, когда называет современный строй (к. XX – н. XXIвв.) «капитализмом», поскольку, в действительности, неизвестно, как его назвать.

Снабжение экономики деньгами. Речь идет о Европе. Уже не раз говорено здесь, и это известный факт, что на протяжении большей части своей истории – до сер. XIX века, и даже, может быть, до его середины, Западная Европа имела постоянный дефицит торговли с Востоком. С самого начала Западная Европа специализировалась на производстве золота и серебра, добывая их из земли и отправляя на Восток. Конечно, что-то задерживалось в Европе и что-то [в связи с этим] происходило, но деньги вымывались. Конечно, сильно повезло с открытием Америки, но в этом смысле у восточных обществ особых проблем со снабжением себя деньгами не было. Сказочные богатства Востока – это деньги, добытые в рудниках Европы – в Испании, в Богемии, в Греции, на Балканах и в других местах. Затем пришла Америка, чьих денег Европе хватило примерно на два века (с XVI по XVIII вв.). На этих деньгах поднялась Голландия. Однако и американские рудники стали истощаться, а европейские деньги в конечном счете также пошли на Восток. Именно XVIII в. любопытен в смысле финансов, поскольку он знаменует собой первый опыт выпуска бумажных денег – эксперимент Джона Лоу, неоднозначно воспринятый в мире: хоть он и лопнул, все обратили внимание на бурный расцвет экономики, произошедший после выпуска денег.

Европу спасло великое изобретение частичного резервирования (ЧР). Которое, тем не менее, было изобретено давно, хотя в массовом порядке к нему стали обращаться именно в XVIII веке. Суть частичного резервирования связана с функционированием банковской системы. Первоначально банк возник не как кредитное, а как хранилищное, учреждение (кстати, к этому своему статутсу банки сейчас возвращаются). Если денег много, то они начинают представлять собой проблему: как пользоваться деньгами, если не закапывать их в лесу и не хранить их дома? Первые банкиры, как известно, были ювелиры – потому, что они работают с драгметаллами, а потому система охраны уже есть. А ювелиры брали плату за хранение, заключая договор. По мере распространения процесса возникло расчетно-кассовое обслуживание. Деньги не нужно носить от ювелира к ювелиру; нидерландские биржи с оборотом в десятки миллионов закрывались в конце дня в сотни тысяч гульденов (т.е. из рук в руки в итоге переводилась небольшая сумма денег). Расчеты делаются бумажным способом, реальных переводов может и не быть.

Реплика: а вот мусульманская система расписочных переводов – она на это похожа.

Ответ: это то же самое – и слово «чек», и слово «аваль» (поручительство по чеку) – арабские, все эти элемены взяты из более развитой восточной банковской системы. Однако частичное резервирование – европейское изобретение.

Реплика: наверное, потому, что на Востоке за это могли отрубить голову.

Ответ: на самом деле это очень интересный вопрос – почему там не изобрели. В действительности, у них особой нужды в ЧР не было – денег хватало, а кредитных сделок было мало.

Итак, что такое ЧР? Джон Лоу был сыном шотландского ювелира, у которого научился азам банковского дела. В какой-то момент ювелир, у которого все время деньги лежат мертвым грузом, замечает, что из тех денег, что у него лежат, двигается лишь 10%. Ему также заметны купцы, которые желают куда-то отправить суда и получить прибыль; феодалы, которым нужны деньги на войну в залог поместий и драгоценностей. А потому этот ювелир 10% денег кладет в резерв, а 90% выдает в виде кредита. Это и есть ЧР.

Допустим, ювелиру принесли 1000 золотых. Он 100 положил в резерв, а 900 выдал кредитом. Что в этой схеме уже «не так»? Если, допустим, есть аукцион, по которому соревнуются двое, то выигравшим и заплатившим бОльшую сумму может быть тот, кто взял в том же банке сумму первого участника. В результате первый вкладчик оказывается либо без покупки, либо делает ее за бОльшую сумму, чем мог. Тот, кто выручил с продажи кредитные 900 золотых, также отнесет их в банк (либо в тот же, либо в другой). А банк поступит с ними точно также: 90 золотых оставит в резерве, 810 выдаст в кредит. И так далее. Между тем, исходная сумма была 1000 золотых, и в резервах лежит 1000, тогда как за счет кредитного мультипликатора получилось 10 000. То есть изобретение ЧР позволило не ожидать, когда государство-склад напечатает 1000, а значительно, в 10 раз, преумножить исходную сумму благодаря описанным операциям. Реально 10 000 золотых нет, но, поскольку осуществляется кассовое обслуживание, никто ничего не замечает.

На других лекциях Григорьев говорил, что юридическая чистота этой схемы предполагает подход с двух сторон: если брать дух права, то юристы до сих пор спорят насчет того, не является ли эта схема разновидностью мошенничества, незавершенного преступления. Эти вещи освещены в любом ГК в части, касающейся договора денежного вклада. Между тем, это мошенничество какое-то странное, поскольку может никогда не завершиться. И, кстати, сегодня в эту схему втянуты все – но тогда получается, что любой, принесший в банк деньги, становится соучастником этого преступления, получающим к тому же с него процент. А если вкладчики какого-то обанкротившегося банка разоряются, то процент вкладчика действующего банка – это доля их денег.

Вместе с тем, значение ЧР состоит в том, что оно насыщает экономику деньгами. Между тем, государство не только эту «мошенническую схему» терпит, но и поощряет и даже юридически регулирует. Это потому, что данное государство – европейское, и оно первое стоит в очереди на мультиплицированные деньги в виде госкредитов – например, на случай войны. Так, если государство выпустило 1000 золотых и запустило в оборот, то есть только эта 1000, которую еще нужно отобрать либо сгенерировать сколько нужно посредством банковской системы.

Когда деньги неограниченно печатают, возникает инфляция; однако, как только она возникает, условия договора меняются: ибо вклад в 1000 золотых, и оплата его хранения, предполагает расчет на то, что они сохранятся в их покупательной способности. Если же вкладчик наблюдает инфляцию, то он забирает эти 1000 и вкладывает их в товары, в которых он надеется сохранить эти средства. Между тем, если все так поступают массово, то этот процесс происходит по цепи мультипликатора, и банку приходится выходить на межбанковский рынок (реальный пример – когда в 2008 году в мире встал межбанковский рынок, и никто никому не давал кредит, ибо никто никому не верил; следствием краха LehmanBrothersбыло отсутствие межбанковского рынка). Поэтому, если есть инфляция, появляется процент, отстегиваемый вкладчику, дабы тот не забрал свой вклад (банк зарабатывает процент от дефицита денег и делится им с вкладчиком).

В момент набега вкладчиков, желающих забрать свои вклады, на банки, появляется необходимость в центробанках (ЦБ), которые поначалу были частными, а некоторые до сих пор в таком виде и остались. Другие банки хранили в них свои резервы (10%) как в «общаке». Поскольку система большая, резервов в банке много; а потому, если на какой-то банк напали вкладчики, то ЦБ за счет совокупных резервов может спасти его. И в этом смысле ЦБ – государственный.

На сегодняшний день развитие этой системы связано с тем, что Центробанк получил от государства право эмиссии. Однако здесь возникает то, что называется «моральной угрозой»: если банку всегда будет помогать ЦБ, то он пустится во все тяжкие. Почему все так произошло с LehmanBrothers? Потому, что он расчитывал на то, что его спасут, ибо он слишком велик, а потому наплевал на предупреждение ФРС. Между тем, регулятор думает: ну хорошо, мы спасем LehmanBrothers, а у нас есть кое-кто покрупнее (JPMorgan, GoldmanSachs), которые ведут себя точно также и которых спасти точно не удастся, а потому надо прекратить безобразие. В связи со всеми этими вещами ЦБ, помимо права эмисии и статуса кредитора последней инстанции, получил право контроля банковской системы. А государство получило от этого возможность снять с себя [финансовую] ответственность, малоограниченно залезать в госкредиты (на 10 000 золотых) и не бояться, что банковская система рухнет. Причем в этой системе никто не печатает деньги. Важно, что система сама собой представляет генератор, производящий деньги и самостоятельно приспосабливающийся к экономической ситуации.

12. Деньги и экономический рост

Два рисунка из предыдущей лекции: первый – график с прямоугольником производителей из предыдущей лекции, второй – график функции Торнквиста. До какого-то момента вводится только зерно; после того, как зерно достигло предела, происходит переключение на следующий продукт – вино. Далее – утварь.

В предыдущей лекции, применительно к прямоугольнику, речь шла о том, что производительность по одному товару находится в диапазоне {1;2}, по другому – {1;3}. Собственно, это и задает все возможные комбинации. Те, кто находится в пределах {1;1} – самые бедные, имеющие самый низкий доход, но они все равно потребляют хлебушек и немного винца. Те, кто в пределах {3;2} – самые богатые. Они также потребляют два продукта, но уже побольше и хлеба, и вина. А те, кто находится в диапазонах {3;1} и {1;2}, расположены где-то посередине – «средний класс»; Когда в системе появляются деньги, то первыми начинают взаимодействовать именно они. При этом одна часть «средних» сосредотачивается на производстве А1, другая – на производстве А2. В результате, за вычетом процента, что платится за деньги, формируется контур {3;2}. Те, кто в зоне пересечения линии прямоугольником, потребуют дисконт (ибо до склада далеко). Однако {1;2} могут сдвинуться еще дальше по шкале потребления, поскольку, если они специализируются, то у них растет производительность. И Смит, и неокономика говорят об этом. Григорьеву как-то в ходе одного общения задали вопрос: а почему, собственно, специализация может привести к росту производительности? Какие к тому основания? Давайте сейчас разберем этот вопрос.

Вспомним «управленческую колбасу». Есть ремесленник, который выполняет все стадии от начальной до конечной, выберем одну из них: чем она характеризуется? Мы говорили, что сложность любой стадии связана с тем, что если есть сырой материал (и, возможно, неоднородный), то от ремесленника всегда требуется увидеть конкретные условия и соотношения материала, чтобы сделать конечный продукт правильным на данной стадии. Какие-то ситуации встречаются часто. (Здесь Григорьева часто мучают законом Парето «80Х20», но этот закон [всего-навсего] относится к нормальному распределению – на 20% всплеска на графике приходится 80% площади фигуры, а на остальные 80% всплеска – 20% площади). Допустим, что колбаса – это один день, а ситуация в рассматриваемой стадии будет случаться 1 раз в 30 дней, и то не регулярно. А работа идет на всей цепочке. Однако, в силу того, что ситуация редкая, после того, как вновь пришлось столкнуться с ситуацией, предшествующий опыт оказался забыт. С другой стороны, допустим, что для того, чтобы справиться с ситуацией, нужен специальный инструмент: его либо сделают из подручного материала и выбросят, либо он затеряется. Поэтому все эти ситуации, когда ремесленник работает во всей колбасе, проходят мимо него. Но когда он работает только над этой операцией (допустим, составляющей 0,1% от общего), все ситуации, ранее встречавшиеся 1 раз в 30 дней, теперь будет встречаться 1 раз в 3 дня (потому что они будут в большем количестве). Но если так, то, во-первых, работник запомнит этот случай, во-вторых, сделает инструмент и будет его применять. И поэтому от специализации производительность будет повышаться. Ибо ситуация «1 раз в 30 дней» может давать потери либо в виде брака, либо полную поломку, и ее избежание станет частью работы. При этом по каждой операции, по мере того, как человек будет работать, появится дополнительный объем знаний. А значит, будет гораздо меньше брака и переделок, а также будет более эффективно использоваться инструмент, придуманный для редких случаев. И в целом будет более эффективно использоваться время. Поэтому специализация ведет к росту производительности.

Когда рассматривалась тема денег, то ставился вопрос о том, откуда берется тот самый устойчиый рост спроса, что ведет к росту разделения труда? То есть сначала имеет место рост спроса, затем – рост РТ, затем – инновации и новые технологии; так откуда берется спрос? Из схемы с прямоугольником производителей: те, кто в нижнем правом углу, забросили производство чего-то, и предъявляют повышенный спрос в левый верхний угол; но эта ситуация взаимная, поскольку в левом верхнем углу также бросили что-то делать, и стали предъявлять повышенный спрос на то, что производится в правом нижнем. А если речь идет о мощной, географически широко распределенной, системе, то, в принципе, может начаться нарезание производственной «колбасы».

Рассмотрим ситуацию с прямоугольником производителей, только с применением некоторых понятий и тщательностью. Итак, есть производители {3;1} и {1;2}, обменивающиеся посредством финсектора, между которыми появляется пролетариат {1;1} и рантье {3;2}. Но пролетариат появится только в том случае, если специализация приведет к тому, что обменивающиеся переходят на более высокий уровень дохода, чем тот, что есть в системе – если бы производители оставались в рамках отмеченного промежутка, то там [пролетариата] не было бы. Большее богатство связано в рассматриваемом примере на с двумя, а с тремя товарами [например, сюда добавляется утварь]. А кто производит третий товар? По идее, можно сказать, что среди торговцев выделяется спрос на третий товар, и кто-то, ранее занимавшийся вином и зерном, начинает производить этот третий товар. Но, если так происходит, то стоимость утвари приходит в новое равновесие, поскольку производители зерна и производители вина д.б. делиться значительной частью своих доходов, поскольку производитель утвари отказался от этих дополнительных доходов для обслуживания других производителей. Однако есть еще {1;1} – пролетариат, привязанный к земле, но готовый за переход в чуть более лучшие условия вправо по шкале Торнквиста (но совсем не в крайне справа место потребления) производить третий товар – утварь.

Реплика: они не могут производить первые два, а на третий им не хватает ресурсов – они просто не могут продать ничего, кроме себя.

Ответ: однако нужно, чтобы прежде появились рынки вина и зерна, и все те люди, что связаны с их производством и взаимодействием. Вообще все эти вещи происходят очень медленно. Пока человек не торгует, а что-то производит, он делает запасы вина и зерна (с учетом угроз неурожая и прочих аномалий); когда он специализируется, запасы вина и зерна замещает деньгами – в этой связи специализация приводит к росту спроса на деньги. Но при этом берет на себя гигантские денежные, или валютные, риски, поскольку сегодня за деньги что-то можно купить, а завтра? Нам все время говорят, что люди принимают рациональное решение, но в деньгах возникает своя рациональность: реальное решение здесь – выбор между прибавкой, даваемой рациональностью, и безопасностью. Это весьма субъективная вещь, и далеко не сразу [принимается решение]: нужно еще убедиться, что торговля за деньги относительно устойчива. Кроме того, это зависит от ощущения – от того, насколькуо человек готов принимать риски остаться ни с чем. С деньгами нет возможности оценить риски, поскольку это вещь общественная. Сейчас много говорят про фидуциарные деньги; в 2008 году пропало доверие между участниками рынка, а ЦБ и ФРС вернули доверие к деньгам.

Итак, утварь. Прочему она? Потому что в отличие от зерна и вина, она зависит только от труда. Если кто-то переключится и станет производить утварь, то его быстро вытеснит пролетариат; те, кто уже начал ее производить и при этом сохранил свои земельные наделы, вернутся на них. Также цена утвари зависит от того, сколько есть пролетариата: если его много, то утварь будет оставаться дешевой, и линия потребления производителей зерна и хлеба сдвигается еще правее; а если пролетариата мало, то умеющие производить утварь будут требовать себе свою долю. И появляется четвертый товар. То есть остается кто-то из бедных, а кто-то остается при своих.

Теперь надо поговорить о судьбе самых богатых. Они в «празднике жизни» не участвуют: как только этот праздник начался, они оказались не самыми богатыми: они не знают, чем и как торговать – у них и так все было хорошо. При этом чем больше денег вливается в систему, тем более расширяется граница взаимодействия, и процент падает. Начинает использоваться не очень хорошая земля – например, {2;1}. Ее владельцы смотрят на земли {3;2} и рассуждают, что хорошо бы ее использовать специализированно, взяв ее в аренду. При том, что процент при росте объема денег падает, арендная плата растет – потому, что в торговлю вовлекаются все худшие земли при росте спроса на них. В точке пересечения падения процента и роста арендной платы происходит еще кое-что. Многие считают, что рента сходна с процентом, и считают правильно. В традиционной экономической теории, если есть некоторое количество земли на участке А на шкале Торнквиста, и участок В правее от А на этой же шкале (приносящий больший доход, чем А, в силу большей производительности), то владелец А может начать экономить, исходя из предпочтения будущих доходов настоящим, после чего купить землю В и выйти на новый уровень потребления. Похожий случай был рассмотрен в при решении задачи с капиталом: можно сидеть либо на своем участке, либо пойти по потреблению в минус, но затем перейти по потреблению вверх. Между тем, дисконтирование по неоклассике представляет собой психологическое свойство: пролетариатом становятся люди, не заботящиеся о будущем и потребляющие сегодня, а не завтра. То же самое – с окольными способами производства: можно сразу пытаться ловить рыбу руками, но в малых объемах, а можно отказаться от ловли и сделать в свободное время удочку для ловли в больших объемах. В этом смысле рента – разновидность капитала. А в неокономике рента и процент подчиняются разным законам. Также величину ренты определяет величина сдвига вправо по шкале Торнквиста: чем правее сдвигается система, тем сильнее спрос на ресурсы. То есть зависимость имеется не только от денег.

Когда возникает пересечение линий процента и ренты, в точке пересечения товаром в формуле «Д-Т-Д′» может стать земля («З»). То есть можно вложиться в землю и получать арендную плату, которая оказывается такой же, как с любых других операций. Но дальше становится еще интересней. Количество денег увеличивается, процент продолжает падать, поэтому ссужающие деньги переключаются на аренду. Вместе с арендой растет цена земли, поэтому владение землей приносит не только растущую ренту – теперь оказывается возможным получение дохода от прироста стоимости земли, а потому образуется возможность формирования пузырей. Аплодисменты, пожалуйста!

Вопрос: а здесь замкнутый контур?

Ответ: нет конечно! Мы рассматриваем процессы, которые происходят между взаимодействующими, уже разомкнувшимися вследствие торговли контурами. Конечно, в системе еще есть замкнутые контуры, но то что нас здесь интересует уже разомкнулось. Между тем, мыслить их можно только в терминах замкнутых контуров. Ибо контур – базовый образ представления, способ выявить клубок взаимосвязей.

Было сказано, что увеличение денег вызывает ряд процессов, каким-то образом приводящих к индустриализации и связанным с ней вещам. Возникает вопрос (уже когда-то задававшийся): всякое ли увеличение денег в национальной экономике приводит к таким последствиям? Если нет, то в каких случаях приводит? Рассмотрим два кейса: один – когда приводит, другой – когда нет.

Появление денег было связано с появлением склада. Потом склад пропадает, и все привыкают к тому, что есть деньги. Однако государство продолжает снабжать экономику деньгами для своих агентов, которые покупают товары для себя или для своих родных. В этом случае ничего, кроме инфляции, не получится – будет просто расти денежная масса. Выгода государства здесь также известна (еще со времен Юма): когда есть инфляционный процесс, он происходит неравномерно, и те, кто находится у источника вброса денег, выигрывают больше всех остальных.

Возьмем Восток: откуда он получал постоянный приток денег? С Запада, который долгое время был не более чем гигантской машиной производства денег, отдававший их Востоку за товары. А Восток имел постоянный большой приток денег (отсюда и происходят легенды о богатстве Востока), который, тем не менее, не вызывал никаких изменений. Наоборот, там росла инфляция, и купцы, державшие торговлю между Востоком и Западом, вполне на этом наживались. А инфляция означает то, что если на Западе все расплачиваются медными монетами, то на Востоке все расплачиваются золотом. И только начиная с какого-то момента весь поток перевернулся.

Еще один момент – американское золото для Испании. Оно поступало в руки, во-первых, государства, и во-вторых, владельцев ВК – аристократии; что не вызывало в Испании никакого движения, кроме инфляционного. Прирост денег в экономике может быть продуктивным, только если он осуществляется через финансовую систему. Все положительные изменения производит не увеличение денег само по себе, а через эту систему: она ищет, куда их вложить. И купец, и банк – части финансовой системы. Человек также оказывается товаром при получении потребительского кредита, поскольку от него требуют застраховать свою жизнь.

Реплика: наверное, следует уточнить, что это все эффективно, когда экономика существует – то есть когда есть ВК, готовые к обмену.

Ответ: ВК всегда существуют в том или ином виде; если есть люди, то они как-то живут и что-то производят. Финансовая система занимается тем, что, считая риски, сводит друг с другом разных производителей, коим взаимопотребны товары. Причем сначала их сводить может купец, а затем и банкир, кредитующий обе стороны сделки.

Реплика: получается, причина упадка Испании – в слабости ее финансовой системы или в ее отсутствии. Ведь там должны были быть некие зачаточные банки.

Ответ: она там отсутствовала, ибо была не нужна. В Испании не было своих банков – финансовые задачи страны обеспечивали итальянские банки. На этих задачах наварилась и Голландия, и немецкие банки – поскольку по договору с испанским правительством именно банкиры будут финансировать войска герцога Альбы. То есть через финсектор (в основном немецкий, а потом и голландский) прошли крупные суммы денег, которые они куда-то вкладывали. Почему на испанском золоте Испания погибла, а маленькая Голландия поднялась? Потому, что в Исппании деньги шли прямым потоком, а в Голландии они проходили через финансовую систему.

В действительности, чем больше Григорьев думает над всей этой картиной, тем больше убеждается в том, что, конечно, произошедшее с Европой – большое совпадение. В 99% случаев оперирование деньгами никаких сильных изменений в экономике не вызывает, поскольку имеют место самые разные препятствия. И все замыкается: великие империи Востока, с одной стороны, находились вроде бы в движении, а с экономической точки зрения – в спячке: после революций и бунтов восстанавливался богатый рынок. И только 1% вероятности, обусловленный «закономерными» случайностями, мог привести к развитию; и он вдруг реализовался в Европе. Конечно, можно объяснить многие взаимосвязи – например, самостоятельное развитие финсектора, происходившее вокруг военных операций, которые были частыми в силу особенностей Европы. То есть «Д-захват земли-Д′». В этом смысле формула похожа на формулу Маркса: покупается товар – люди, потребительская стоимость которого заключается в том, что они могут захватывать землю и окупить затраты. И, опять же, у Европы всегда были сложные отношения с Востоком: где-то Европа деньги зарабатывала, но впоследствии произошел переворот потоков. По своей структуре Индия и Китай могли долго [существовать]; Григорьев читал одно хорошее исследование про современный Пакистан, где говорится, что эта страна немного сдвинулась, но все еще продолжает жить в традиционном обществе. Конечно, в Пакистане немного больше используют деньги, и там существует какая-то промышленность, но все равно прогнозируется, что самый вероятный итог этого развития – тот, что сейчас Пакистан еще немного подергается и заснет на несколько сотен лет.

Вопрос: но какова здесь функция государства – только печатать деньги или участвовать в создании ВК?

Ответ: а зачем ему здесь что-то делать? Государство, наоборот, отъедает и что-то с этого имеет. Его задача – вбрасывать деньги через финансовую систему. Сейчас обсуждается очень важный вопрос: финансовая система впала в кризис, а потому cможет ли государство взять на себя управление экономикой? Но государство говорит, что тогда чиновник должен заниматься поиском разницы потенциалов производителей, и вкладывать деньги именно в это, а не туда, где ему дают больше взяток. В обществе есть институты, в задачи которого эти вещи входят; и как отказаться от института, когда его представители действуют в собственных интересах и сами же рискуют, неся все убытки? А будет ли все эти риски брать на себя чиновник? Понятно, что “too big to fail” быть не должно, поскольку люди заигрываются. На Западе банкиров увольняют пачками – к примеру, Barclaysуже уволил несколько десятков тысяч сотрудников. Потому, что схема уже свое отыграла, и разницы потенциалов (образующих Д′), для поиска которых нужны люди, уже нет. А если Д′ где-то и возникают, то не в реальной жизни, а где-то на рынке ценных бумаг, но с торговлей ими вполне справится робот.

13. Кооперативная империя

В этот раз будет прочитана стратегическая лекция, в которой будет предпринята попытка объяснить, зачем и почему все это затеяно и какой смысл все это имеет. Отчасти будет повторено то, что говорилось на первой организационной лекции – о том, что неокономика – это далеко не только экономика. Где-то во 2-й половине 1990-х годов Григорьеву стал очевиден один очень простой момент. Все себе представляют этот период как годы глубочайшего кризиса, меняющего один этап на другой. Все спрашивали экономистов, что делать. Были разные варианты действий. При этом экономисты, если они грамотные, понимали, что сбалансированных вариантов решения этой проблемы нет: были варианты с разной степенью вероятности, предполагающие необходимость что-то попробовать и посмотреть, что из этого будет, все время осуществляя мониторинг ситуации. Экономисты могли что-то предложить, но для Григорьева было совершенно очевидно, что все эти предложения государственная власть не в состоянии реализовать вообще – она даже слушать их не будет. От экономистов требовалось придумать сбалансированный вариант, исключающий любые риски (иначе зачем экономистов держат!). Если есть общая грамотность экономиста, если его взгляд обращен на реальную экономику и если он человек не зашоренный, то либерал он, кейнсианец, монетарист или кто-то еще – неважно, это вещи обсуждаемые. Еще раз: какие-то варианты решений были, но также было совершенно очевидно, что они не сработают.

Именно поэтому Григорьев с того времени понимал, что проблема, конечно, не в экономике – она в том, как устроена государственная власть и бюрократическая система. Далее он задался вопросом о том, как устроена бюрократическая система и почему она в таком виде сложилась. Во-вторых, как она может быть устроена для того, чтобы решать разного рода сложные задачи, что стало главным предметом рассуждений на протяжении последующих лет. Уже было сказано про то, что неокономика родилась отчасти случайно, в рамках этих рассуждений, и ее появление позволило Григорьеву продвинуться в других направлениях, которые он считал главными. Собственно, центральная проблема неокономики – это проблема управления в широком смысле. А рассматриваемая неокономикой элитология – это кусочек истории управления – того, как оно было устроено и как оно устроено сейчас. Другое дело, что, в силу того, что Григорьев – экономист, неокономика быстрее двигалась именно в экономической части. Ибо для того, чтобы заниматься другими исследованиями, нужно начитывать материал и со всеми обстоятельствами знакомиться, тогда как по экономике материал был начитан и было известно, как все в ней устроено.

То, что будет сказано в рамках курса по вопросам элитологии, несколько неопределенно, и является тем, что нужно дорабатывать (тогда как в том, что касается экономической части, Григорьев полностью уверен), поскольку сам он никогда системно эти вещи не изучал, а потому все это, скорее, некие наброски, которые, между тем, существуют для него в рамках одной картины мира вместе с экономикой. Слушатели лекций могли обратить внимание на то, что вопросы управления и государственного устройства рассматриваются в качестве определяющих факторов, и это принципиальная установка, а не просто иллюстрация к абстрактным экономическим рассуждениям. Это первое.

Второе, и также очень важное для всех слушателей. Многие (по крайней мере, некоторые) воспринимают то, о чем говорится на лекциях и над чем работает Григорьев, как некий интересный рассказ, наряду с прочими интересными рассказами. Григорьев всегда ставил своей целью решение прагматических задач – в 1990-е годы стоял вполне конкретный вопрос: «что делать с российской экономикой?». И не его вина, что для решения этих практических задач, приходится очень сильно углубляться в то, что кажется абстрактным или относящимся к далекой истории – это специфика самого предмета, но установка остается на прагматику, на то, что делать. Собственно, эта лекция [вводная к серии лекций по элитологии] и будет называться «что делать».

Лекция будет состоять из двух частей: сначала – некоторая общая оценка ситуации, из которой задается вопрос «что делать», а затем – некоторая гипотеза о том, что, собственно, делать.

Оценка ситуации. На экономических лекциях многократно было подчеркнуто, что та система, в которой мы сейчас живем, для всех очевидно испытывает кризис – причем не только экономический, но и политический, и смысловой. Было отмечено, что, похоже, была весьма малая вероятность того, что такая система могла появиться. Что, с одной стороны, ее появление и развитие – очень сложная цепочка «закономерных случайностей» – особенностей, сложившихся в Европе после краха Западной Римской Империи – т.н. «Темные века». Сама географическая конфигурация европейского континента – также случайность, но, будучи соединенной с рядом других случайностей, она изменила ситуацию.

Из чего возникло такое состояние? У нас был «докапиталистический» (берем это слово в кавычки, поскольку оно привычное, хотя и не совсем точное) период развития человечества. Он вполне понятен, и его можно разбить на два периода: доимперский и период империй. И вот, тот факт, что на какой-то территории не смогла возникнуть империя, вызвал искажение, которое длилось… смотря от чего отсчитывать: можно от краха Западной Римской Империи, можно от того периода в XIвеке, когда сцепились папа с императором и не дали сложиться целостной империи. Между тем, искажение шло, причем медленно; решительное искажение произошло, пожалуй, в XVI веке, когда стало ясно, что Европа выбрала другой путь. В действительности, это была эпоха религиозных войн, в период которой было переформатировано политическое пространство Европы, после чего события пошли гораздо более закономерно. То, что эта эпоха совпала с эпохой Великих географических открытий, было также одной из тех самых «закономерных случайностей», которые способствовали появлению [современного мира]. Не будь их, имеющееся искажение не смогло бы сыграть той роли, которую оно сыграло [в истории]: появился денежный насос, который завел многие процессы. Между тем, поскольку с XVI века процесс стал необратимым – дело двигалось к промышленной революции, появлению того, что Маркс называл капитализмом и формированию современной системы [мироустройства].

В чем, однако, искажение? В имперском механизме произошло разделение труда на три больших части: государство, экономику и финансы. Эти, ставшие отдельными, механизмы на протяжении всей своей истории находились в сложных отношениях союзов и противодействий. Из этих вещей появилось много всего, в том числе, на каком-то этапе, социальная наука; она появилась в период искажения и описывала искажения. Более того, такой искаженный взгляд эта наука перенесла и на свой собственный, и на предшествующий периоды. А по этой, тернарной, схеме, кризис не только экономический и финансовый, но и государственный. А потому задача неокономики – выбрать какую-то другую точку зрения и посмотреть на эти процессы иначе. Где должна быть эта точка? Был упомянут XVI век, но эти процессы касаются лишь небольшой части Европы как континента. Империи, даже в Европе, благополучно дожили до XX века. Россия, как бы она ни выпендривалась, по своему механизму в гораздо большей степени является империей, чем чем-то другим.

Кризис начался не сегодня, а гораздо раньше – он был лишь осознан в 2008 году, и даже в этот год многие не осознавали, что имеет место цивилизационный кризис. Когда говорят про сегодняшние процессы, то взгляд находится в области «разделенного». Когда говорят, что «государство – норма», то это не норма, а результат искажения; а потому, когда оценивают результат искажения, говорят о несоответствии норме, сформировавшейся в «зоне разделения». Но, находясь в зоне искажения, ничего нельзя понять. А потому нужна другая точка, но где она? Ее следует искать только в будущем.

Как назвать это будущее? У нас еще нет слов. Можно назвать «коммунизм». Почему со словами все так плохо? Потому что Маркс максимально хорошо изучил «разделенную» систему, посмотрел ее и описал, сделал некую экстраполяцию, и поместил коммунизм в авангарде разделенной, или искаженной, системы. А образец для него взял из докапиталистической (родовой) эпохи. Но почему? В силу инерции, ибо как имперские, так и родовые элементы общественных отношений продолжали и продолжают существовать – не только в России, но и много где еще. При этом, когда говорится о государстве, экономике и финансах, то речь идет о некой элите, тогда как есть еще народ, инерция которого идет с родового времени, к которому апеллировал Маркс; потому и был взят докапиталистический идеал, вкупе со всем остальным названный коммунизмом. И коммунизм, действительно, в этом месте был – в СССР. Однако поскольку он был определен таким кривым образом, постольку он и погиб, к тому же «разделенная» система в целом двинулась немного дальше.

Именно в силу этих обстоятельств рассмотрение «коммунизма» будет вестись с точки зрения будущего.

Главный деятель имперского периода – строитель империи. Этот образ вполне понятен, он встроен в некоторую систему. Проблема в том, что он перерождается в аристократа. Это неустойчивая ситуация. А дальше наступает халдуновский цикл – приходят другие, которые совершают тот же цикл строительства империи по новой (но не знают об этом). В любом случае, главный положительный герой – это строитель империи. Макиавелли в этом смысле, говоря про наибольший почет строителям государства, смотрел именно на «неразделенную» империю как на идеал, и в этом прявлялась его инерция; но не его вина, что не получилось. В дальнейшем строитель империи распался на чиновника, предпринимателя и банкира. Эти понятия можно понимать в позитивном смысле, но у них, равно как в «неразделенном» случае, есть негативные дубликаты: бюрократ, капиталист, олигарх (хотя, конечно, для них еще нужно придумать адекватные слова).

Реплика: Макиавелли считал, что во власть нужно поставить всех троих, но так, чтоб они уравновешивали друг друга конкуренцией и среди них не выделился главный.

Ответ: да, эта конкуренция есть, когда есть состояния вследствие разделенности [имперского механизма], а сегодня этих состояний мы уже не видим. Более того, будучи наследниками «строителя империи», они смогли себя не только защитить, но и навязать всему остальному миру свою картину мира.

Реплика: это прибавочный продукт им позволил сделать.

Ответ: да.

На самом деле, точка, с которой мы все это должны рассматривать – собранный обратно воедино «строитель коммунизма». И этот, правильный, взгляд должен быть отсюда [а не из двух предшествующих позиций: разделенной – капиталистической и неразделенной – имперской + родовой]. Рассмотрим этот взгляд и то, как его сформировать.

Человек будущего – это чиновник-предприниматель. При этом денежный механизм не исключается как инструмент достижения целей; поэтому, конечно, добавляется банкир, хотя «чиновник-предприниматель-банкир» звучит уже как-то «не очень». Поэтому пусть будет «строитель коммунизма».

Здесь – важный момент, связанный с основанием рассмотрения этой фигуры из будущего: почему? Когда мы смотрим из точки «разделенного» механизма настоящего, то [связанное с этим разделением] искажение произошло многократно: из этой точки также сформировался искаженный взгляд на это искажение, а также искаженный взгляд на прошлое. Но при этом сохраняется социальная инерция, когда многое в капиталистическом существует из докапиталистического, а потому сосуществуют разноскоростные элементы. Финансы наименее архаичны, поэтому их все ненавидят (они наиболее текучи, динамичны и ни к чему не привязаны). Уже в экономике гораздо больше архаики, но самым архаичным является государство, которое фактически находится одной ногой в прошлом. Дело в том, что империи в Европе окончательно разрушились только в XXвеке, а Россия так и застряла в неопределенном положении. Плюс народ, который еще более архаичен, и часто мыслит еще доимперскими категориями (а когда вспоминает Сталина, то мыслит имперскими категориями). А потому, когда находишься в «зоне разделенности», то сталкиваешься с такими пластами архаики, что поневоле мысли обращаются к империи, и начинают говорить о возврате к империи. Однако не задумываются при этом о том, что «фарш нельзя прокрутить назад». Нет никакой интеллектуальной сложности в том чтобы сказать, что кризис закончится возвратом к феодализму – это уже общее место; хотя это уже какой-то странный и своеобразный феодализм, который мы себе вообразить не можем. Россия не знает, кто она – государство или империя.

Поэтому все, здесь присутствующие, заинтересованы в том, чтобы двигаться к точке зрения в будущем. Что за центр этой точки зрения? Эта точка зрения, собственно, и называется «университет неокономики».

Реплика: не просто неокономика, а новая цивилизационная модель.

Ответ: конечно; на самой первой лекции было сказано про разные скорости, а цель всегда была [одна]; посмотрите на то, что после того, как Григорьев открыл неокономику в 2002 году, он долгое время ничего про экономику вообще не писал – в основном его публикации касались государственного устройства, бюрократии, разночинцев, проблем левого движения, но только не экономики; ибо не экономика важна.

Вопрос «в чем хранить деньги?» очень сильно связан с коммунизмом. Не стоит думать, что Григорьев не серьезно относится к этому вопросу, а потому и не отвечает на него. Ответ будет дан сейчас. Однако на него нельзя ответить сразу. Помимо этого вопроса, люди также задают вопросы «чему учиться, и надо ли вообще учиться?», «как выжить?», «зачем жить?», поскольку кризис коснулся многих, в том числе элиты; и все хотят понять, как быть. Однако вернемся к первому вопросу. Когда ответ на вопрос «в чем хранить деньги?» идет из точки зрения капиталистической «зоны разделения», то по линии архаики мы идем назад, в докапиталистическую эпоху, отвечая: «в земле», «в ружье», «в патронах», «в мыле», «в спичках», «в консервах», «в бункере». Также c точки зрения «разделения» предполагается, что какой-то дядя – чиновник, или бюрократ, решит какие-то проблемы, но с какой стати?

Некоторые, наиболее революционные, предлагают захватить власть в государстве; между тем, в этой системе технология захвата власти в государстве предполагает воспроизводство государственной системы как она есть. Это то, что произошло с большевиками. Казалось бы, имел место самый революционный переворот, который может быть – полностью смели старый мир. Однако о чем рассуждает Ленин перед смертью? О том, что из-под всего этого выполз старый аппарат и, хотя люди пришли новые, аппарат остался старый. И это не традиция, а воспроизводимые механизмы в заданной матрице: можно захватить место в этой матрице, однако нельзя выйти за ее пределы.

Реплика: некоторые философы утверждают, что это из-за того, что остался тот же самый язык, в котором эта матрица уже заложена.

Ответ: да, есть определенные проблемы с языком, поскольку все время приходится пользоваться чем-то другим [в смысле слов].

Однако вернемся к вопросу «в чем хранить деньги?». С точки зрения будущего [«строителя коммунизма»], казалось бы, все выглядит очень просто, ибо прост рецепт; много людей обеспокоено этим вопросом, и никаких иных денег, кроме человеческих, нет. Олигархи-банкиры, собственно, управляют теми же деньгами: когда спрашивают, в чем хранить деньги, это значит, что не доверяют олигарху. Соберитесь все вместе и выкупите у них даже не всю экономику (но не нефтегазовую: она – из точки зрения капиталистической, или «разделенной»), а хотя бы ту, которая вам поможет выжить (один из отмеченных выше часто задаваемых вопросов).

Реплика: но для этого нужен механизм выкупа.

Ответ: механизм простой – через банковскую ячейку.

Вопрос: а почему обязательно выкупить, а не создать на свои деньги часть экономики?

Ответ: что-то можно выкупить, куда-то можно инвестировать.

Когда приходят с предложением новой технологии, то говорят, что в существующей «разделенной» системе новая технология не находит себе никакого применения, и предлагается придумать, как всех в ней [бюрократа, капиталиста и олигарха] убедить в ее применимости. Между тем, в системе сидят не дураки, и у них свои соображения насчет технологий, свой кризис, свой механизм и своя мотивация. С новой технологией нужно приходить в точку будущего [в область «чиновника-предпринимателя»]. И выкупить себе кусок экономики – тот, который необходим. Коммунизм – это кооператив. Вот выкупили и всем этим управляем.

Хотя, конечно, возникает множество вопросов. Например, сколько людей должно участвовать в этом кооперативе, как с ними коммуницировать, как принимаются решения, в т.ч. экономические – что и почему делать. Например, начинать можно с некоторого портала в интернете (отсюда – вопрос о том, как втягивать других). Также – вопрос о том, как оно должно управляться, но не в экономическом, а в социальном смысле, поскольку участники кооператива идут в него по разным мотивам, с разными вкладами и намерениями, будут брать на себя разные ответственности и претендовать на разные вознаграждения. И все это надо разработать. То есть должно быть расписание ролей, а это не чисто экономическая проблема. Не хочется говорить слово «политическая», поскольку это слово здесь как раз очень неуместно. И здесь можно ответить на заданный вопрос о том, что такое коммунизм: это построение кооперативной империи. Ибо империя не знала политики – она занималась управлением. А кооперативная империя – это то, что создано самими людьми, без обращения к капиталистической эпохе «разделения труда имперского механизма», где находятся многие, кто понимает, что идет движение в сторону докапиталистической имперской (а может, и доимперской) системы, и на этом пути нужно как можно больше отличаться от других [в обладании бОльшим]. Многие иные принимают другую стратегию, понимая, что этого ничего не будет, и нужно создавать другое – прежде всего, коммуникации.

Реплика: но предшествующий опыт – это предмет для изучения.

Ответ: все правильно, этот опыт есть и, двигаясь дальше, мы ничего не собираемся забыть. Например, как будет устроен этот кооператив по неким группам интересов? Здесь – задача не потерять при этом то, что было достигнуто – разделение труда, а также многие другие приобретения. У «неразделенной империи» была одна задача – военная. Из-за того, что имперский механизм прошел через мясорубку [капиталистического разделения имперского труда], у новой империи появился целый спектр задач: экономика (а раньше ее не было), расселение (связанное с вопросом «где жить?»), искусство, наука и НТП, образование. Коли заговорили об образовании, то вот любопытный пример: проблема образования возникла на капиталистическом этапе, но она, естественно, распространилась и на существовавшие империи, была встроена и в имперский механизм, и этим вопросом занимались строители империй. Если сравнить Илью Ульянова и нынешнего начальника ОблОНО, то разница существенная. Cодной стороны, Ульянов был генерал, заработавший своим детям потомственное дворянство, бывший строителем империи, который, уже не будучи военным, получил задачи из точки «разделения»; и, с другой стороны – забитый, зашуганный чиновник из ОблОНО, явно ни в чем не генерал. Они разные, и дети у них разные. Все это – к вопросу о гигантском опыте, который следует оценить не из капиталистической и не из докапиталистичекой точек зрения, а с точки зрения рассматриваемого будущего. Эти вещи есть, но они неправильно, искаженно, поняты: на что-то обращают избыточное внимание, на что-то – никакого.

Мы говорим о будущем, а капиталистическая система заканчивается. Конечно, будут разного рода катаклизмы, и они, скорее всего, наступят скоро; они будут долго идти, и будет большая схватка между всеми и всеми. Но у нас [в России] есть запас времени и запас прочности для того, чтобы строить – нужно подогнать ресурс, собрать его. Нужно ответить на вопрос, что выкупаем, в какой структуре, как работать с новыми технологиями. Как это д.б. организовано управленчески – каковы роли, или какова сословность в новой структуре. Обо всех этих вещах надо думать. В этом смысле Григорьев показывает себя как образец, знающий и определивший свою роль – создание университета плюс ответы на вопросы. Григорьев не хочет отвечать на вопрос «в чем хранить деньги?» с капиталистической точки зрения. Но от тех, кто будет отвечать на этот вопрос с «будущей» точки зрения, он готов получать вопросы и готов искать на них ответы. И обучать всех остальных, поскольку в любом случае до людей нужно доводить все эти вещи, показывать эту картину. В капиталистической позиции лично можно надеяться на кого угодно (хоть на Путина), но институционально в ней надеяться не на кого.

Реплика: про то, что социализм – это кооперация, говорил еще Ленин; если сейчас пообщаться с кооператорами, то выяснится, что у людей на руках денег реально больше, чем во всей этой системе. Но сама система кооперативы душит: выше какого-то уровня этим структурам нельзя подняться.

Ответ: это происходит в зоне «разделенности», и это кооперативное движение не самоопределилось, поскольку возникло там в весьма специфических условиях – оно даже имеет два источника: 1) кооперативны для рабочих и 2) кооперативы для крестьян, и они имеют разные экономические модели, которые в СССР слились и до сих пор существуют в смешанном виде. Кооперативы – это особая форма организации бизнеса в этой системе. Конечно, душат друг друга в этой системе – действительно, почему бы не придушить конкурента!

Есть войны за прошлое. Григорьеву на вебинаре часто задают вопрос о том, что он думает про Сталина, на что он отвечает, что думает не про него, а про то, как дальше жить. То есть, конечно, он что-то про него думает, но не в том контексте, прав Сталин или нет, а в том, помогает ли что-то, связанное со Сталиным, дальше жить, или нет. Но людям это объяснить невозможно. А вот кооперативы ведут войны за настоящее – куда более жестокие. Они, конечно, слабенькие, и не определившиеся – не знают, кто они такие. Потребсоюз кооператоров приглашал Григрьева выступить на своей последней большой тусовке. Было смешно, поскольку они наняли каких-то консультантов из крупных сетей, которые, поездив и посмотрев, выработали для них какие-то рекомендации. Между тем, до самой крупной из этих сетей (если рассматривать кооператоров как сеть) «Магниту» еще далеко. Григорьев, углубившийся в историю кооперативов, возьми да и скажи, что вообще-то кооператив [всегда] появлялся там, куда не доходил бизнес, то есть где у бизнеса не было возможности нормально заработать; то есть либо пришлось бы сильно завысить цены, и тогда не покупали бы товары, либо сокращать ассортимент и вызвать этим увеличение собственных издержек. А если людям нужны промтовары, батончики «Mars» и прочее, то вот как раз нужен кооператив. Сказав это, Григорьев посмотрел на лица этих консультантов, которым никто ничего не сказал про историю кооперативов. А кооперативы во многих местах стали исчезать потому, что в них добрался бизнес, и существовавший там кооператив начал умирать. Однако кооператоры не думают ни о модели, ни о чем другом – они просто вступили в борьбу с тем, кто их «душит» и при этом прекрасно знает, за что борется. Конечно, в таких условиях задушат. Еще раз: вы смотрите из точки разделенности, а надо смотреть из точки будущего. Однако весьма хорошо, что эти вопросы есть.

Вопрос: а нет ли в самой идее кооператива что-то от трудовой общины? То есть возвращение к имперской форме.

Ответ: а про это и разговор. Не имперской. И уравниловки быть не должно. Опять же, трудно представить общину, состоящую из более чем тысячи человек.

Здесь самый главный вопрос – этапность. Понятно, что все эти вещи должны сначала строиться в голове, и в какой-то момент переходить в практическую плоскость. А как это делать? Нужно создавать инвестиционный фонд, технологию, знать места применения; понимать, что мы берем, а также как и кто будут управлять; назначить социальные роли. Это большой процесс. Григорьев не может за него взяться, ибо у него есть своя роль. Очень хорошо и очень приятно быть универсальным вождем всех, но такого желания у Григорьева нет, поскольку это из другой оперы.

Реплика: но это действенный механизм.

Ответ: он действенный c точки зрения «эпохи разделения».

Реплика: то есть мы возвращаемся к реальному наполнению лозунга «фабрики – рабочим…».

Ответ: не возвращаемся, а идем вперед. И не рабочим. Потому, что здесь встанет вопрос о социальных ролях и о том, кто будет работать, что будут делать дети тех, кто работает. А узбек? А что, если ему будет предложено, а он скажет, что его это не устраивает? Опять же, здесь много вопросов, которые нужно будет решать, и решать нужно начинать сейчас.

О ролях, в том числе в университете, можно разговаривать, но когда уже определены эти роли. Все должны взять себе роль, а учеба – учебой, это надо понимать; в ходе учебы (и в рамках экономического курса, и в рамках элитологически-управленческого) будет понятно, какие будут роли.

Реплика: надо очень много учиться.

Ответ: да не надо очень много учиться. Все, что рассказывается про экономику, излагается понятным образом.

Реплика: но это могут делать только те, кто согласен с основным постулатом неокономики – о том, что капитализм конечен.

Ответ: а если они согласны, то какого черта они задают дурацкий вопрос «в чем хранить деньги»? И почему на этот вопрос не дается ответа, хотя отношение к этому вопросу хорошее? Потому, что каждый, кто его задает, показывает, сам того не понимая, свое предчувствие того что капитализм конечен.

Реплика: они чувствуют, что деньги обесцениваются.

Ответ: нет, на прошлой лекции было продемонстрировано, на чем все это держится. А правильные слова были сказаны Лениным, который говорил, что для того, чтобы победить капитализм, надо отобрать у него деньги. Так вот, капитализм сам у себя отбирает деньги. И разве это не конец капитализма? Да, чувствуется, что деньги обесцениваются. Людям говорили: зарабатывайте деньги. Но зачем? Если в любой момент может наступить «Кипр», и «привет!». Между тем, ЕС уже принял согласованное решение по Кипру – о том, что [вклады] свыше 100 000 евро будут конфискованы. И согласовали это очень быстро, поскольку ситуация очень паршивая.

Вопрос: так в чем же все-таки хранить деньги?

Ответ: в кооперативе. Но кооперативы еще надо создать.

Вопрос: так надо ли учиться? [вопрос из вышеприведенного перечня]

Ответ: конечно надо, но только с точки зрения будущего этапа, кооперативного, поскольку с точки зрения этапа «разделения» уже никто не учится, а лишь получают дипломы.

Реплика: но математика – это вечная наука.

Ответ: за математиков мы возьмемся.

Сейчас сложно ответить на многие вопросы, в том числе – о том, может ли один человек быть членом разных кооперативов.

Вопрос: а будут ли деньги при коммунизме?

Ответ: да, конечно.

Вопрос: на каждой стадии у каждого общества была своя территория, на которой осуществляла свой режим и полицейскую власть. Как кооператив обойдется без территории?

Ответ: а зачем? Будет какая-то территория, которая выделится в процессе всеобщего развала. Здесь еще одна проблема: очень долго формы этапа «разделения» и «кооперативного» этапа будут сосуществовать на одной территории, как-то взаимодействовать и переходить одно в другое. Но нужно как-то начинать.

Реплика: а вот была информация, что идея с ваучерами как раз такой и была, только там не получилось, как всегда.

Ответ: в Белоруссии, к примеру, ваучеры были именные.

Вопрос: но как это все будет работать без организующей силы? Было ли здесь что-нибудь лучше государства?

Ответ: да забудьте вы про государство из капиталистического этапа, рассматриваемого с точки зрения разделения имперского механизма! Было специально введено понятие кооперативной империи. А потому нужно ответить на вопросы, далеко выходящие за рамки обычного понимания кооператива и экономики. И задача Григорьева – научить смотреть на вещи с кооперативной точки зрения.

14. Понятие об империи

Сейчас мы начнем с империи, и станет понятно, почему. Но прежде хотелось бы сделать несколько замечаний, касающихся понятия государства. Потому что нет более извращенного понятия в науке и общественном сознании, чем понятие государства. О том, кто, почему и зачем это понятие извращал, будет отдельная лекция, однако сейчас нужно сделать некоторые предварительные замечания.

Кстати, по поводу вебинаров. На одном из них Григорьев рассказывал про государство, а потому кто-то из слушателей задал вопрос о его необходимости, поскольку обществу нужно управление, которое как раз обеспечивает государство. Но это более простой взгляд; более рафинированный взгляд предложат ученые, которые скажут, что государство нужно, поскольку есть некие общие вопросы, которые способно решать только оно.

Однако давайте задумаемся над тем, что появляется раньше: государство или общие вопросы. Конечно, государство. И у нас не могут появиться общие вопросы, пока не существует государства. Но это лишь те общие вопросы, что возникают в связи с эволюцией и существованием государства, и которые последнее ставит перед людьми, населяющими государственные территории. И если на ситуацию смотреть таким образом, то совсем по-другому будет выглядеть логика истории. Что значит «общие вопросы»? Я живу, мы живем, люди в разных местах живут по-разному. Кто-то живет робинзоном, что-то сеет-производит, дома ткет себе ткань. Какие у меня общие вопросы? Никаких. До тех пор, пока не придет кто-то с оружием и не скажет, что вот ты, равно как все остальные, будешь делать то же самое, что и раньше, но мне что-то отдавать, после чего у нас у всех появятся общие вопросы. Какие, например? Государство строит дороги. Но мы же знаем из истории, зачем оно это делает – не для того, чтобы оживить торговлю, но для того, чтобы по ним проходили войска, причем туда, куда надо [государству], а вовсе не туда, где живут люди и есть торговые пути. Иное дело, что, когда строят дорогу, люди стараются поселиться ближе к ней, поскольку вдоль нее возникает оживление и концентрация. То есть государство могло бы поступить рационально, строя дорогу с целью оживления активности, но оно так поступать не будет, поскольку ему это не нужно. То есть история задается не какими-то рациональными доводами, а просто геополитической конфигурацией – куда нужно тянуть дорогу, и с какой стороны угрожала опасность. Вокруг городов строилась жизнь, и далее появлялись общие вопросы. А сначала их нет.

Вот мы и начнем с этой методологической установки насчет того, что сначала появляется государство, а общие вопросы и управления, и всего, что мы приписываем как некую рациональную потребность, государству, появляется потом. Зачем, говорит Гоббс, нужен Левиафан? Затем, что не будь его, была бы война всех против всех. Он описывает современное ему общество, скопление людей в городах. Но кто, спрашивает он, скопил в городах людей? Государство, создавшее эти города изначально как укрепленные замки – опорные пункты. Общий вопрос в связи с этим появился лишь после того, как государство продействовало.

Далее – про империи. Григорьев подозревает, что, поскольку широкого гуманитарного образования у него, при всей начитанности, нет, что-то могло пройти мимо него. Его все время удивляла классификация государств. Обычно говорят про республики, монархии, а иногда в этот же ряд записывают империи. И понятно, почему. Даже историки говорят, что-де была Римская Республика, после чего возникла Римская Империя; республика и империя для них – однопорядковые вещи, разные формы одного и того же (забегая вперед, можно сказать, что Римская Республика и Римская Империя – это империи); и это всем преподают как два этапа, хотя понять, чем отличается монархия от империи, очень сложно. Но у историков в головах они отличаются.

Есть другой ряд: империя и национальное государство. Можно понять, откуда берется империя. А вот откуда берется национальное государство, непонятно. Для него также придумана логическая схема: «род-племя-этнос-нация». Род и племя были, нация налицо, а промежуток между ними нужно было чем-то заполнить; поэтому придумали ложное понятие этноса, создав целую науку этнологию с многочисленными и большими томами. А что происходит в империях с родом-племенем-этносом-нациями? Про это тоже никто не говорит. А потому дихотомия «империя-нацгосударство» тоже какая-то нерабочая. То есть они реально были, но как их классифицировать? Можно было бы и дальше множить разного рода вопросы, возникающие при чтении [исторической] литературы.

Также с империей связан еще один очень нехороший и подлый момент. Нам говорят, что есть Российская Империя, которая тождественна Британской Империи. Мы увидим, что она тождественна Римской, китайской и татарской империям, а вот как насчет британской? Нам говорят, что тождественна, поскольку и то, и другое называется империей. Хотя они, совершенно очевидно, устроены по-разному. Когда нам с 1991 года [из-за рубежа] предлагают разрушить империю, имеется в виду как раз тождественность Российской и Британской империй. В случае с последней, действительно, в центре находится национальное государство, вокруг которого – колонии. А вот насчет Российской Империи непонятно, что в центре. Кроме того, был опыт Австро-Венгрии, которую называли лоскутной империей. Между тем, эти образования – совершенно разные вещи, их распад по-разному сказывается: когда разрушается Британская Империя, любой англичанин понимает, где он живет – на родине, в Англии; а когда разрушается Российская Империя, каждый ее житель не понимает, где он живет и что есть его родина. Давайте разбермся со всем этим.

Вообще империя и национальное государство – однопорядковые явления. В какой сфере? Это два разных способа организации территории с живущим на нем населением. Как сказано, Римская Республика и Римкая Империя – это два способа организации населенного пространства. И в этом смысле опыт Рима подсказывает, что империи могут быть как монархиями, так и республиками. И в этом смысле слово «империя» никакого сакрального значения не имеет. Давайте избавимся от этого значения.

Может быть не организованное населенное пространство, когда каждый живет на своей земле и вспахивает свой клочок. Возможно, что даже есть некая общинная торговля – неважно, род и племя были. Но это не организорванное пространство. Поэтому, когда Григорьев в своей первой статье выделял понятие империи, использовал прилагательное «территориальная». В частности, предлагалось отличать территориальные империи от национальных, в силу разных способов их организации.

Вопрос: а торговые империи?

Ответ: я вообще не знаю, что такое торговые империи. Сейчас было сказано, что такое способ организации, и что это понимание империи отлично от того, что было [у историков] – понимание империи в ряду «республика-монархия-империя», как некой «супермонархии», супервластной структуры. А потому и говорится про «империю Ротшильдов». Однако так нельзя сказать с учетом того, что оговорено насчет империи.

Реплика: но способ организации пространства предполагает некий набор устоявшихся на всем этом пространстве практик, характерных именно для этого места – например, военных (обязанность служить императору), либо это практика всеобщей налоговой обязанности, либо чего-то еще.

Ответ: это хороший вопрос, и он стоит на очереди. Поскольку способов такой организации множество, постольку множественны и виды империй. Здесь также есть проблема: определяя империю по-старому и связывая ее с чем-то сакрально-властным, [историки] очень многие государственные образования не относят к империям. Определение Григорьева звучит так: по крайней мере до XIвека н.э. организованные пространства в мире существовали только в виде империй. Иное дело, что империи сталкивались друг с другом, и многие из них гибли, не успев вырасти.

Также историки выделяют в отдельное понятие город-государство. Пример его, кстати – Венецианская империя. Также Рим, из которого возникла и «республика», и «империя». А что, Афины не были империей и не владели почти всей Грецией?

Реплика: но они не пытались с чужого языка брать налоги.

Ответ: а может, им не давали брать налоги с чужого языка? Может, они хотели, но не могли. Мы же не знаем, на каких языках говорили. Национальное государство Италия до сих пор говорит на разных языках. Франция – одно из древнейших государств, двигавшихся по национальному пути – таково, что южане не понимает северян. С чего мы решили, что в Греции все говорили на одном языке? Европейское наследие очень долгое время было представлено латынью, хотя в Европе долгое время говорили на разных языках, многие из которых мы сегодня не знаем. А греки нам оставили наследие в виде своей «латыни», которая может быть афинским диалектом, а может быть, какая-то общая. Мы же про это не знаем!

Важный момент: где-то уже 200 лет считается в Европе, а теперь и в о всем мире, что идеальное государственное образование – национальное государство. Историю стали писать и разрабатывать в рамках национальных государств. У нас вся история написана в том духе, что вся предыдущая история – это создание национального государства. Поэтому забываются некоторые моменты, и на них не обращается внимание. А прообразом берется Древняя Греция. Все это так с нашей сегодняшней точки зрения. А нужно встать на точку зрения прошлого, и подсказки к тому есть сегодня. Есть, конечно, большая особенность России, связанная с тем, что мы привыкли к единству русского языка на всей территории страны. Однако стоит помнить, что это литературный русский язык. А в середине XIX века столичный дворянин, попавший в сельскую местность, не понимал, что ему говорят крестьяне, а те не понимали, что он им говорит, причем на русском языке. По этому поводу есть воспоминания. Даль ездил и составлял свой словарь множества разных слов, по-разному понимаемых в разных местах. Просто в России победила «русская латынь» – литературный язык, созданный Пушкиным, который подавил все остальные и который в порядке демократизации освоили все, а не только высшие классы. Мы привыкли существовать в этой среде, но не задумываемся о том, откуда она взялась, и кажется, что так было всегда и всюду. И что все шло к национальным государствам, и они везде и всегда строились, но с ними что-то происходило.

Возвращаясь к городу-государству стоит сказать, что по основе своего образования он есть имперское образование. История, конечно, не укладывается в определения, а потому есть еще один тонкий момент, связанный с городами-государствами. Проблема Носовского-Фоменко (при том, что вся их конструкция, конечно же, фигня) – в том, что вся их логическая структура, вообще-то, задана правильно, равно как критика (хотя, конечно, то, что они на это навешивают – дикость). В частности, про роль империи они говорят правильно, хотя и придают слишком большое значение Российской Империи. Возьмем античные города-государства, и сравним их с итальянскими городами-государствами – вроде бы по многим параметрам одно и то же. Конечно, итальянские города пытались воспроизводить то, что было в Риме. Однако это не одно и то же, поскольку античный город-государство создавался как зародыш империи, который мог в нее развернуться, а мог погибнуть. Тогда как итальянские города-государства – это обломки империи, и их главная задача долгое время заключалась в том, чтобы сохранить свою независимость от внешних сил. А когда выяснилось, что такая модель неустойчивая и что надо превращаться в империю, были предприняты подобные попытки, но, поскольку эти города были осколками, а не зародышами, то у них так ничего и не произошло; и территория Италии так и осталась расколотой на много лет, что в некотором смысле для многих историков остается загадкой.

Структура империи очень простая, в ней есть всего два элемента: элита и народ. Слово «элита» появилось в к. XIX – н. XX века, потому также можно назвать их «знатью», «аристократией» и т.п. Сразу определим элитой тех, кто захватил данную территорию, а народом – тех, кто жил на данной территории до ее захвата элитой, и который платит элите дань. Но это общая, базовая структура. И в реальности все зависит от обстоятельств. Если брать в качестве примера древние Афины, то там обстоятельством является небольшая площадь захватываемых территорий, ибо дело происходит в горах. Возглавляют захват какие-то профессиональные военные. А кто может участвовать? Возьмем пример викингов, отряды которых состояли из профессиональных воинов и тех, кого созывали из местной молодежи в перенаселенной местности, обещая за участие землю, которую идут воевать и которой там якобы много. Поэтому могло быть так, что часть захватчиков составляла народ и также переходила впоследствии в состав народа. А если взять Афины, то на самом деле на новые территории приходили большие отряды, а захваченные становились рабами. Если речь идет об обширных территориях государств Востока, то, конечно, победить их и обратить всех в рабов, захватив небольшой кусочек, невозможно – нужно захватить всю территорию. А потому захваченные становятся народом. А вот в Афинах, по гипотезе Григорьева, военная верхушка стала элитой, безземельная молодежь стала народом, а местное население превратилось в рабов. То есть имеется два разных способа формирования государств.

Вопрос: откуда пришел этот греческий язык? Ведь его должны были откуда-то принести.

Ответ: неизвестно, откуда. Григорьев, например, не знает, откуда в русском языке столько скрытых арабизмов, которые мы даже не замечаем. Мы знаем что-то про Афины на каком-то этапе их существования, когда сложилась некая структура – согласно тому, как они сами все объясняли. А то, как она сложилась, афиняне, неверное, и сами не помнили. Здесь возможно только строить догадки. Вот структура Рима сложилась точно так изначально, поскольку там сразу выделилось сословие всадников, из которых произошли сенаторы и простой народ (судя по всему, из пошедших вместе с всадниками), захватившие местность. А поскольку вокруг находятся враги, строится замок, то есть город. Который лишь впоследствии исторически разрастается. А рядом появляются другие города, сформировавшиеся по такой же схеме, они также будут что-то захватывать. И начинается длительная война, в которой кому-то везет, кому-то – нет.

Итак, начала расти империя, причем в разных местах по-разному: в горах – по-одному, в лесах – по-другому, в чистом поле – по-третьему (имеются в виду восточные империи). Давайте разберемся с элитой. Империя растет, захватывая какие-то другие протоимперские образования. Возьмем Персидскую империю: как только была уничтожена верхушка, страна сразу превратилсь в неорганизованное пространство, в которое просто пересела другая элита. Но до этого элита была организована, в ней была иерархия. Элита имеет также две разных тактики, которые по-разному на разных этапах действуют: вот, мы захватили некоторую территорию, и мы можем местную элиту вырезать, а можем сделать ее трофейной. Это разные тактики, и они, в зависимости от обстоятельств, приносят разные результаты (все зависит от того, как устроена исходная империя). Если исходная империя являетя республикой, то, скорее всего, захваченная элита выиграет. Поскольку в республике осуществляется коллективное управление со стороны элиты, то ей добавление чужой элиты совершенно ни к чему. Поэтому республика может расти до определенного предела, пока ядра элиты хватает на контроль территории. А если есть монарх над элитой, то у него есть возможность работать со своей элитой, в том числе в плане принятия решений в отношении чужих элит и включении их в структуру существующих элит.

Реплика: монарх появился потому, что появились регулярные вопросы, до того решавшиеся императором или лицом, назначавшимся только в случае экстренных ситуаций; экстренные ситуации стали случаться постоянно, поскольку республика разрослась до таких пределов, что иным способом ею стало невозможно управлять.

Ответ: правильно, о том и речь. С появлением империи появились трофейные элиты, после чего появилось расширение понятия «римский гражданин», и стало возможным назначение местых царьков для решения местных вопросов под надзором легионов.

К чему разговор про трофейные элиты? Когда речь идет об этносе, то он вырастает именно из трофейных элит, а не из каких-то культурных или иных соображений. В этом смысле можно говорить, что, если империя крупная и работает по типу трофейных элит, то внутри вырастают какие-то этносы, говорящие на одном языке и общающиеся со своими, но получившие образование в центре империи и знающие все интриги. «Этнос» знает, как выстроить свою собственную элиту, если понадобится. Так что феномен этноса имеет не культурную, а элитную природу. Поэтому потребовался монарх в той или иной форме.

Реплика: касательно общих вопросов и государства, которое появилось позже них: монарх как раз и был ответом на такой общий вопрос.

Ответ: да, на каком-то этапе, пока хватает ядра элиты для управления всем окружающим, все нормально. Но республика как империя не может долго существовать.

Реплика: потому Макиавелли говорил, какие законы нужно применять, чтобы сохранить республику, и какие – если есть желание расшириться до монархии. Поскольку, например, Спарта не имела таких обширных владений, и смогла удержаться в виде демократии, или не-монархии, долгое время. А поскольку Рим начал много захватывать, это потребовало назначение монарха.

Вопрос: а не получилась ли такая ситуация, что на самом деле элита, понимая, что ей нужно выживать в рамках растущей империи, пришла к необходимости внешнего, относительно нее, арбитра, который был бы менее связан с каждым в ней, но в то же время сильно связан с нею со всей?

Ответ: нет, скорее всего, элита ничего сама понять в этом смысле не могла. Произошло другое: у Цезаря, например, все закончилось плохо, элита ничего не поняла, но у Цезаря были предшественники, у которых все не очень получалось; была целая последовательность (Сулла, Марий, Помпей).

Реплика: был вопрос касательно того, что делать с землями, а потому пришлось назначить монарха.

Ответ: то есть был и внутренний вопрос, и внешний; и, когда после целого ряда неудачных попыток оказался человек [Август], которого не удалось свергнуть (который, наоборот, победил всех врагов), элиты скорее смирились со своим положением, нежели осознали что-то. Межу тем, Август не просто сидел и царствовал, а решал вопросы, и потому элитам пришлось смириться.

Между тем, республика – это ситуация, когда все варится в кругах элиты, не желающей расширяться; Афины, будучи республикой, захватившей половину Греции, не знали, что с ней делать, и все время находились в перманентном кризисе. Пришла монархия и быстро решила этот вопрос, сохранив трофейные элиты и включив их в состав государства, к тому же предложив большой проект захвата заморских территорий.

Мы сами, будучи элитой, не проголосуем за то, чтобы ввести посторонних в свой состав; но если это сделает кто-то другой, то мы поворчим, но согласимся, если увидим в том пользу. Монарх работает только с элитой. При этом, как было сказано, элита – как правило, те, кто захватил, народ – те, кого захватили, кроме, быть может, маленьких империй вроде Рима и Афин.

Реплика: но ведь Афины и Рим были очень разными, поскольку в них изначально закладывались и разные принципы, и законы.

Ответ: дело не в законах (они, действительно, могут быть самые разные) – структура была одна и та же: знать и народ.

Реплика: но в Риме принимали людей извне, а в Афинах никогда не принимали; то есть не родившемуся в Афинах афинянином не стать. В Афинах изгоняли людей и жили достаточно бедно, а в Риме жизнь была гораздо богаче.

Ответ: так в Риме и земля побогаче будет.

Реплика: стоит обратить внимание на психологический момент: вот, захватили чужих, но что с ними делать? С монархом понятно: они ему присягают.

Ответ: он даже не спрашивает, присягают они ему или нет. Основной пример здесь – территориальная империя (ТИ): мы вас захватили, ваша задача – платить налоги.

Реплика: это понятно, но в любом случае оставят тех, кто это организует, то есть будет предан, и с монархом это понятно; а когда элита в 100 человек, то кому они будут преданы? Они усилят одного из них, и выяснится, что проще порешить местную элиту и внутренними разборками кого-то назначить.

Ответ: в случае, если [захваченная] территория маленькая, а собственная элита большая и жадная, можно и порешить [местную элиту], но по мере роста численности элиты не хватает на то, чтобы все занять. Приходится договариваться, да и требования небольшие: нужно просто платить налоги. Кошмар болгарского народа состоял в том, что когда они с помощью русского народа получили собственное государство, выяснилось, что налогов теперь нужно платить больше, чем туркам.

Реплика: в эпоху Рима окрестные народы знали, что с приходом империи жизнь станет лучше, то есть что римляне будут брать меньше налогов и больше будут давать технологий, поэтому они охотней давали Риму свою внутреннюю элиту.

Ответ: действительно, везде все было по-разному, и болгары с удивлением об этих налогах узнали.

Реплика: а вот китайская элита такими вещами не занималась.

Ответ: да, здесь другой способ формирования элиты, когда она занимается не столько войной, сколько управлением. И Китай мог нарастить элиту достаточно быстро в любом количестве. Потому что элитой становились через образование.

Реплика: важно, что в Китае функцию элиты выполняли евнухи, власть которых никто не мог унаследовать.

Ответ: евнухи управляли не только в Китае – в Византии их было сколько угодно; там и военачальниками назначали евнухов. Про Китай сложно рассуждать, поскольку мы многого не знаем, но, по крайней мере, известно то, что про него говорят – что там были другие правила образования элиты. Тактики «уничтожать» или «занимать» связаны именно с элитным ядром – насколько оно широко и насколько оно может быть расширено, а вовсе не с понятием гуманности или чего-то еще, что пытаются людям прошлого приписывать с позиций сего дня.

Город – это, прежде всего, крепость, причем крепость на какой-то завоеванной территории. И даже если там была до этого какая-то крепость, то мы просто не знаем, кто до этого завоевал данную территорию.

Реплика: скорее всего, крепости были предусмотрены как места сдачи налогов и места их промежуточного хранения – как укрепленный склад для хранения имущества.

Ответ: да, как склад для хранения имущества – там, где не вырезали [элиту] и где изначально были монархии другого рода – та же самая Друвняя Русь. Вот есть Киев и есть ежегодное полюдье, когда князь по осени объезжает всю территорию со своей дружиной и свозит дань в город, сидя до того момента в нем. На самом деле полюдье – это общемировая практика, возникавшая повсеместно и независимо от какого-то места.

Какие свойства империи еще следует иметь в виду? Это весьма своеобразный, империоцентрический, взгляд на мир. Практически у всех империй одинаковая космология: есть зона порядка и есть зона хаоса, империя и варвары. Порядок – это иерархия, социальный порядок. С точки зрения человека империи, иные народы – варвары, поскольку у них нет никакой социальной иерархии (даже она там в действительности есть – имперский человек про нее не знает и знать не собирается). А задача империи – как можно большее расширение порядка и «придание смысла».

Важный момент, связанный с империоцентрическим взглядом на мир: империи могут расширяться, а могут не расширяться. Но не расширяющаяся империя всегда гибнет – потому что портится элита.

Вопрос: а если элиту периодически чистить? И кто это будет делать? Это делали естественным образом – потому, что империи расширялись.

Ответ: нет, это делали искусственным образом – когда элита протухла, ее, к примеру, чистил Иван Грозный.

Вопрос: но он это делал под воздействием внешних обстоятельств; а кто будет чистить элиту, если нет внешнего давления и некуда расширяться?

Ответ: эти обстоятельства всегда будут; в истории обычная ситуация – это империя в окружении варваров. Восточные империи, к примеру, существовали либо в окружении незаселенных пустынных местностей, либо в окружении бедуинов, которые есть варвары. Но есть другая ситуация – европейская, или российская, к которой мы привыкли: когда две территориальные империи плотно соседствуют друг с другом (с Китаем, кстати, Россия никогда плотно не соседствовала). Таковой для России была Речь Посполитая. И в этом смысле – очень интересный момент отношений элиты и монарха: на граничных территориях народу было все равно, где быть, равно как все равно было представителям элиты. Собственно, переписка Грозного с Курбским – именно об этом; не за гражданскую свободу боролся Курбский, а за свободу элиты: какая разница, где быть элитой, если можно продвинуться в соседней империи? А если в империи большие риски, то в ней элиты не будет. Выбирать империю – элитное, аристократическое, право.

Есть еще один отчасти важный момент, сработавший с Речью Посполитой в пользу России: конечно, если посмотреть, то, начиная с некоторого момента территориальная империя – это, как правило, единая религия. То есть пока нет монотеизма по факту завоевания некоторой территории присваиваются местные боги. Монотеизм появился и был признан, когда появились крупные имперские образования. Однако в империи Александра не было религии, но была некая идеология эллинизма; тогда как [завоеванные Александром] персы придерживались зороастризма. Однако империя – это религия. И Григорьев думает, что русские князья – по крайней мере, до 1204 года [взятие Константинополя крестоносцами] – считали себя частью Византийской Империи, ибо православные. А после этого они весьма ожесточились и между ними начались усобицы; ибо был потерян центр, от которого они отсчитывали себя. А потом, спустя какое-то время, Россия сама стала Третьим Римом. Почему, в этом смысле, Речь Посполитая была нежизнеспособна? Там было сочетание язычества, православия и католициза, а потому эта империя была обречена. А в России, когда создалось ядро, религия была единой. А когда захватили татар, то они уже были трофейныим элитами. А среди болгар никто не вводил ислам; в эту религию переходили просто потому, что там была двойная система налогообложения, согласно которой христиане платят больше.

Вопрос: а может быть так, что удержание империи обеспечивается наличием на ее территории единой религии, а не [формулой] «если империя, то единая религия»?

Ответ: а какая у китайской элиты религия? Всегда ею было конфуцианство. Еще раз: есть те, кого захватили, и те, кто захватил. Если почитать на разных этапах русскую историю, то всегда кто-то с возмущением пишет, что, например, армейские императора Петра I вели себя как в оккупированной стране. Да, они так себя и вели – потому, что она была ими оккупирована, хотя они были русскими. Но они были элитой. Также вели себя и большевики, поскольку они были элитой. Элита всегда ведет себя в стране пребывания как в оккупированной стране. Иногда это проявляется ярче.

Реплика: не всегда – для русских это свойственно, для других стран – по-разному. Литовцы, немцы ведут себя по-другому.

Ответ: ну вы даете – старому белорусу про немцев рассказывать!

В следующей лекции будут рассмотрены национальные государства и то, откуда вообще взялась такая форма. Империя – это естественно складывающаяся форма организации. А для появления нацгосударств потребовался длительный исторический путь, и для появления капитализма это стало еще одной «закономерной случайностью», находящейся в цепи таких случайностей. И если в экономических лекциях прояснялось развитие экономики с затрагиванием вопросов государства, то в следующей лекции будет рассмотрено, как государство создавало капиталистическую экономику. И как эти два потока слились и превратились в то нацгосударство, которое мы имеем сейчас, и которое ведет себя немного иначе. Каждое из национальных государств содержит в себе геноцид, и каждое нацгосударство, конечно, держится, в том числе, коллективной виной за методы своего создания. Это сейчас эти национальные государства могут быть сколь угодно толерантными ‒ ведь они уже созданы.

15. Национальные государства

Закончим про империи и перейдем к вопросу о том, что пошло не так в Западной Европе.

Если посмотреть историю, то можно увидеть довольно однообразный процесс возникновения и существования какое-то время империй, после чего с ними обязательно что-то происходит – они рушатся или захватываются. Потом на том же месте возникают новые империи, это циклический процесс. Впервые он был замечен не сегодня, а в XIV веке крупным арабским ученым, основателем политической социологии Ибн Халдуном. Сегодня историки активно пользуются его понятием т.н. халдуновского цикла существования империи. Империи рушатся потому, что они перестают расти, а когда это происходит, то их внутренний механизм того, что нынче называется социальными лифтами, перестает работать. Эти лифты работают, пока империя расширяется – причем как для самой элиты, так и для тех, кто желает стать элитой. Когда империя перестает расширяться, наступает период внутреннего кризиса, который оказывается многообразным. Пока империя растет, у элиты, с одной стороны, возникает интерес сохранить свое положение и свое место, с другой стороны – улучшить его. И пока империя растет, интерес улучшить место превалирует над интересом его сохранения; а когда она перестает расти, появляется интерес захватить свое место – можно сказать, приватизировать свое место во властной иерархии. То есть изначально человек получает свое элитное место в меру того, насколько он служит некоему общему процессу роста империи. А когда она перестает расти, этот человек перестает служить, и его положение в этом статусе становится подвешенным. Человек хотел бы служить, но негде; сановник не может подтвердить свой статус, а потому единственным его желанием становится приватизация собственного статуса. Здесь – важный момент для понимания многих процессов.

Сейчас говорят, что в основе Западной модели лежит священное право частной собственности (ЧС). Только в Европе элите после долгой истории удалось полностью приватизировать свои места и создать такое «священное право» и вытекающие из него блага. Первой этого права добилась английская элита, при этом она не боролась за развитие экономики и создание капитализма. Но это – мечта любой элиты во все времена. То есть право ЧС – не экономический принцип, как это думал Маркс и многие другие – это принцип элиты, который сработал в определенное время на определенных условиях во внутриэлитных разборках.

Реплика: из этого следует, что европейцы право ЧС других лиц признают не в принципе, но только для себя.

Ответ: первый способ, которым европейцы разваливали другие империи – это предложение им ввести священное право ЧС (пример – империя СССР, которой это предложили): «мы такие развитые, а вы такие не развитые просто потому, что у вас нет священного права частной собственности». А как только вводится принцип ЧС, империя разваливается. Наоборот, ЧС – это оружие пропаганды, являющееся предложением элите, и любая элита об этом мечтает. А как только этот процесс запускается, эта ЧС становится первым признаком кризиса империи.

Второй способ развала империи – давление на низы: если раньше у элиты была возможность заработать больше, поучаствовать в походе, пограбить и получить деньги, то в период прекращения роста единственная возможность – начинать грабить население, действуя внутри империи, а не снаружи. Начинают расти межсословные противоречия и нарушается механизм существования социального мира. Ослабляется и теряет авторитет центральная власть, которая представлена главарем банды. По идее, он должен вести в набеги, обеспечивать и возглавлять элиту; а сейчас он стоит наверху, ничего не обеспечивает и не возглавляет. Из вождя и воина он превращается в разводилу, пытающегося регулировать и давить – становится первым среди равных (Ибн Халдун называл это утратой асабийи).

Все эти вещи вызывают ослабление социальных механизмов, держащих империю. А поводы для слома империи могут быть самые разные. Это может быть (по Халдуну) приход кочевников – других сторонних банд, которые гораздо лучше структурированы, бродят вокруг империи и по своей малочисленности, но очень высокой мотивированности, переигрывают саму империю. Другим поводом являются восстания окраинных правителей. И очень часто такие восстания и приход кочевников – одно и то же: либо окраинные правители выступают в союзе с кочевниками, и с помощью их более мотивированного войска захватывают центральную власть, либо выступают со своей инициативой, но при этом нанимают стороннюю силу для помощи.

Третий вариант довольно редок и характерен для Китая – это внутренние восстания, связанные с усобицами между элитами; едва ли их стоит называть гражданскими войнами – скорее, это вариант феодальной раздробленности. Это – следствие попытки приватизировать [элитные статусы], а когда все начинают думать о приватизации, то империя ментально распадается.

Вопрос: а разнобожие, когда одни – католики, другие – православные: играет ли это свою роль, или это тоже следует отнести к фрагментации элит?

Ответ: разнобожия здесь никак не может быть; мы говорили, что империя – это, в постязыческий период, всегда одна религия. И когда пойдет речь про развал, мы об этом поговорим.

Империя разваливается на кучу маленьких империй. Даже если приходят какие-то люди со стороны, то они всегда пользуются услугами части старой элиты, поэтому существуют механизмы преемственности в формировании империй. Эти циклы происходят все время и, не будь этого казуса Западной Европы, так бы оно, наверное, и было. А потому давайте посмотрим, что это за казус.

По официальной истории этот казус начался в VIвеке нашей эры. В действительности, существуют большие проблемы-загадки, дыры в исторических описаниях, и неизвестно, что с ними делать. Григорьев считает их важными – без них мы, наверное, не имели бы реально происходившей истории. И может, для того, чтобы эти дыры затыкать, нужно серьезно историю пересматривать; а потому, не углубляясь подробно в эту сторону сейчас, обозначим эти дыры.

Согласно официальной истории, в Европе существовала Римская Империя, которая, с одной стороны, логистически очень рационально формировалась, ибо имела внутри себя мощное логистическое ядро в Средиземном море. Однако поскольку это море очень большое, постольку и внешний обвод границ был очень большой. И в тех размерах, что были, империя не могла удерживать долгое время свои окраины. А потому последние столетия существования Римской Империи – это постоянные попытки отбиться от набегов с той или иной стороны, утрата и возвращение территорий (потому что на них не возникали новые империи). Это продолжалось до тех пор, пока не началась цепь волн вторжений, которые и разрушили эту империю (вандалы, лангобарды, галлы, германцы). Эти вещи подходят под схему Ибн Халдуна, если считать, что германские племена нанимались на службу империи.

Здесь – первая загадка. Историки нам говорят, что в Римской Империи, судя по всему, было развито денежное обращение и существовал мощный рынок. Но куда делись деньги? Когда пришли варвары, никаких денег в Европе не было – деньги «пропали». И в этом – большое отличие от других разрушавшихся империй. Не будем брать доденежные времена, когда больших империй не складывалось. Безденежная империя, по нашим меркам, есть небольшое царство. Собственно, пример – Киевская Русь на ее начальном этапе. Было сказано про Киев – город-склад и князя, объезжающего некую ограниченную и логистически связанную с центром территорию для сбора дани в натуральной форме. В денежной империи собирается денежная дань и, собственно, центральная власть расплачивается деньгами со своими сановниками и войском. Когда приходят кочевники, старая элита помогает им, в первую очередь, наладить сбор дани, и обширная империя продолжает существование благодаря денежному механизму функционирования власти. Однако нам рассказывают про варваров, пришедших в Римскую Империю с развитыми рынками, и вдруг выясняется, что денег там нет. До XII века в Европе нет денег (за исключением византийских или арабских, попадавших туда; а что до Венеции, то это торговая колония Византии, лишь впоследствии от нее отколовшаяся). Оказались нетронутыми ни церковный, ни административный механизмы. Возникает вопрос: почему они не помогли варварам наладить механизм старого имперского механизма, позволяющего брать долг деньгами? Согласно документам, Карл I ни разу не ночевал в одном и том же городе, хотя у него и была официальная столица – он все время занимался полюдьем по всей Западной Европе, и все его грамоты написаны в разных городах.

Вопрос о том, куда делись деньги – не только загадка, но и факт – их не было.

Вопрос: а может быть, население снесло денежки в подвалы и стало ждать?

Ответ: и сколько они ждали – восемь веков?

Еще раз: это загадка. Нам историки говорят (и давайте им поверим), что до XII века в Европе не было денег. Это значит, что с VI века по XII властный механизм осуществлялся через полюдье. Но также понятно, что на этой основе в Европе возник феодализм. Поскольку не работает механизм денежного сбора дани, как феодалу вознаградить тех, кто помог ему все захватить [территорию], если не раздать в натуре? Но как при этом обеспечить их участие в делах феодала, если не деньгами? Ибо те, кто получил свою долю, уже осели на своих землях и ведут свое хозяйство. Возникает сильное влияние права как регулятора механизма власти в отсутствие денег.

Реплика: право возникает, когда ни у кого нет преимущества силы, а потому приходится торговаться и договариваться.

Ответ: правильно, приходилось торговаться; известны случаи, когда сеньор шел на осаду города со своими вассалами, которые смотрят на часы и говорят, что по праву мы работаем лишь до 12.00, несмотря на то, что стена уже проломлена: «война войной, а обед по расписанию до следующего года». И эта роль права очень свойственна Западной Европе, в отличие от территориальных империй Востока и вообще других форм устройства. Но все равно непонятно, куда делись деньги.

Вторая существенная особенность территории Западной Европы. Когда в Рим пришли варвары с мечом и огнем, на их стороне была сила. Они, конечно, сильно прорядили старую управленческую и военную элиту Римской империи, но при этом сам механизм этой империи опирался на две иерархии: на управленческую военную и на церковную, при этом церковная иерархия осталась в неприкосновенности – по той причине, что варвары были в основном христиане, хотя и арианского толка. Но здесь – также вопрос, ибо там был целый букет ересей (в том числе и приверженцы ортодоксальной церкви). А среди варваров велась миссионерская деятельность. Загадка – в том, что никто не знает, сколько в современной католической церкви арианства и какой был достигнут компромисс.

Таким образом, есть территория, на которой существует множество мини-империй, воюющих друг с другом. Если бы такая ситуация случилась на Востоке, то пришли бы лихие люди и захватили бы это пространство. Из истории известно, что такие люди на территории Европы были и, вообще говоря, историческая линия Европы несколько раз находилась под угрозой.

Первая угроза – Арабский Халифат. Историки рассказывают про Битву при Пуатье, когда было разбито войско арабов, которые двинулись дальше вдоль Пиринеев (не сумев их перейти), и удовлетворились только Испанией, Италией и Южной Сицилией. То есть арабы захватили плоскую степь до гор.

Вторая угроза – угры, нынче известные как венгры, прорвались на территорию Венгерской Равнины (продолжающей Великую Степь, идущую от Китая через весь континент) и стали делать набеги на всю Западную Европу. В хрониках и анналах они отмечаются как гигантская угроза; кстати, в них, как насчет арабского нашествия, так и насчет угорского, отмечаются случаи типа «архиепископ такой-то призвал такого-то рыцаря выступить» – то есть имели место мини-крестовые походы, шедшие по инициативе церкви; то есть церковь занималась непосредственным управлением и отбиванием внешних атак. Угры не пошли дальше – судя по всему, поскольку закончилась степь, а в лесах они воевать не могли.

Третьей угрозой были викинги (известные русским под названием варягов) – те же самые кочевники; их техника была простая: сначала они шли по морю, затем поднимались по рекам и грабили расположенные вдоль рек города (например, Париж). Ими было захвачено множество территорий: Нормандия, Англия, Сицилия и Южная Италия. И эта, захваченная норманами, земля, долгое время под разными флагами сохраняла свою независимость. Считается, что это было не централизованное, а народное нашествие – в Швеции не было общей власти. То есть ходили отдельные отряды и захватывали куски, но не могли захватить все. Когда демографическое давление снизилось и появились колонии и территории, на которых можно было спокойно селиться, ничего не захватывая, само нашествие сошло на нет. Но, опять же, Европа долгое время была под угрозой. Против венгров была основана австрийская, или восточная, марка, которая впоследствии стала графством, потом – герцогством, из которого сформировалась западно-венгерская (австро-угорская) империя; это образование поддерживала вся Европа, поскольку оно было бастионом против страшных венгров.

Четвертая угроза – татаро-монголы. Никто не знает, почему закончилось нашествие Батыя на Европу. Одни историки говорят, что, поскольку умер хан, Батый решил вернуться к себе в Сарай; другие историки (обычно российские) говорят, что препятствием для захвата Батыем Европы была Русь, защитившая собой Европу от монголо-татарского нашествия. Однако и здесь непонятно, почему Европа не погибла, поскольку в схватке с отборными войсками Западной Европы монголы победили.

Пятая угроза Европе – Османская Империя. Она возникла в другое время и уже не воспринималась как сильная угроза в силу того, что Европа была уже немного другой. Пик – осада Вены в сер. XVII века. Людовик XIV был не дурак; папский престол также был не против [захвата Вены], поскольку в то время продолжалась война папы с императором. Тем не менее, благодаря полякам эта угроза ушла. Между тем, опять же, османское нашествие не воспринималось как катастрофа, в отличие от предыдущих четырех. И, столкнувшись с имперским механизмом, Западная Европа, хотя и сопротивлялась, но показывала большую слабость.

Не стоит здесь обсуждать, почему все эти угрозы не привели к восстановлению нормальных имперских циклов. Может быть, потому, что степняки не умеют воевать в горах и лесах, а в Швеции закончилось демографическое давление. Все эти обстоятельства – случайности; в любом другом географическом месте сложившаяся в Европе структура не просуществовала бы долго. Европейские угрозы не реализовались, и не потому, что европейцы были особо доблестными. Возможно, это связано с тем, что, если арабские завоевания были движимы разделом добычи, то здесь никакой добычи было взять нельзя. Хотя арабы долгое время господствовали на Средиземном море – побережье (Сицилия и Южная Италия) долгое время было под их контролем. Возможно, их деятельность перебили варяги.

Одним словом, эти события – цепь случайностей, в ходе которых люди отметили организующую роль церкви, ставшей, по сути, единым имперским механизмом, объединяющим их на общее дело. Возникает необычная и неожиданная ситуация: претендент на то, чтобы всю эту империю собрать, должен договариваться с церковью и получить ее одобрение, и жить с ней слаженно.

Реплика: либо создать свою церковь.

Ответ: это было сложно, поскольку уже много лет Европа была христианской; однако это произошло в эпоху Реформации.

Еще одно важное отличие от всех других империй: историки говорят, что восточная империя – это цезарепапизм. Между тем, Московское царство – также цезарепапизм, где патриарх – заместитель царя по религиозным вопросам, а первосвященником все равно является царь. В этом смысле глава духовной власти находится в четком подчинении у светской. А здесь получается, что церковная иерархия есть, а императора нет; и если кто-то хочет стать императором, то он должен договориться с церковью. И церковь выработала схему, по которой она хотела взаимодействовать с потенциальным императором: она возложила на себя функцию законодательной власти, а на императора – исполнительную. То есть была сформулирована концепция разделения этих властей – совершенно новая сравнительно со всеми восточными империями.

Реплика: за исключением индийской модели, где были брамины и кшатрии.

Ответ: трудно сказать – там империи-то не было, во всяком случае, мы про это не знаем; когда пришли монголы, то там не было никого, кто мог бы оказать им сопротивление. И, опять же, в Индии что-то осталось, поскольку монголы не полезли в джунгли – им это было не надо.

Итак, появилась идея разделения властей, которая существует до сих пор. В действительности понятно, что ни один нормальный претендент на имперство не мог согласиться с такими условиями, но желание создавать империю было. Поэтому, когда империя возникла, она вступила в острый конфликт с церковью, который носил двойной характер: с одной стороны, он был как по поводу абстрактных вопросов власти, так и по поводу конкретных вопросов взаимоотношений с нею, поскольку церковь на тот период была крупнейшим землевладельцем в Европе. Многие феодалы уходили под опеку церкви, договариваясь с ней по поводу своих земель (например, завещая их ей). То есть вознаградить своих сторнников было сложно, поскольку церковь как раз росла на земельном процессе. И тема борьбы за церковное имущество – сквозная линия всей европейской истории, ее изгибы опредопределяли судьбы государств.

Хроническое противостояние власти папы и власти императора – процесс, длившийся не год и не столетие, а 800 лет. Острая фаза противостояния относится к Высокому Средневековью и занимает первые два столетия, а на более дипломатическую фазу приходится 600 лет, вплоть до ликвидации в XIX веке Священной Римской Империи Германской Нации как института – после того, как от этого титула Наполеон Банапарт заставил отказаться австрийского императора.

Первое и очень важное следствие этого, сильно изменившее западного человека, в первую очередь представителей элиты. Он на протяжении долгого времени находился в крайне противоречивой ситуации невыясненности того, кому служить: своему сюзерену либо римскому папе. Долг велит служить сюзерену, но если возникает угроза отлучения от церкви (часто реализовывавшаяся), это означает рисковать вечным спасением, а в те времена люди отличались от нынешних и верили в эти вещи. Однако у этой ситуации была и обратная сторона: служение своему сюзерену тоже было церковно оправданным, и также представляло собой церковный долг, хотя и в более мягкой форме. И нарушить этот долг также означало пожертвовать вечным спасением. А потому у людей был постоянный выбор – в первую очередь, появилась свобода выбора. Это была вынужденная ситуация, в которой сформировался совершенно новый тип личности. Тогда как в традиционной империи существует четкая сословная иерархия, определяющая, что человек может делать и что нет. То есть воспитывался человек, которому приходилось делать выбор из двух зол, и традиционные империи не воспринимают этого человека до сих пор.

Второе последствие этого [противоборства папы и императора]. Историки часто говорят, что в Европе, в отличие от всех других мест, были вольные города. Откуда они взялись? Согласно расхожей точки зрения, вольные города – наследие Римской империи. Сегодня эту версию рассматривают все меньше, и все больше историков пишет о том, что традиционный римский город был похож на многие российские административные райцентры, где нет никакого производства, а его жизнь поддерживается за счет зарплат чиновников и пенсий персионеров; вокруг этого и теплится какая-то жизнь. Типичный римский город также состоял из чиновников и персионеров – потому что в них селились вышедшие на пенсию легионеры, получавшие денежную пенсию от правительства. Как только источник денег иссяк, никаких римских городов не должно было остаться, за исключением руин. Еще одна версия вольного города связана с засилием расизма в современной истории: что вольный город якобы появился в связи с тем, что жители Западной Европы более «свободные», и в этом не такие, как все остальные.

Что такое город в его эволюции? Уже было сказано, что это, в первую очередь, центральный склад, куда собирается вся дань, где живет правитель территории, и где стоит его войско. Вокруг замка – окрестности, защищенные или не защищенные стеной. В городе живут ремесленники, обслуживающие двор феодала – как из крепостных, так и из свободных (особенно если речь идет о каком-то важном мастерстве вроде изготовления оружия, украшений либо поварского искусства), мелкие феодалы (не имеющие возможность построить собственный замок и живущие в небольших домах по соседству), а также купцы. Здесь вопрос: откуда купцы, если в Европе нет денег?

Здесь есть гипотеза, связанная с несколькими совпадающими вещами. До XIIвека в Европе не было денег, а после они появляются в большом количестве, начинают функционировать ярмарки и появляются вольные города. Причем все процессы появляются очень быстро, и становится понятно, что это не может произойти эволюционно. Это еще одна загадка.

Здесь нужно смотреть более широко – например, для сравнения, на купцов Востока. В восточном обществе деньги и власть слиты воедино, нет власти – нет денег, и это распространяется и на купцов; деньги нельзя приватизировать, поскольку они гоударственные. И вдруг выясняется (в ходе крестовых походов), что есть территории, на которых деньги не входят в понятие иерархии – там иерархия строится по основанию владения землей и прочими натуральными ресурсами, а денег они не знают. И если деньги вывести в этот «оффшор», то эти деньги будут собственностью купца, и никто на них не посягнет. Поэтому купец налаживает торговлю и, хотя много там не заработаешь (хорошо заработать можно, налаживая взаимодействие с богатым Востоком), но зато все заработанное – личная собственность купца. То есть Европа послужила оффшорной зоной, в которой работали восточные купцы, и мы знаем, какие купцы – евреи (которыми, кстати, были не только венецианские купцы). Ведь дела по переводу денег можно иметь только со своими единоверцами. И эта денежная оффшорность лежит в основе Европы и всей ее экономической системы – появившиеся деньги заработали. Владельцу городом выгдно привлекать купцов, но самое главное – феодалы смекнули насчет выгодности рынка: поскольку они постоянно друг с другом воюют, есть разница между тем, чтобы воевать имеющимися силами, и тем, чтобы в кредит нанять войско и купить амуницию, отдав этот кредит по факту выигрывания войны. Дальше возникает процесс выкупа городов, которые становились вольными в результате нескольких операций, и часто в результате выкупа. Если феодал хочет захватить другого феодала, то он может взять денег, оставив себе вышгород (замок) и признав нижгород вольным городом. И те, кто выкупает город, составляют его магистрат.

Иные случаи также известны, их предоставляла война папы с императором, когда местный феодал мог стать на проигравшую сторону, и если при этом граждане города становились на сторону победителей (откроют ворота, обеспечат снабжение), то у них появлялся шанс получить себе город. Историки описывают гонку вольностей, возникающую после того, как город освободился: граждане начинают просить себе дополнительные вольности с той и с другой стороны. И стороны эти вольности предоставляют, всякий раз пытаясь перекупить граждан. Таким образом появляются вольные города с деньгами, находящимися в руках купцов. То есть вольные города – самостоятельные финансовые центры. Именно города массово вводят наемные армии (то, против чего так выступал Макиавелли): сами граждане (владельцы денег) служить не хотят, а «быдло» воевать не может.

Еще одна важная особенность, которую мы еще плохо понимаем – «прагматика и идеализм». Спор между двумя иерархиями имел прагматическое значение, однако мог вестись только в идеалистическом ключе: церковные иерархи могли апеллировать только к более высокой идеальной силе для того, чтобы его разрешить. Это очень важная особенность Европы, которую мы – большинство жителей территориальной империи – не понимаем. Потому что традиционная территориальная империя держится на прагматике. У нас всех есть идеальные соображения, и мы в большинстве своем не очень понимаем, откуда они у нас, однако когда дело доходит до дела, выясняется, что этих соображений как таковых и нет. Наши идеальные соображения происходят оттого, что все жители территориальной империи [России] полагают, что живут или могут жить в национальном государстве (могут его построить). То есть когда встают на западную точку зрения, и начинают идеалистично говорить «за родину». Но когда дело доходит до дела, каждый прагматично вспоминает о своем доме и своем подъезде. И в этом – очень большое непонимание нами Запада, поскольку там сложилась целая традиция решения прагматических вопросов, но только на идеальном уровне. На Западе понимают, что как только изменилась прагматическая задача, меняется идеал; но когда российская интеллигенция смотрит на их идеал, и принимает его за истину в последней инстанции, сильно удивляется и начинает возмущаться, когда он меняется.

К примеру, В.В. Путин очень имперский человек по воспитанию и духу; он внимательно смотрит на Запад и говорит, что поскольку и они, и он решают прагматические задачи, то какого черта они лезут к нему с их идеалами. И предлагает договариваться о прагматике. А они так не могут – они должны апеллировать к «высшему». Это и хорошо, и плохо: хорошо это в том смысле, что из этих идеалов начинается наука вообще, вырастающая из схоластики и [средств] развития абстрактного мышления, чего нет в империях, где предлагается возиться с конкретным огородом – с тем, что есть. А идеализм в России наносной, мыслящий в не свойственных империи терминах. Этими вещами российская интеллигенция заразила всех остальных, а потому наш идеализм все время какой-то непонятный, и мы не поспеваем за изгибами их идеализма. При этом, когда в России соглашаются с неким западным идеалом (постоянно транслируемым), как некой истиной в последней инстанции «от Бога», его транслируют всем вниз тотально. Мы же понимаем, что «маржинализм в 70-е гг. XIX века был придуман исключительно с целью отобрать у России не открытые тогда еще тюменские месторождения нефти», и что «это все придумал Черчилль в 18-м году»! Вера в заговоры – из этого противопоставления идеализма и прагматизма.

Григорьев как-то читал воспоминания одного из разведчиков, который в свое время подслушивал Черчилля и Рузвельта, приезжавших в Москву. Этого разведчика поразило то, что после того как они съезили к Сталину и вернулись, вдруг министр иностранных дел [Британии] вплоть до крика стал ругать премьер-министра Черчилля за то, что тот сказал генералиссимусу нечто, расходящееся с политикой британского правительства, и теперь они не знают, что делать. Черчилль апеллировал к тому, что он, как премьер-министр, может эту политику менять, на что министр иностранных дел ответил в том духе, что когда Черчилль сформулирует эту политику в виде документа с идеалами и предоставит ему, он будет ее придерживаться, но пока этого не сделано, текущей политики должны придерживаться все.

В ходе противостояния церковной и светской властей появилось еще несколько важных вещей, прагматичных для этого противостояния, но сформулированных в идеальной форме. Это идея разделения властей на законодательную и исполнительную, которая прорабатывалась церковью [см. 2 часть данной лекции]. Отсюда следует вторая идея – о верховенстве закона и права. Эта идея также новая и весьма идеалистичная, но предназначенная для решения прагматических проблем. Еще была сформирована идея национального государства, ставшая революцией в догматике, в подходе. Потому что христианская религия строилась на идее единого христианского народа, среди которого «несть ни эллина, ни иудея», из чего проистекала идея единой власти. Когда стало понятно, что выстроить имперскую власть в соответствии с пожеланиями церкви не удается, и что как только она выстраивается, возникает сильнейший конфликт, чреватый захватом Рима, свержением папы и переводом столицы христианства в другие города, пришлось на что-то опираться. По наследию от Карла Великого вне имперского влияния была Франция. И здесь встал вопрос: с одной стороны, папа должен был бы уговаривать Францию стать единой империей, но тогда империя усилится, а договориться с ней нельзя; с другой стороны, к помощи Франции можно было бы прибегать в случае войны с империей, но тогда надо как-то объяснить, почему Франция вне империи. А для этого надо было изменить догматику – сформировать идею о том, что Бог создал разные нации, которые, будучи все христианскими, своим разнообразием свидетельствуют о богатстве Бога и, соответственно, у них могут быть разные власти. Как только это решение было принято, тут же возникла идея Италии как нации. Но где в ней папа? Собственно, в итоге все закончилось Ватиканом – маленьким пятачком в качестве самостоятельного государства. То есть не бывает идеальных решений: будучи принятым, оно помогает, но в дальнейшем возникают его последствия.

И, конечно, из идеи национального государства возникла идея народовластия. Поскольку схема была простая: хотя у наций и должны быть короли, народ также должен иметь свое право – потому что народ церковный, и церковь будет управлять народом, который будет выступать законодателем, тогда как глава национального государства остается исполнительной властью, которая теперь взаимодействует с церковью как властью законодательной посредством народа.

Все эти идеи прагматичны, выросшие из интересов борьбы, но должным образом оформленные как абстрактные принципы, задавшие направление мысли и движение истории Европы.

16. Формирование национальных государств

По итогам предыдущей лекции мы попали в смутное время европейской истории, малоизвестное и непонятное – XIV-XV века. Предыдущее время характеризуется острым противостоянием империи и папства. Даже те, кто хорошо изучает историю, едва ли смогут назвать сколь-нибудь серьезные события, происходивние в этот период. Если речь вести о Столетней войне, то это не серьезное и не образующее историю событие – обычный феодальный конфликт, когда английскому королю на территории Франции принадлежало много земли, которую этот король хотел присвоить. То есть исторической фактуры много, но она вся мелкая: стычки, заговоры, отравления, интриги, но ничего существенного не происходит. Даже если взять историков, то они говорят, что этап феодализма идет до XIII века. Также общеизвестно, что XVII век – эпоха формирования абсолютистских государств. Но что было между XIII и XVII веками? Что это за период из четырех веков? Историки на сей счет говорят, что это эпоха Возрождения, умещающаяся в эти четыре века, – грубо говоря, «эпоха искусства».

Между тем, это был весьма интересный период. Попробуем расписать его политическую структуру. С учетом сказанного на прошлой лекции: есть империя, есть церковь, есть вольные города разного статуса, есть крупные феодалы (так сказать, протонациональные феоды, еще не понимающие, что они крупные – что-то вроде Франции, Англии, Испании, Австрии). На окраинах – территориальные империи вроде Речи Посполитой (из которой лишь потом станут выделяться национальные кусочки), Византия, Турция. Между ними находится масса феодалов, за которую ведется борьба.

По мнению Григорьева, история утратила направляющее воздействие при этих раскладах потому, что фактически империя утратила свое направляющее воздействие, проиграв в этой схватке [императора и папы]. Император продолжает существовать, но уже не играет никакой роли, и не может привлечь к себе массу феодалов. С другой стороны, церковь оказывает влияние на массу феодалов, но в ее политике нет важной силовой составляющей, к которой могла бы присоединиться эта масса; а потому церковь с ними взаимодействует, но не организует.

Что касается вольных городов, то было сказано, что их наличие и предопределило эпоху Возрождения. Для них стал актуальным поиск самопределения. Было понятно, что пока существовала империя и существовал конфликт, вольные города могли пользоваться этим конфликтом и пытаться нарастить свою мощь, а также отбивать атаки местных феодалов (ибо захват хорошего города – всегда богатый приз для любого из них). Однако войны гвельфов и гибеллинов закончились. И вольные города, во-первых, оказались перед лицом обладающих военной силой местных феодалов, а во-вторых, перед ними встала проблема дальнейшего политического развития. Изучение истории им показало, что античные города строили вокруг себя империи, захватывая соседние территории. Однако вольные города, ища в истории такие основы своего существования, оказывались лишь внешне похожими на города античности.

Есть еще две вещи, которые серьезно влияют на события XIV – XV веков. Первая из них – военная революция. Рыцарская конница, которая и определяла военное сословие феодализма, уже в XIII веке (а в XIV веке – точно), показала, что против нее встала хорошо организованная пехота (например, городская), лучники и арбалетчики – вполне эффективные и способные побеждать. С появлением огнестрельного оружия роль конницы стала резко падать, а с появлением пушек стала резко падать защищенность феодальных замков и городов (тогда как до этого считалось, что стены все определяют). Вторая вещь (о которой говорилось на прошлой лекци) – в том, что именно Европа, в отличие от прочих образований того времени (восточных) отличалась тем, что в ней были разделены деньги и власть. Деньги были у жителей вольных городов, а власть над территориями была у феодалов. Для того чтобы вести войну были нужны деньги. Казалось бы, у вольных городов были все возможности для расширения. А потому существовали проекты расширения городов и захвата территорий. Но было несколько проблем.

Прежде всего, деньги находились во множестве городов, а не в каком-то одном городе. С другой стороны, политика вольных городов по отношению к массе феодалов – в том, что часть из них нанимается в качестве наемного войска для того, чтобы воевать с другими городами. Однако наемное войско – плохое войско. Кроме того, вольный город принадлежит выкупившей его верхушке, составляющей городскую аристократию. Для такой тактики хорошо опираться на внутренние ресурсы – население. Но население за участие в войне сразу же начинает требовать политических прав, из чего возникают внутренние конфликты, к тому же низы оказываются вооруженными. Так что вольные города оказываются в ловушке, не будучи способными реализовать какой-либо иной план, нежели с опорой на деньги. И рассматриваемый период истории как раз свидетельствует о том, что никакой политичекий план не проистекает из денег, хотя деньги могут помочь реализации некоторого политического плана, если он актуально существует именно как политический и, к тому же, существуют политические условия для его реализации.

В отличие от вольных городов, чьи попытки реализовать политический план ни к чему не приводят, протонациональные феоды как раз в этом смысле выигрывают, поскольку идея у них простая (захват массы феодалов), они могут опираться на собственные ресурсы и собственных феодалов. В этом смысле деньги для них – только добавка для их собственных ресурсов. (Пример из современной жизни: сегодня побеждают не те фирмы, что хорошо управляются, но те, что лучше могут привлечь финансирование, а именно, крупные фирмы.) И конечно гораздо интереснее и выгоднее финансировать крупные феоды, в которые идут деньги.

При этом вольным городам также оказалось выгодно участвовать в этих процессах, особенно когда вольный город оказывался перед лицом своего местного феодала, с которым нужно воевать. А это, как сказано, либо стоит дорого, либо чревато социальными бунтами. Воевать с собственным феодалом неэффективно, но если договориться с далеким монархом, воюющим с местным феодалом, старающимся его подчинить, да к тому же выторговать у этого монарха условия дополнительной вольности, то можно вести речь о зарождении местного самоуправления в рамках государственной системы: появляются свои системы права (более близкое нам – магдебургское), которых было довольно много. Поэтому вольные города начинают играть, в том числе и политически, на протонациональные феоды. Некоторые крупные феоды превратились в национальные, некоторые – нет; пример – крупный феод Лотарингия, просуществовавший до XVIII века (вообще, Эльзас и Лотарингия – отдельная история Европы), Бургундия, Бретань. Эти процессы заняли довольно долгое время – XIV-XV века.

В XVI веке произошло еще одно важное событие, во-многом, с одной стороны, ускорившее процесс [формирования национальных государств], с другой – затормозившее его: произошла Реформация. В результате противостояния с империей церковь вышла победителем. В своей борьбе она поддерживала протонациональные феоды, но после победы эта поддержка прекратилась. В этом смысле она выступила против тенденции: из четырех политических сил – церкви, империи, вольных городов и протонациональных феодов две (вольные города и феоды) вошли в союз, а одна выступила против них (церковь). Но этого недостаточно, поскольку, выйдя победителем, церковь оказалась на огромной территории в Германии, разбитой на мелкие княжества. Она стала играть по отношению к ним роль императора, ибо иной роли на этой территории не было. И там были попытки ересей и расколов. Кроме того, в то время как деньги играют огромную роль в процессе взаимодействия вольных городов и протонациональных феодов, у церкви были аккумулированы огромные богатства: земли, здания, монастыри, золото и серебро, не говоря про денежный поток от десятины. В этом смысле церковь интересовала [участников процесса формирования нацгосударств], в первую очередь, с точки зрения земли, которую можно раздать, и во вторую очередь, как владелец золота и серебра, которыми можно расплатиться с кредиторами. Но с точки зрения самого, феодального по сути, процесса, важнейшей была земля. А потому, когда появился Лютер, то всем было очень выгодно: и германским княжествам (прятавшим его и массово переходившим в лютеранство), и протонациональным государствам (поскольку это ослабляло церковь). Самым радикальным способом поступили англичане, принявшие протестантизм, объявившие короля главой англиканской церкви и реквизировавшие все католическое имущество, благодаря чему Англия стала первой, действительно абсолютной, монархией; французы, хотя и остались католиками, также сильно пощипали церковь и церковное богатство, причем под предлогом защиты церкви.

На фоне всех этих вещей возродилась империя. Вдруг выяснилось, что император Священной Римской Империи – фигура важная. В целом, политика Карла V и его наследников была очень простой – быть святее папы римского. На много лет церковь попала в сложную ситуацию, поскольку осколки Империи – Испания и Австрия – провозглашали себя более благочинными, чем Рим, выступая в защиту церкви, но не принимая ее институционально, ибо сами в Бога веруют. А потому началась большая свалка, закончившаяся к вящему удовльствию всех сторон.

С одной стороны, главные протонациональные государства – Испания, Франция и Англия – полностью захватили все те территории, которые могли, укрепившись в них и сформировав абсолютные монархии. Но и для церкви все окончилось хорошо, хотя могло быть хуже: Германия продолжала оставаться раздробленной. Когда возникает крупное национальное государство, возникает опасность, что на базе какого-нибудь из них возникнет империя. Между тем, в Европе империи – по окраинам, а в центре – лоскуты. Плюс идея нации усилилась именно со стороны церкви, поскольку она стала ее максимально продвигать. Идея отделения церкви от государства уже заложена в самой конструкции. В этом смысле церковь говорила про монарха, саму себя и народ: монарх контролирует народ, поскольку он – нация, а церковь контролирует его потому, что он – христиане; и, к примеру, французский монарх может владеть французом как представителем нации, но не как христианином. А если французский монарх, к примеру, желает владеть немцами, то на каких основаниях? Он может владеть лишь теми, кто владеет французским языком. И здесь право на восстание оказывается понятным по-христиански: народ отбивается от иностранного вторжения, а все «просвещенные народы» будут ему в случае чего помогать.

И вот эта вся совокупная история выводит на формирование абсолютной монархии. Здесь тоже есть вопрос для периодизации истории: по Марксу, после феодализма был капитализм, хотя другие историки могут ему не верить. Вообще, если есть какой-то серьезный историк, то он, как правило, марксист.

Реплика: тогда и Карамзина, и Ключевского можно назвать марксистами.

Ответ: ну кто же говорит о Карамзине как о серьезном историке?! Он писатель. Вот Хобсбаум – серьезный, но он марксист. Бродель, Ле Гофф – серьезные историки. Они тоже марксисты.

Дело в том, что только марксизм дал некую периодизацию истории и задал хоть какие-то рамки рассуждения о ней. К чему свелись антимарксистские рассуждения, как не к совокупности частных историй?! Достаточно посмотреть на выходящие книжки: «история дьявола», «история секса» и т.п. Но даже с точки зрения марксизма (к примеру, Андерсен) вопрос о том, что было между феодализмом и абсолютной монархией, до сих пор обсуждается: пытаются говорить об отдельной экономической формации – говорят о ней либо как о чем-то самостоятельном, либо как о разновидности азиатского способа производства. Ибо это, действительно, важный исторический период: была масса феодалов, и в ходе их поглощения они превратились либо в абсолютных монархов, либо в двор (как форму инкорпорации), либо в бюрократию, которая реально правила. При этом кадры для бюрократии поставлялись имевшими учебные заведения вольными городами. Хороший пример [из истории Франции] – смена Фуке Кольбером.

Еще один момент: армия стала регулярной, изменился ее состав. Это уже не тот случай, когда полковник [кондотьер] воюет то за одного, то за другого, то в Россию нанимается (вроде барона Мюнхгаузена). Инерция продолжалась, и еще существовали немецкие княжества, дававшие постоянное гигантское предложение на военный рынок (кстати, со стороны англичан против американцев воевали гессенцы). Регулярная армия потребовала создания мануфактур: либо для обеспечения торговли на дальние расстояния, либо для снабжения регулярной армии. В них создавались изобретения, улучшения и развивалось разделение труда. Если нужно 10 000 одинаковых мундиров, то нет смысла их заказывать у 10 000 портных.

Между тем, к периоду революций французское общество подошло, будучи устроено иначе, чем феодальное, и с другими интересами. Их Великую Революцию спровоцировала аристократия, которая была недовольна тем, что на госслужбу берут черт знает кого: должности либо покупают (но это еще можно простить), а вот когда берут «из-под забора» и продвигают потому, что он хороший специалист, то с этим смириться невозможно; а потому аристократы были жутко недовольны королевской властью, но у них не было повода. И вот, когда Луи XVI потребовалось повысить налоги, они вспомнили про свои старые права и собрали Генеральные Штаты, которые не собирались уже много лет. И не третье сословие, а именно аристократы настояли на том, что нужно созвать Генеральные Штаты. На это королевская власть должна была ответить увеличением палаты третьего сословия, повысив ее значимость. Тем более что третье сословие выступило в защиту короля. И прошло много времени [с созыва Генеральных Штатов до того момента], когда котролю отрубили голову.

Существует две проблемы нацгосударства. Первая из них связана с отношением монарха и церкви: коронует, конечно, церковь, но сам монарх связан с нацией. Тогда появляется идея легитимности монарха: он представитель именно нации, от которой он получает легитимность. Но не Бога на земле, поскольку его может представлять только император. И уже появляется обширная литература, которая обсуждает проблему легитимности – связи монарха с нацией. Между тем, монарх на это не может ничего возразить, поскольку так оно и есть. И в Англии, и в других местах, эти вещи регулярно объясняли королям.

Вторая проблема связана с тем, что существует процесс поглощения массы феодалов, расширения, формирования новой бюрократии и новой элиты. Причем эта новая элита жестко построена, у нее появляются свои интересы. Происходит выход к границам того, что можно назвать национальными государствами. Пока строилось нацгосударство, люди делали карьеру и продвигались, работали социальные лифты. Когда был достигнут предел этого процесса, пришлось столкнуться с той же проблемой, что империи, когда она выходит к своим границам. Что дальше делать: завоевывать Европу? Но государство-то национальное, а потому в качестве кого выступает завоеватель? Эту проблему решил Наполеон, воевавший Европу не потому, что он француз, а потому, что он носитель новой «религии просвещения» о свободе, равенстве и братстве. И все нацгосударства мгновенно превращаются в колониальные империи, поскольку, если нельзя воевать Европу, то дикарей-то можно. То есть национальные государства – это внешняя экспансия, которую стало возможным организовывать благодаря Великим Географическим открытиям. И маленькая Европа завоевала весь мир, имея мануфактуры и следующее из них огнестрельное оружие. И еще есть недовольная элита. У англичан все было просто: они как ввели майорат, так этим и решали проблемы: идти и завоевывать новые земли.

Все нацгосударства еще на стадии абсолютной монархии превращаются в империи: Великобритания, Голландия, Бельгия. Однако немцам, которые опоздали [с созданием империи], не дали это сделать. А потому накануне 1914 года начались переговоры насчет того, чтобы немцам что-то дать.

На основе феодализма сложилось бюрократическое государство, в которой действуют свойственные бюрократии, как любой элите, законы: сохранение статуса, включая передачу по наследству, и социальные лифты, или продвижение по службе. И вот, поскольку Европу воевать нельзя, до начала XX века весь мир стал занят столь плотно, что белых пятен на нем почти не было, хотя в некоторых местах они все равно оставались.

Неизвестно, в какой момент это произошло и где именно – это требует изучения. Все это происходит в XIX веке, когда идет бурное развития капитализма, рост производства и богатства, предоставляющий огромные ресурсы – по крайней мере, в некоторых из нацгоударств. Часть этих ресурсов тратится на внешнюю экспансию, часть – на внутреннюю, или на усиление бюрократического контроля над обществом. По-видимому, первопроходцем здесь была Германия, первая начавшая государственный социализм (поскольку ей не давали колоний). Этот контроль связан с расширением внутренних сфер деятельности через введение обязательного образования и создания соответствующих структур, мест и карьерных возможностей, введение социального обеспечения и системы контроля охраны труда (фабричные инспектора – английское явление). Внутренняя экспансия также связана со сбором налогов и контролем бизнеса – в этом смысле перспективы открылись гигантские; постепенно внешняя экспансия заменяется внутренней, которая по сути укрепляет механизмы национального государства. Не потому, что там все себя чувствуют гражданами страны по собственной воле, а потому, что просто деваться некуда, и все вокруг дает понять, что ты гражданин этой страны по ряду перечисляемых оснований. И вот эти две тенденции внешней и внутренней экспансии следует отдельно изучать. И эти тенденции были присущи абсолютизму. Поскольку бюрократии нужны места, она постоянно вынуждена открывать новые сферы создания мест. Когда строится империя, эти места появляются в дальних локусах, а когда это осуществляется внутри, то делать это гораздо безопасней и проще (известно много литературных историй про то, как богатый, но израненный и больной, с лихорадкой, европеец приезжает домой в метрополию, чтобы доживать свой век после того, как он долго не видел семью, а его дети воспитывались непонятно где). Куда легче протащить закон о всеобщем образовании, создающий пост министра образования с бюрократической системой вокруг него; в систему пойдут люди, и в школах будут обоснованно учить тому, что люди – граждане Франции или Британии. Дальше создается социальная структура и объясняется гражданам забота государства о них в виде возможности обращения в разные инстанции и получения денег при выполнении некоторых условий (выплаты налогов, службы в армии и т.п.).

Тенденция внешней экспансии по сути прервалась на Первой Мировой войне, а если точнее, то на обоих мировых войнах. Потому что вдруг выяснилось, что расширялись в мире, а поссорились в Европе, и это оказалось очень накладно. Более того, все ослабли, а в мире появился международный конкурент, забравший себе все дивиденды с этой [военной] истории – США. Британская и Французская империи разваливались достаточно долго, хотя до сих пор какие-то территории за собой сохраняют.

Между тем, реальная история нацгосударств начинается только после Второй Мировой войны, когда имел место гигантский экономический рост и гигантское накопление ресурсов, но вместе с этим – гигантский рост контроля государства над внутренней жизнью. Контроль над экономической жизнью (подаренный кейнсианством), разного рода социальные прожекты (вроде толерантности) и т.п. То есть национальное государство – это империя, расширяющая экспансию внутрь, за счет расширения сфер контроля [общественной жизни]. Для этого нужны ресурсы, достаточное количество которых имелось до сегодняшнего дня.

Сейчас повсеместно говорят про кризис национальных государств, но в чем их кризис? Как раз в том, что перестала работать прежняя модель, и ресурсов для экспансии нет. Сегодня нацгосударства обсуждают, что для борьбы с безработицей и экономического роста надо закрыть оффшоры, которые дадут финансовые ресурсы на ряд социальных проектов вроде защиты меньшинств, арабов и однополых браков, не говоря про полицию и армию. Все это происходит на фоне того, что Греции не дают жалкие 6 млрд. евро в то время, как один только Детройт остался должен 20 млрд. А еще на подходе Чикаго. А про европейские территории даже речи нет.

Кризис – в том, что экспансию больше осуществлять некуда; растрачены даже деньги пенсионных фондов, будучи вложенными в облигации; когда у нас говорили, что «нормальное государство делает то или это» (период к. 1980-х – 1990-х гг.), то Григорьев слушал это с ужасом и понимал, что денег на это нет, но создаются разного рода программы вроде «толерантности», отсасывающей деньги и вызывающей сопротивление на уровне департамента и школы. Или ювенальная юстиция, с которой сейчас борются. Чем больше порождается проблем, тем лучше: в старой схеме можно было бы выбить деньги на решение этих проблем. Механизм выбивания денег есть, но денег нет. Кризис – это осознание того, что так нельзя. Что делать? Ведь нацгосударство больше ничего не умеет, кроме как бюрократически внутри себя разрастаться.

И, конечно, развитие капитализма тесно взаимосвязано и совпало с идеей нацгосударства. Неизвестно, что было бы, если бы в XVIII веке не развивался капитализм и не пошло разделение труда, а осуществлялась бы колониальная экспансия. Наверное, были бы какие-то войны за передел мира, и эти войны возвращались бы в Европу. Кстати, в XIX веке Европа после Наполеона до Германии вела какие-то игрушечные, не катастрофические войны.

Вопрос: получается, что сейчас это внутреннее развитие стало саркомой внутри национального государства?

Ответ: да.

Посмотрите на Грецию, вокруг чего там ведется борьба? Говорят, что нужно сократить еще 15 тыс. госслужащих. А между тем всегда говорили, что чем больше государство все контролирует, тем лучше развивается экономика. А когда поступает предложение увольнять, возникает ужас по поводу того, что какие-то сферы будут выпущены из-под контроля. Когда наращивается контроль – одно, когда теряется – другое. До какого-то момента происходил процесс, при котором сети образовательных учреждений или, к примеру, учреждений здравоохранения, не уменьшались, а снижалось их качество. Но теперь приходится резать саму сеть, и в этом проблема. Возникают вопросы, где будут учиться и социализироваться дети, кто будет работать с мигрантами и т.д. Между тем, с точки зрения низов государство, которое не дает ничего, кроме полицейского надзора, выглядит не очень красиво.

Реплика: то есть национальные государства начали деградировать до протонациональных феодов.

Ответ: ну вот, Испания – по границам феодов, Британия – по границам королевств. В Германии появилось движение регионов, в рамках которых богатые регионы задаются вопросом о том, почему это они кормят восточных немцев, и т.д. А поскольку Восточная Германия как раз является коренной, это вызывает дополнительные проблемы.

Еще один момент, который, по-видимому начался случайно, а впоследствии был воспринят как эффективная технология. Когда появились национальные государства, в той же Европе существовали территориальные империи: османы и Австро-Венгрия. В какой-то момент идея нацгосударства стала считаться нормой. Григорьев много читает и пытается понять про декабристов, потому что его совершенно не удовлетворяют объяснения того, чего, собственно, они добивались (классовых и каких-то иных вещей). У него есть гипотеза, что у декабристов в очень своеобразной форме появилась идея нацгосударства (а свобода и демократия к тому прилагались); кстати, Пестель писал конституцию, скорее, для регулярного государства. Судя по всему, их не устраивал механизм территориальной империи. Но как только стали задумываться о России как о нацгосударстве, включая и высшие круги, сама территориальная империя стала невозможной, к тому же отдельные ее части также стали мыслить себя в рамках идеи нацгосударства.

Против Австро-Венгрии это оружие использовалось позже – первым оно использовалось против Османской Империи. Здесь пострадали все, не только Греция. Первый эксперимент сознательного использования национализма в борьбе – это поддержка греческого восстания. Причем все остальные участники, включая территориальные империи, идею поддержали (первый президент Греции – министр иностранных дел Российской империи; против него, воспитанного в духе александровской бюрократии, восстали). Это оружие активно использовалось Европой на Юго-Востоке – там велась активная работа по насаждению идеологии наций и нацгосударств; и по итогам распада Османской Империи там придумывались нации типа Ирака, Сирии, Ливана, в конце концов – Израиля, которым придумывали собственные истории. Впоследствии это оружие сильно сыграло против Австро-Венгерской и против Российской империй. И оно до сих пор активно работает против России, его потенциал не исчерпан. Самым удобным объектом для экспансии долгое время была Османская империя – «больной человек Европы». И Первая Мировая война, собственно, возникла из-за споров по этому поводу. Там и повод был, и предшествующие балканские войны. А закончилось все формированием нацгосударств.

В этом смысле Россия – единственная оставшаяся до сих пор из европейских государств территориальная империя, но ее проблема – в перепутанности понятий колониальной и территориальной империй. Быть империей сейчас нехорошо, но кем нужно быть? Когда спрашиваешь российских националистов о том, как они себе видят это государство, они говорят про русскую нацию, но при этом жутко возмущаются, когда речь заводят о поморской нации. Их спрашивают, как националист может выступать против этого? Они говорят, что история поморов – выдуманная. Однако как же выдуманная, когда все указывает на ее реальность и на все, что необходимо для нации? Иной пример – казаки, провозглашающие себя новой нацией. Но что такое нация? На самом деле их нет. И потому, когда говорят про то что будут строить русскую нацию, то не очень понимают, что именно будут строить. Ибо сибиряки знают, что есть сибирская нация (и даже знамя есть), также можно говорить про татар и башкир.

Когда в январе 1991 года был штурм телецентра в Вильнюсе, Григорьев был в Сургуте по рабочим вопросам, и какая-то женщина искренее возмущалась тем, что жувущие на территории другой нации русские даже не потрудились выучить их язык. На что стоявший рядом с ней былинного вида геолог предложил ей поговорить на манси.

17. Макс Вебер и дух капитализма: основы управления

Позапрошлая лекция была закончена рассуждениями о соотношении идеализма и прагматизма в истории Западной Европы – откуда оно взялось и появилось, и почему мы плохо понимаем европейцев. Там у Григорьева возникла развилка, ибо он не знал, что делать: с одной стороны, нужно продолжать историческое повествование, с другой стороны, вопрос имеет непосредственное отношение к заявленной теме. Она больше философско-управленческая, нежели историческая.

Эта лекция будет посвящена дальнейшему и более глубокому раскрытию дихотомии идеализма и прагматизма в Европе, но уже не только в сфере политики, но и в других областях жизни. Общие сведения о Максе Вебере можно прочесть в Интернете, а потому здесь их можно опустить. Достаточно сказать, что Вебер до сих пор считается одной из крупнейших фигур западной социологии – в некотором смысле даже до сих пор крупнейшей. И это, кстати, любопытно: в свое время появился Маркс, а после него – люди, ставшие претендовать на звание «других Марксов». В экономике это был Шумпетер, который ставил себе задачу превзойти Маркса в его достижениях. И Шумпетер до сих пор остается очень сильной, влиятельной и обсуждаемой фигурой – помимо Кейнса.

Вебер также, судя по всему, ставил себе задачу стать другим Марксом социологии, опровергнуть Маркса и дать совсем другую картину мира. Возможно, сегодня этого многие не понимают в силу снижения качества образования, но идеи Вебера на Западе до сих пор составляют основу представлений об устройстве и взаимосвязях общества.

Если оценивать Вебера с неокономической точки зрения, то он привлек внимание к очень многим важным темам. С другой стороны, читая Вебера, невозможно не заметить, что, говоря все правильно, он делает совершенно странные выводы. Его нельзя просто прочесть и согласиться с тем, что он сходу понятен. Непонятно почему, но к анализу действительности он старался подходить объективно, а в выводах он был необычайно субъективен, и у него получался разрыв. И сейчас мы это увидим.

Что касается конкретной задачи о духе капитализма, как ее поставил Вебер. Судя по всему, он реагировал на некую интеллектуальную жизнь, которая была в тогдашнем обществе – то ли на Зомбарта, то ли еще на кого-то. И дискуссия эта была направлена на осуждение капитализма как общественного строя, связанного с самыми низкими инстинктами человека – прежде всего, с алчностью. Вебер начинает с того, что говорит: вся эта критика, быть может, имеет под собой какие-то основания (хотя, по большому счету, эти основания не ясны), но ведь ясно, что капиталистические страны более богаты, и потому ли они богаты, что в них более алчное население? Собственные наблюдения Вебера показывают, что проявления жажды денег гораздо более свойственно странам, где капитализм развит в наименьшей степени. Он приводит в пример Германию и Голландию как образцы капитализма, противопоставляя их Испании, Италии и Греции. И, смотря на то, что происходит сегодня в Европе, можно до сих пор наблюдать это разделение – противостояние, непонимание и нестыковка двух духов [капитализма] в двух странах, которые давно капиталистические и входят в ЕС. То есть те, кому в меньшей степени свойственна жажда наживы, получают богатства, а те, кому в большей степени, остаются бедными. Потому с этим надо разобраться.

Такое противопоставление работает до сих пор. Где-то в 2003 году Минэкономразвития провело большое исследование среди западных предпринимателей, которые работали в России, с вопросами о том, что помогает, что мешает и что надо сделать. Предприниматели в блоке «трудовые ресурсы» отмечали, в ряду прочих достоинств, то, что в России люди образованы, а главный недостаток, который бесит практически всех опрошенных, была жадность, которую они считают препятствующей их нормальной работе. Причем этот недостаток называли не только «жадность», но и «нелояльность» (работая в корпорации, готов ее продать за $100) и прочие качества людей, с которыми трудно иметь дело и с которыми не построишь капитализм.

А с кем тогда можно построить капитализм? Чем страны отличаются друг от друга? В одной из своих статей Вебер приводит данные, которые касаются конфессиональных различий, и показывает, что среди предпринимателей, специалистов инженерных специальностей и высокооплачиваемых работников протестанты имеют гигантское превосходство над католиками. У Вебера есть сложное и достаточно аккуратное рассуждение о том, не влияют ли какие-то другие факторы на это распределение, но в итоге он приходит к выводу, что конфессиональная принадлежность, судя по всему, как-то влияет на уровень богатства.

И Вебер говорит, что есть некий «дух капитализма», как-то связанный с этой конфессиональной принадлежностью. Как его определить? Здесь сразу возникает сложность, поскольку Вебер его определяет, но, на взгляд Григорьева, неверно; и впоследствии будет сказано, почему. Пишет он про другое – про то, что «дух капитализма» как раз и заключается в идеальном подходе к решению прагматических задач. Это как раз то, что отмечалось про политику. Возникает вопрос, откуда взялась эта дихотомия [идеального и прагматического]. Ранее было показано, что противостояние папы с императором, действительно, породило способ решения прагматических задач не иначе, как посредством формулирования идеальных конструкций. Но эти вопросы касались очень узкого круга людей: самих папы и императора, их советников и формировавших этих советников университетов – в целом, сферы интеллигенции. Весь остальной народ в своей массе жил вне этой дихотомии, а потому нельзя сказать, что она и создала дух капитализма – это совершенно разные сферы. Тогда каким образом эта дихотомия проникла в массы? И тут как раз следует остановиться на эпохе Реформации.

Следует рассмотреть то, как устроено католическое религиозное сознание – с точки зрения не догматов, а организации жизни. В католицизме идеалом такой жизни была монашеская аскеза, посященная трудам, проводимым в бедности и молениях Богу. Даже создателям этой концепции было понятно, что этот идеал невозможно распространить на все сообщество, а потому миряне будут ему соответствовать с некоторыми допущениями; но могут ли они спасти свои души? Ответ – да, но при условии постоянного взаимодействия с церковной иерархией; институтами такого взаимодействия становятся исповедь (к которой не допустят без причастия), покаяние, добрые дела, а также индульгенция (по мере развития денежной системы). Для монахов еще добавляется институт послушания, и для них же совершенно понятна возможность спасения. А для мирян эта возможность совершенно непонятна: с одной стороны, допускается совершать грехи, с другой – предписывается постоянно в них каяться. Однако меры грехов и мирской институционализации спасения нет.

Если оценивать схему институтов мирского спасения с прагматической точки зрения, то получается интересная картина, поскольку она представляет собой ничто иное, как схему перекачивания мирских богатств в церковь. Ибо за все надо платить, а поскольку миряне не могут платить жизнью (как монахи), им предписывалось платить деньгами. И при этом ничего не гарантируется, главное – платить все больше. А «добрые дела» – это дела в пользу церкви. Между тем, обогащение церкви разрушало ее главный идеал аскезы.

Против этого механизма, собственно, и выступила Реформация (особо сильно возмущавшаяся индульгенциями): при таком механизме церковь в целом не может вести святой образ жизни, а потому от него надо отказаться. Но отказаться в простом смысле означает пограбить, что часто и случалось. Этот путь ни к чему не приводил, поскольку вопрос о том, как жить и где идеал, не был решен. А потому бороться с действующим церковным мехенизмом было возможно, лишь формулируя альтернативный идеал.

Уже отсюда видно, с чем должен был быть связан новый идеал церкви – с тем, что и мирская жизнь может быть устроена так, что в ней человек сможет спастись. В этом смысле Лютер далеко не пошел, гораздо дальше двинулся кальвинизм и прочие ветви протестантизма. Но был задан тренд концепции спасения в миру. Монашеская аскеза полностью отрицалась (хотя францисканцев и поминали добрым словом), но как механизм спасения она не рассматривалась.

Была сформулирована идеальная задача [Реформации]. Давайте теперь сформулируем и прагматическую задачу. В предыдущей лекции мы видели, что для формирования нацгосударств были нужны огромные деньги, а механизм обогащения был в руках у церкви, и она забирала себе львиную долю. А потому было нужно отобрать у церкви богатство (а затем – отменить сам механизм), которое, прежде всего, было богатством монастырей. А потому монастырская аскеза также должна была быть подвергнута анафеме. И должен был быть сформулирован другой идеал, но его нужно было неким образом сформулировать и описать.

Рассматриваемый механизм католической церкви в общем основывался на Евангелии. Новый идеал стали искать в Ветхом Завете, а потому здесь произошел сдвиг, имеющий под собой большой смысл, поскольку Ветхий Завет писался не для всех, а для иудейского народа. Как же вести святую жизнь, оставаясь в миру? Была сформирована концепция собственного призвания, которому должен следовать человек. Но здесь тоже были сложности. Евангельский Бог человечный и всех любит, плюс апостол Павел кое-что добавил от себя. Но Бог Ветхого Завета гораздо более жесток, абстрактен и гораздо менее человечен. И этот абстрактный ветхозветный Бог есть сила, которая не только все видит, но и все заранее спланировала – в том числе и то, кто спасется и кто нет: никто не рождается и не спасаются без того, чтобы это не было замыслено Богом задолго до рождения; а другие не спасутся (это уже кальвинистская концепция). А потому никто и не может повлиять на свое спасение, поскольку оно предопределено и свободная воля не играет никакой роли. А значит, место для свободы воли в новой системе где-то надо было оставить (хотя в некоторых протестантских сектах думали именно так).

Вопрос: наверное, имелось в виду призвание как расширение понятия добрых дел?

Ответ: нет, поскольку Бог теперь абстрактный и понятие призвания вообще не м.б. взято из реальной жизни, его удел – область идеального.

Вопрос: но каков тогда механизм определения того, у кого какое призвание?

Ответ: это хороший вопрос, демонстрирующий различие религий; мы, как православные, сходимся с католиками в понимании призвания на основе притчи Христа о талантах – у нас гораздо больше Евангелия. А потому у нас призвание человеческое или метачеловеческое, тогда как у протестантов призвание совершенное абстрактно. Абстрактный Бог создал мир разумным и рациональным в каждой его песчинке, а поскольку все происходящее в мире делается по божьей воле, рационально (невозможно, что Бог действует нерационально). Однако совершивший грехопадение человек выпал из созданной Богом рациональной системы, а в этой связи задача и спасение – в создании частичной рациональности (красоты, гармонии, организованности и т.п.) вокруг себя в миру. И в этом состоит призвание человека. То есть выступить подобием Бога, не претендуя на собственную божественность, поскольку обустраивается не вся Вселенная, то только тот кусочек, которым человек располагает – прежде всего, собственная жизнь. А это значит ввести в нее некую регулярность, твердые правила, и следовать им.

Реплика: но эти правила получаются не закостеневшими, то есть их, равно как ценностную базу, можно менять в течение всей своей жизни – в случае, если считается, что они больше не рациональны.

Ответ: дело не в том, что считается, ибо здесь человек не может «считать»; ценностную базу можно менять, но под влиянием другого, о чем будет сказано дальше.

Из концепции призвания возникло выделение истинного христианина – рационального и следующего своему призванию, которому противостоит натуральный, природный, естественный, неорганизованный человек (в разных источниках обозначаемый по-разному). Этот естественный человек непосредственно реагирует на все, что ему преподносит окружающая среда: например, выглянуло солнце – он радуется и едет на дачу, а не идет на лекцию, а потому все присутствующие на этой лекции – злостные кальвинисты [шутка]. Смешно ему – смеется, он в горе – плачет, и т.д., то есть ведет себя естественно.

Реплика: реагирует, как амеба на раздражители.

Ответ: совершенно верно.

И, собственно, этот же человек – алчный: видит деньги – хочет деньги. Таким образом, алчность попадает в область естественного человека, который тем самым ведет себя не по-христиански. Протестантские богословы задались вопросом о том, можно ли доверять натуральному человеку, и ответили, что вообще-то не стоит, хотя он может быть хорошим и способен совершать добрые дела. Но вообще-то непонятно, почему он совершает добрые дела: из того, что он вчера и сегодня совершил добрые дела, не значит, что завтра он не сделает злое. А потому доверять этому человеку ни в коем случае нельзя. Кстати, членов протестантских сект всегда призывали к проверке себя на синергизм [взаимосодействие Бога и человека в деле спасения последнего], в котором заведомо обвиняли католиков, связанный с вопросом о причине совершения доброго дела: потому ли оно сделано, что человек добр, или потому, что он хочет угодить Богу [собственно синергизм]. В отдельном добром деле нет ответа на этот вопрос – он есть лишь в организованной и постоянно поддерживаемой жизни, и добрые дела оказываются следствием всей такой жизни, копирующей, в некотором смысле, Бога, а не спонтанным и частичным действием (увидел собачку – пожалел ее). И неизвестно, есть или нет синергизм в частичном действии – это надо проверять. Истинному же христианину свойственны организованность и постоянная самопроверка (рефлексия), чем он отличается от «человека естественного».

Вопрос: а разве у протестантов не было еще идеи того, что «добро должно быть с кулаками»? Раньше-то кальвинисты были суровыми.

Ответ: да, это было, поскольку естественные люди для них – нелюди, о которых заранее известно, что они не спасутся. И, действительно, поначалу это была весьма воинственная религия.

Реплика: если про христиан неизвестно, избранные они или отверженные, то про нехристей уже точно понятно.

Ответ: нет, речь идет о христианине, соблюдающем обряды; но мы-то про него знаем заранее, что он – отброс человеческий, и что его Бог не любит (потому что если бы его Бог любил, он был бы организован как прочие кальвинисты). А эти вещи определяются по поведению. Протестантские сектанты жили общинами, и перепроверяли не только сами себя, но и друг друга. И в этом смысле в первых реформаторских сектах проникновение церкви в мирскую жизнь было гораздо более глубоким, чем при католицизме. Со стороны, конечно, люди тоже могли прийти, но только приняв правила и пройдя проверку. И, конечно, кто-то может оступиться, здесь есть градации, разные для разных сект.

Вопрос: а почему они секты?

Ответ: потому, что они фактически таковы.

Реплика: поскольку протестантизм пошел по лютеранскому пути, было решено избавиться от сектантских черт.

Ответ: поэтому все сектанты и сбежали в Америку (баптисты и все прочие). Когда протестантизмом занялись государи, то столь жесткие структуры у подданных были не нужны.

Здесь есть одно противоречие: с одной стороны, реформаторы жили общинами и сектами, с другой стороны, настоящий христианин доверяет исключительно себе и своему суждению, он индивидуалист, причем абсолютный. Для того, чтобы стать настоящим христианином, он должен порвать все связи с неорганизованной жизнью – поскольку есть только он и Бог, и он разговаривает только с ним. Что касается призвания, то это слово ввел Лютер, употребив в переводе Библии. По мнению Вебера, этот термин – beruf(нем., также переводится как «профессия») не соответствует духу источника (Евангелия), но соответствует духу Лютера.

Реплика: то есть получается, что Лютер возомнил себя бОльшим христианином, чем сам Бог.

Ответ: у нас есть идущая от Тютчева русская традиция считать, что «мысль изреченная есть ложь». Григрьев прочел в журнале «Федералист» рассуждение одного из авторов, который говорил, что мы разговаривам друг с другом на языках и понимаем только языки, а потому когда к нам обращается Бог, то он также вынуждет подстраиваться под нас и говорить словами, поэтому и Бога-то мы не до конца понимаем. А потому и трактовать его можем по-разному, чем и занимался Лютер. Бог ничего не дал, кроме слов, о которых теперь нужно думать, и эти слова были поняты определенным образом.

Ранее было сказано, что государственная власть, когда она брала контроль над протестантизмом, пыталась ограничивать радикальность протестантов и сблизить их с остальными христианами, максимально размыв концепцию. Кроме того, индивидуализм предполагает отказ от каких бы то ни было авторитетов, что было направлено на прежние католические практики вроде торговли мощами святых, чем занимались церковные «авторитеты»; человек верит только самому себе. Для государства это совершенно отвратительная вещь, и оно пыталось смягчить все это.

Что касается индивидуализма, то весь разговор до сих пор был про прошлое и про секты прошлого. Сегодня все размылось в практике. Индивидуализм не означает возможность делать, что хочу (как это понимается в католицизме и православии, да и сейчас на Западе) – это следование своему призванию, а все остальные пусть идут на фиг. В этом смысле Григорьев всех призывает постмотреть сериал «Доктор Хаус», где образ главного героя представлен человеком того самого мира, где следуют своему призванию. И там часто разговоры ведутся в понятиях прошлых веков, апеллируя к ним. И мир, который стал более натуральным, просто не понимает этого человека, считая его эгоистом. Иное дело, что он там всех все время при этом спасает согласно своему призванию, и только потому, что он это делает, с ним мирятся. В этом смысле сериал очень интересный и философский.

Также призвание есть социальный маркер: «я следую своему призванию, а все остальные – нет», то есть это показатель избранности, подобно «избранному народу». Что вполне себе логично проистекает из Ветхого Завета. Только теперь избранность распространяется не на иудеев и не на всех христиан, а на настоящего христианина, который есть аристократ, «святой в миру», совершенно отличный от всех остальных человек. И это становится внутренним социальным маркером.

Каковы же критерии избранности, коли призвание абстрактно? Человек может попробовать неким образом организовать себя, свое окружение и свое дело, но как выяснить, правильно ли выбрано призвание? Это в исламе можно всю жизнь жить неправильно, но если человек совершил подвиг во имя Аллаха, то ему все прощается – спасение идет в подвиге. А если человек совершил подвиг и выжил, то ему предстоит еще подвиг. И все. Это концепция разового хорошего дела. Тогда как католический признак синергизма, с протестантской точки зрения, означает, что тем самым с Богом заключается торговая сделка, которая есть действие равных, и совершение добрых дел в расчете на то, что Бог их оценит, есть совершенное неуважение к Богу. Так что не одним добрым делом заслуживается спасение, а исключительно всей жизнью. Но как, опять же, понять правильность призвания? Критерий здесь один: успех.

Именно поэтому Григорьеву трудно читать гражданам России эту лекцию, поскольку для ее восприятия мозг должен быть немного иначе устроен, а при нашем воспитании у большинства из нас такой возможности не появляется. В католицизме укравший и покаявшийся может идти дальше, равно как купивший индульгенцию. А поскольку все это есть механизм обогащения церкви, то она оказывается даже заинтересованной в том, чтобы миряне чаще грешили. Но у протестанта, уж коли он организовал вокруг себя некую рациональность, успехом этой рациональности будет возможность расширения того, что он делает. Ибо человек копирует Бога в рациональном устройстве своего окружения. И если человек занимается бизнесом, то в смысле успеха он получает не деньги, а возможность организации (рационализации) своего окружения. А если человек занимается общественной деятельностью и оказывает влияние, то успех – это возможность расширять свое влияние. Если человек рационально организовал власть, то получил инструменты ее расширения. Это относится ко всему, то есть в понятие успеха включаются не только деньги, поскольку цель – не деньги.

У протестантов были многочисленные рассуждения про провидение. Типичный пример – Робинзон: натуральный человек начал бы бегать, а он достает гроссбух и начинает планировать свою деятельность, ведя размеренный и организованный образ жизни. И ему способствует успех, поскольку он все время расширяется. И тогда «провидение» ему посылает случайные подарки [сундуки с разбившихся кораблей]. По поводу провидения была сложная ситуация (диктует-не диктует), но общая линия была связана с тем, что успех – это возможность расширения, как индекс благоволения Бога, знак того, что Бог одобряет деятельность человека, который его «правильно копирует».

И этот момент Вебер специально подчеркивает: стремление к деньгам осуждается, но деньги, полученные как результат правильно организованной жизни, приветствуются. Ибо здесь важно, как человек получил деньги: украл, как нам советуют, или заработал благодаря постоянно проявляемым труду и упорству. Ибо, еще раз, смотрится вся жизнь, а не отдельное событие, которое ни о чем не говорит. Натуральный человек может умереть, не совершив плохого поступка, но «истинные христиане» все равно будут сомневаться в нем насчет того, не пытался ли он заключить сделку с Богом. Тогда как в протестантизме человек не заключает никакой сделки с Богом, но сам себя организует, и только рефлексирует и проверяет свою деятельность.

У Вебера есть интересное замечание по поводу призвания. Он говорит, что в протестантских рассуждениях есть то, что когда человек формулирует свое призвание, он должен рассчитывать свои силы. Поскольку, если призвание выбрано не по силам, то человек провалится и, тем самым, будет неугоден Богу. То есть появляется экономический, или бухгалтерский, расчет ресурсов и результатов. То есть бизнес-планирование собственной деятельности. А здесь появляются два варианта, которые оба плохи: 1) если человек берет большое призвание, имея недостаточно для него ресурсов, и не выполняет; и 2) если человек имеет достаточно ресурсов, но выбирает маленькое призвание, и выполняет его, будучи способным на большее. И в этом рассуждении фактически кроется весь дух капитализма с его предварительным расчетом возможностей действия, которое относится не к деньгам, а к жизни и к воле божьей. То есть дух капитализма – это идеалистический подход к решению прагматических задач, не связанный с алчностью и даже противостоящий ей идеей своеобразно понятого успеха. И сейчас видно, что все, произошедшее с людьми в ходе Реформации, было не в рамках рассуждений отдельной интеллигенции, а вышло на уровень всех простых людей, которые стали об этом рассуждать.

То есть деньги получают не для забав и не для услады, а для того, чтобы расширять свое призвание. И так относится к деньгам любой правильный банкир. Вебер приводит в пример Фуггера, который был католиком и мог всего здесь изложенного не понимать. Ясно, что бывают люди, которым может прийти в голову идея рационализации и организации своей жизни, только она будет случайной. У склонных к этому людей появлялось религиозное обоснование и общественное признание, и они становились лордами. Вебер как раз приводит пример из переписки Фуггера, когда его спрашивают, зачем ему, на старости лет, сдалось продолжать зарабатывать деньги, когда ими стоило бы наслаждаться, а деньги пусть зарабатывают молодые; на что Фуггер отвечает, что, поскольку это его дело, он будет заниматься им до конца жизни, а деньги не для наслаждений. Иное дело, что в католицизме он «белая ворона», его никто не понимает и считают жадным ублюдком (ибо деньги для того, чтобы пить, гулять и веселиться, особенно для тех, у кого их полно); однако по факту появления протестантизма эти рассуждения и поведение Фуггера становятся нормой, тогда как иное поведение перестает быть нормой.

Конечно, вся рассмотренная конструкция должна пониматься с той точки зрения, что религия и ее роль в жизни людей не такая, как была в XVI-XVIII веках. Вопрос о спасении большинство из наших совеременников уже не ставит – по крайней мере, постоянно. Конечно, люди рождаются в определенных культурах, и пример «Доктора Хауса» показывает, что носитель той культуры современным обществом не признается. Но, тем не менее, при смене формы сохранилось содержание. Так, недавно в неокономике по совершенно другому поводу завязалась дискуссия об образовании. При этом источником послужила книга П.Друкера «Эпоха разрыва», где он упоминает один факт в странном контексте. Рассуждая про информационное общество, он вроде бы пытается подтвердить свою позицию, а потом приводит факты, которые, с одной стороны, подтверждают, с другой – противоречат его концепции. Он говорит, что, в действительности, наблюдается рост уровня образованности людей, а также то, что работодатели предпочитают брать более образованных людей на работу и платить им больше; хотя с другой стороны, говорит Друкер, нельзя не признать и тенденцию к тому, что деятельность людей становится проще. То есть работодатель предпочитает более высокий уровень образования, а деятельность при этом становится проще, что связано с разделением труда, о чем была речь [на экономических лекциях]: «кнопконажимательство». Но зачем это дело поручать человеку с высшим образованием? Это же явление, кстати, заметил историк экономики и специалист по вопросам экономики образования М. Блауг: что часто людей с высшим образованием берут на места, не требующие такого образования. Когда после дискуссии по этому поводу Григорьев готовил лекцию, он понял, что образование – это проявление некой организованности человека и преодоление в себе некой «натуральности». Образование в современном мире выполняет примерно ту же самую роль, что выполняли протестантские секты в прошлом (а Григорьев всегда чувствовал сектантский и религиозный характер системы образования). Только они это делают по-другому: человек за четыре года удовлетворил требования жесткой системы нормативов и сдал экзамены, после чего перестал быть «натуральным» человеком и стал «организованным» – таким, которому уже можно доверять. И работодатель понимает, что никаких иных противоядий от натурального человека у него нет. Школа при этом для работодателя не показатель, поскольку, по крайней мере, американская школа натурализована довльно давно и прочно, а после введения совместного обучения белых и цветных она превратилась в джунгли; поэтому показатель – вуз.

Еще один момент, касающийся протестантских сект: в них осуждается ведение неподготовленных разговоров, в противном случае разговор считается бессмысленным. Это насчет спонтанных вопросов слушателей лекции [шутка].

Всю изложенную в этой лекции картину нарисовал Макс Вебер, однако сделал из нее совершенно безумный вывод о том, что дух капитализма состоит в том, что профессиональное призвание – профессионально, то есть что отличие капиталистических стран от прочих заключается в том, что в них люди более последовательно, «профессионализированно» служат своей профессии. И что все, рассказанное Вебером, имеет отношение к понятию профессии. Когда Григорьев это прочел, он поразился. У Вебера есть вещи, шитые белыми нитками – например, когда он цитирует Б.Франклина, когда тот утверждает, что «благо человека – искусство в своем деле» (в русском переводе). Вебер говорит, что значение этой фразы – «благо человека – искусство в своей профессии», и при этом дает в примечаниях английский перевод слова «дело», которое звучит как “business”. Но где «бизнес» и где «профессия»? Они, конечно, близки; возможно также, что в некотором смысле во времена Франклина эти понятия еще не разошлись. После этого Вебер начинает говорить про профессию, но при этом не вполне понятно, какую профессию он имеет в виду. Хотя Григорьев понимает, какую профессию имеет в виду Вебер ‒ это профессия социолога – во всяком случае, никакого другого варианта здесь быть не может (сам себя не похвалишь – никто не похвалит). При этом у него есть длинный перечень разных профессий, где для него ремесленник и официант – не профессии, не говоря про извозчика, который для Вебера вообще образец натурального человека. Также для него и врач – не профессия. Однако свою социологическую профессию он не смог отнести ни к бизнесу, ни к общественной деятельности, ни к политико-государственной деятельности; между тем, эти три сферы как раз и проверяются успехом и расширением. Причем все это Вебер писал в к XIX – н. XX века, когда можно было просто пойти на завод и выяснить, в чем состоит призвание человека, вытачивающего изо дня в день одну и ту же дырку определенного размера. Или, как в то же время писал Гоббсон, может ли человек найти смысл своей жизни в делании 1/128 части сапога? Григорьев подозревает, что Гоббсон просто отвечал на Вебера. Между тем, Вебера в России читает и любит интеллигенция (наверное, за его «гениальный» вывод) – по крайней мере, им интересовались многие в начале 1990-х гг. В этом смысле примечательна протестантская поговорка «хороший человек – не профессия».

18. Макс Вебер и дух капитализма: дух неокономики

Прошлая лекция была закончена на том, что Вебер нам описал интересную конструкцию, сделав из нее весьма странный вывод о том, что дух капитализма как-то связан с приверженностью профессии. Вопрос о том, кого он имел в виду, имеет ответ: социологи; хотя, конечно, в первую очередь он имел в виду государственных чиновников, к чему еще предстоит вернуться. Когда он рассуждал об управлении и обо всем, что с ним связано, то имел в виду некоего чиновника, что умещается в его схему. Давайте разберем, что он на самом деле описывал.

На самом деле он описывал два способа взаимодействия индивида с окружающей средой. Натуральный человек полностью погружен в окружающую среду, на которого оказываются разные воздействия. У него есть желания, в соответствии с которыми он действует – реагирует на то, как на него воздействует окружающая среда. Желания могут быть разными, в том числе возникает желание денег, поскольку те на него воздействуют. И вот это желание денег, по Веберу, проявляется в алчности: увидел человек деньги – сразу среагировал, не увидел – не среагировал. У натуральных людей есть желание, но не цель, заработать деньги, но поскольку на данный момент денег нет, есть решение поваляться на диване. Соответственно и о спасении он заботится точно также: если есть возможность сделать доброе дело – сделает, нет возможности – не сделает (например, потому, что в данный конкретный момент хочется кушать). Именно для такого человека католическая церковь ввела систему компенсационных правил с отпущением грехов.

Но у Вебера есть и другая схема взаимодействия: там также есть окружающая среда, но схема уже двойная: 1) сначала человек выносится из окружающей среды, в которой существуют все те влияния, что действуют на человека натурального, и смотрит на нее как бы со стороны – из идеальной позиции «маленького Бога», в которой он самоощущает себя; 2) выбирает те внешние воздействия, с которыми он будет взаимодействовать, смотря обратно внутрь, но выстраивая вокруг себя некую систему взаимодействия с теми явлениями окружающего мира, которые он выбрал, тогда как остальные он просто игнорирует. То есть между ним и окружающим миром возникает рационализированное окружение, представляющее собой некий искусственный фильтр. Конечно, в случае неорганизованного человека есть некоторая структуризация, но у «организованного человека» структуризация своя, устроенная по-другому, и мы ее еще увидим. Это идеальные типы, и мы еще увидим взаимосвязь между ними.

Система организованного человека может быть чем угодно – например, образом жизни: что бы ни случалось, человек обедает тогда-то, молится тогда-то, взаимодействует только с определенными людьми и только по определенным вопросам.

Вопрос: а эта оболочка [между «организованным человеком» и миром] создается самим человеком, или она навязана ему извне?

Ответ: конечно, в некотором смысле, она может быть навязана извне – когда речь идет о протестантских сектах, когда секта уже создала свою структуру и человек согласился войти в нее. И если речь идет о бизнесе (а «оболочка» как раз и есть ничто иное, как бизнес), то человек не лежит на диване, а сам для себя определяет цели и действия. Изначально цель задана – для верующих это спасение, для неверующих – бизнес. И тогда, во втором случае, деньги становятся целью. Между тем, ранее было приведено рассуждение Вебера о том, что дух капитализма заключался в жажде денег, и в случае натурального человека видна алчность, которая проявляется временами, а потому простительна. Но в случае организованного человека бизнес – не деньги, а деньги – результат бизнеса, то есть того, что человек выбрал. Однако здесь несколько иное: человек общается с окружающей средой через призму бизнеса. В этом смысле претензия натурального человека к организованному такова, что первый приходит ко второму по дружбе и ждет от него дружеской реакции, тогда как второй смотрит при этом на первого через призму бизнеса, а потому первый предъявляет второму претензии в смысле жажды денег, но это не жажда денег, а жажда дела; тогда как деньги есть и результат и условие этого дела. Между тем, в глазах первого все выглядит так, как будто жажда денег у второго сильнее.

Составим список того, что важно для функционирования моделей натурального и организованного человека. Разумеется, и для натурального человека существует некая основа структуризации. На слушателей данной лекции оказываются мириады разных влияний – слуховых, зрительных, осязательных, температурных и т.д. И есть в связи с ними некие желания. Мы можем запомнить какие-то однородные воздействия, запомнить свои действия в ответ на эти воздействия, и оценить, приносят ли они с точки зрения наших жаланий успех или нет. Поэтому есть память, или опыт, взаимодействия с разными ситуациями. Именно в схеме натурального человека могут появляться зачатки структурированного отношения к миру – в силу того, что здесь можно осуществить классификации (с которых начинается любая наука). Также существуют общественный опыт и общественная память, передаваемые через язык, поговорки, воспитание и нормы, транслируемые обществом. И в этом смысле человек действует в окружающей среде с учетом прежнего опыта и собственной памяти.

Здесь речь идет о том, что натуральный человек – это человек традиционного общества, действующий по принципу подражания. А традиция предписывает поступать неким образом в силу успешности данного поведения, либо не поступать неким образом в силу того, что в действии есть некие «подводные камни». Конечно, опыт натурального человека может потом говорить что-то другое, однако если человеку что-то внушили, то ему для того, чтобы нормально прожить жизнь, достаточно чужого опыта. Конечно, люди различаются способностью к рефлексии по поводу собственного опыта: у кого хорошая рефлексия, те могут бунтовать против традиций и даже заражать этим всех остальных.

Вопрос: а нельзя ли сказать, что у натурального человека другая символьная база? То есть символ успеха для натурального человека один, а для организованного – другой.

Ответ: а для натурального человека нет успеха, и даже нет меры.

Уже было сказано, что российское население большей частью состоит из натуральных людей. Посмотрите, какой мы сейчас имеем тренд в политике: возврат, или откат, к традиционному обществу. То есть наше общество натуральных людей попробовало сунуться в систему организованных людей, эта система им не понравилось, и они среагировали на это совершенно очевидным образом. Традиционный человек придумал себе образ-пугалку врага – «либерала» или «демократа», хотя даже не задумывается о том, кто это и что это. Причем испугался натуральный человек не капитализма, выстраиваемого по схеме организованого человека, но той демократии, которую он сам строит; и говорит, что у него чего-то не получается. Между тем, западные идеологи нам говорят, что в схеме организованного человека первое дело – самоограничение, а демократия – не вседозволенность. Тогда как в России строится демократия «натурального типа», то есть на основе вседозволенности, путем подражания другим (обезьянничания), и мы сами этой демократии пугаемся. И мы, будучи не в состоянии построить ни демократию, ни капитализм, конечно, разрушаем традиционное общество и традиционный опыт.

В схеме организованного человека имеет место противопоставление окружающей среде – как природной [с чем связан сегодняшний экологический вопрос], так и социальной. То есть происходит переход от подражания к противопоставлению. Формируемое в этой схеме общество называется «обществом модерна», хотя часто, употребляя это выражение, не понимают того, о чем говорят. Общество модерна – потому, что в «фильтре» между человеком и средой воздействий на человека постоянно действует система модернизации, обращенная к каждому человеку; то есть к каждому человеку обращен призыв модернизировать, изменять структуру взаимодействия с миром. В реальном обществе далеко не каждый участвует в этом процессе, а сегодня почти никто не участвует. Уже Вебер на рубеже XIX и XX веков говорил, что схема с фильтром, опосредующим человека и мир, уже отброшена за ненадобностью. Поскольку она сработала при становлении капитализма, но сейчас возможностей для ее проявления все меньше и меньше. А произошло это потому, что данная схема весьма противоречива с экономической точки зрения. Бизнес заинтересован в том, чтобы продавать удовльствия; бизнесмен занимается самоограничением, но для того, чтобы схема «организованного человека» существовала, все остальные должны быть неограниченны в своих желаниях. И не было механизма воспроизводства самоограничивающихся людей, которые всяко размывались среди массы желающих, которых становилось все больше и больше. Сегодня много именно натуральных людей, и они правят всем, чем угодно, включая сознание, тогда как организованных людей совсем мало (если они вообще где-то остались).

Итак, человек выстроил схему взаимодействия с миром, используя соответствующий фильтр. Но дальше он попадает в позицию того самого бога, который после шести дней должен был бы сесть и начать отдыхать, ибо «организованный мир» уже сотворен, и бизнес работает. Но что в это время делает творец этой системы? Он выпадает, и в этом смысле сам акт «творения» единичен. С бизнесом все понятно, поскольку его можно расширять. Здесь есть два варианта: когда человек просто выпадает из процесса и ничего не делает (но чем при этом заниматься и как при этом спасаться?); либо, осуществив акт творения, человек попадает в аврально-рутинную ситуацию внутри своего бизнеса, который тоже имеет мало отношения к спасению, поскольку бОльшая часть его дальнейшей деятельности – это схема натурального человека, реагирующего на раздражители (ввели налог, закрылся рынок, сломался станок и т.п. – что делать?). И если человек не уходит из бизнеса, он попадает в ситуацию, когда пропадает отличие от остальных. В этом смысле возможно создание разного рода благотворительных фондов (вроде фондов Форда, Карнеги или Гейтса), при том, что на позицию «внутри фильтра» берутся наемные менеджеры. Однако сама схема спасения и организации жизни не работает. То есть, в действительности, человек разово получает прилив адреналина и чувства причастности Богу, которое в некоторый момент уходит. А потому и сама схема разлагается.

В то время как социолог Вебер писал на рубеже эпох, Хобсбаум (весьма уважаемый историк за пределами компартии Британии, членом которой он был) говорил, что где-то в 1860-1870 гг. начало наблюдаться демонстративно-потребительское поведение буржуазии, тогда как до этого времени поведение было веберовское («быт – ничто, бизнес – все»: бизнесмен одет в скромный сюртук и сам сидит за конторкой), а после, поскольку денег становится много, пропадает самоограничение и начинается массовое демонстративное потребление.

Одним из первых, кто писал про этот процесс, был экономист Симеон, который назвал процесс, связанный с формированием капитала, воздержанием. А в 1860-1870 гг. он получил ответ от Лассаля, который написал целую серию статей про воздержание Ротшильдов. И экономисты были вынуждены заменить термин «воздержание» на «ожидание». Но даже «ожидание» не очень помогло, а потому сейчас говорят о «временнЫх предпочтениях», которые различны для разных людей.

Вопрос: 1860-1870-е гг. – это Европа, а когда этот процесс начался в США: параллельно или намного позже?

Ответ: Вебер пишет и про США рубежа XIX и XX веков, и отмечает прекращение действия схемы организованного человека. Он описывает роль сект в функционировании финансовых институтов США, основанных на доверии (членство в секте часто было залогом успеха). Про свое время он говорит, что «организованные люди» перестали интересоваться бизнесом, и у них началось соревнование богатств. А потому деньги как цель появились в прямом виде: неважно, каким бизнесом занимается человек, деньги – главная цель.

Про те же времена пишет Торстейн Веблен в его «Теории делового предприятия» 1902 года – работа одного и того же времени, в котором его описание структуры американской экономики связано с тезисом о том, что промышленность уже полностью попала под влияние финансового сектора, и что промышленность не сама себе ставит задачи насчет товара и способа его производства, а получает их от финсектора. Эти вещи, набранные из общей эрудици Григорьева, было очень интересно изучать – включая ницшеанскую «смерть Бога».

Реплика: это же известно, что когда бизнес перестал быть целью и стал средством, он немного изменился.

Ответ: да, изменился – он размылся; Вебер писал об этом, говоря, что схема организованного человека размылась.

Реплика: то есть сначала победили избранные, а затем эти избранные начали деградировать обратно к натуральному человеку.

Ответ: да, хотя сама структура бизнеса сохранилась, а также институты, которые его создают. То есть натуральный человек имел дело с дикими зверями и непонятными плодами, а сейчас у человека появилась бОльшая структуризация, в том числе бОльшая возможность для накопления опыта и т.д. – потому что в схеме натурального человека он имеет дело в основном с институтами; и эта схема также усложнилась.

Кстати, про институты есть хорошая и правильная концепция двух американских экономистов С.Ненси и К.Уиттера, которые также отметили некий интересный факт: в то время как организованный человек в свое время самостоятельно создавал «свой мир», то сейчас знанием, например, о том, как производить компьютеры, не владеет никто из работников современной крупной корпорации – им владеют лишь корпорации в целом, как институты. Это знание зашито в их структуру, и ни один ее работник не знает процесса от начала до конца, и никогда не узнает. Это – к тому, как мы сегодня пытаемся воспроизвести некоторые старые технологии, когда о них при случае вспоминают: вдруг выясняется, что просто нет этого умения, ибо уже нет созданной под нее структуры «фильтра».

Когда Вебер описывает схему организованного человека, в числе ее характеристик он делает упор на том, что в ней существует расчет. В некотором смысле это верно, поскольку, если речь идет о бизнесе, то существует расчет его организации. Хотелось бы обратить внимание на другой аспект этого дела: в действительности внутри «фильтра» царит расчет, но само принятие решения основано на произволе. Прежде всего потому, что богу никто не может указывать. Опять же, бизнесмен решает выбрать именно данные взаимосвязи из внешнего мира потому что он так произвольно решил: бизнес – это его хотение, желание и воля, это потому, что «так хочется». И неважно, откуда это берется – этот произвол противопоставляется традиции. И только после произвола начинается расчет. А произвол возникает потому, что схема организованного человека создала и свою структуру организации научного знания. Поскольку в схеме натурального человека тоже есть донаучное, или преднаучное, знание. Если вспомнить историю экономической мысли, то чем занимались меркантилисты? Классификацией и описанием разных ситуаций и случаев. После чего в науку пришел Адам Смит, совершивший некий произвол в том смысле, как сегодня строится любая научная теория – аксиоматически. Он сказал, что из всего многообразия мира надо выбрать вот такие-то стороны и так-то их определить, на основе чего построить некую структуру, являющуюся научной теорией. И это – подход к структуре знания, соответствующий выстраиванию «фильтра» между человеком и средой воздействия на него во второй веберовской схеме.

Есть более интересный чем аксиоматический, хотя и похожий на него, подход к построению научной теории – диалектический, бывший в моде в XIX веке и сейчас практически не применяющийся; однако на примере марксизма есть хорошая возможность его изучать. Он заключается в том, что надо пройти первичное различение первичного объекта, или «ячейки». В то время как в аксиоматической теории требуется отсутствие противоречий в ней, в диалектичеком случае ячейка берется в ее противоречии, которые в ней ищутся; то есть выстраивается аксиома про некоторое исходное противоречие, которое неким образом развивается в истории – из первичной ячейки появляются все более сложные структуры, а для разрешения противоречия создаются все более мощные и разнообразные структуры. Но исходное противоречие все равно в них работает и накапливается, вследствие чего происходит диалектическое отрицание отрицания, и в итоге появляется некая сущность, которой противоречие не свойственно. Все эти вещи методологически были разработаны Гегелем. Диалектический подход Григорьев берет на вооружение потому, что ему свойственен историцизм и динамика, вообще не свойственные аксиоматическому подходу. Кроме того, в XX веке произошел отход от диалектического к аксиоматическому подходу, что видно на примере экономики.

Маркс говорил, что первичная ячейка капиталистического общества есть товар, у которого есть меновая и потребительская стоимости, противоречащие друг другу. И это противоречие порождает собой промышленность, банки и все прочее. Сам конфликт распределяется [по системе], но растет конфликтная масса, которая должна взорваться в силу ограниченности этого процесса, и взрыв происходит революционным путем. А результатом взрыва оказывается нечто, лишенное внутренних противоречий. То есть конец истории и «золотой век», и при этом в экономике будет царствовать потребительная стоимость, и никакой меновой, поскольку не будет рынка. Однако в этой системе предполагается существование своего «золотого века» в прошлом – бесклассового общества. Такова марксова схема истории.

Вопрос: почему современная экономика отошла от диалектического подхода и вернулась к аксиоматическому?

Ответ: потому что диалектический подход, как исторический, говорит о том, что у системы есть начало и конец. А когда есть волевая установка говорить, что нет конца капитализму, как чему-то, соответствующему природе человека, более удобной оказывается аксиоматический подход. В рамках этой установки предполагается, что капитализм был всегда и будет всегда. Конечно, одной из проблем аксиоматического подхода является то, что капитализм постоянно изменяется и усложняется, а потому поначалу было неясно, как его описать-объяснить из исходной точки, хотя впоследствии объяснение было придумано: первичная ячейка развивается за счет внешнего фактора неких инноваций, которые ее развивают и двигают прогресс. И эту идею всем внедрили в голову аксиоматически, без объяснения того, откуда они берутся. А потому повсюду ведутся бесконечные разговоры про инновации как про выход из кризиса и про концепцию, которая спасает аксиоматический подход. И мы что-то такое пытаемя продублировать [собезьянничать].

Однако аксиоматический подход соответствует схеме организованного человека, поэтому у него есть очень большие проблемы с привязкой к реальности. Поскольку правильного аксиоматического способа в экономике на сегодняшний день придерживается только австрийская школа. Но у нее гигантские проблемы с тем, про что она говорит насчет устройства реальной экономики. В связи с чем у них включается моральный элемент, выраженный тезисом: «а если реальная экономика устроена не так, то ее кто-то сознательно испортил». Достаточно почитать «Показания против Федерального Резерва» США, которые пересказывают Егишьянц и Хазин, написанные, кстати говоря, самыми отъявленными либералами. И можно посмотреть, куда эволюционирует современная экономическая наука в результате всего этого – в сторону схемы натурального человека. Ведь что такое эконометрика? Классификация факторов, результатов и роста. Спасибо математикам, которые нам дали этот механизм установления взаимосвязей между разными классификациями. Но кроме этого механизма – ничего. То есть от структуры в рамках схемы организованного человека (которая неустойчива и не может развиваться) переходим к структуре в рамках схемы натурального человека. А поскольку у «структуры модерна» есть проблемы, на них обратили внимание, и после того, как в связи с этим началась революция в теории познания, началась «эпоха постмодерна», в которой мы живем – когда научному сообществу стало ясно, что аксиоматический подход основан на произволе. Что не существует никаких способов верификации теорий, которые можно лишь фальсифицировать, как то сказал К.Поппер, разработав некую схему работы с теориями. Но дальше он столкнулся с проблемой разницы построений в голове философа и построениями реальной науки, которая работает, наращивая на «мясо» на свою аксиоматику, как это, к примеру, делает неоклассика. И Поппер говорит, что если теория не соответствует фактам, то от нее надо отказываться. Экономисты говорят, что, действительно, теория где-то противоречит фактам. Но что делать? Ведь если отказаться от исходного проивола, то это значит отказаться и от всего наработанного материала. Но их утешают двумя примерами, кочующими из книжки в книжку по методологии науки: что можно определенным образом сохранить старое содержание в качестве частного случая последующей, более общей, теории: например, геометрия Лобачевского, частью которой является геометрия Евклида; или теория относительности, в которой механика Ньютона выступает как ее часть. Однако известно, что сделали Эйнштейн и Ньютон: они дополнили по одному измерению в изначальную систему, поступив неким образом механистически. Однако, когда сегодня Григорьев читает некоторых современных физиков, которые говорят, что Вселенная – это, условно говоря, «13-мерное пространство, помещенное в 8-мерное», суть дела в их науке явно налицо. И у них все равно куча разных противоречий. Но они, получив некий инструмент работы, вполне произвольно дополняют новым элементом свою систему. А еще лет 15 назад физики говорили, что измерений всего семь. А дальше дело пошло по экспоненте. И если математик понимает, что в нашем трехмерном пространстве фигуры большей мерности есть лишь их отражение, то мы вообще не можем наблюдать, как выглядят эти фигуры. И когда это стало ясно, разрушилась парадигма науки модерна – когда ученые претендовали на роль пусть маленьких, но богов. В те времена говорили о научной организации общества (хотя она возникла еще раньше, начиная с регулярного прусского государства). Но когда стало ясно, что носители науки не могут претендовать на роль богов, являясь лишь владельцами каких-то частных теорий, которые могут, если им повезет, либо стать частными случаями каких-то других, неизвестных нам, теорий, в которых число измерений можно множить в неограниченном числе, либо, если не повезет, быть просто уничтоженными, вместе со всем знанием, накопленным в рамках этих теорий. И это видно в экономической науке: помимо того, что Григорьев рассказывает про неокономику, он шаг за шагом уничтожает тот материал, что наработала неоклассика.

Между тем, неокономику он также пытается строить как другой тип знания. Здесь же – насчет споров Григорьева с теми из аудитории, которые требуют от него аксиом и первичных определений неокономики. Не стоит этого делать, поскольку Григорьев знает все эти вещи, и уже изначально старался создавать теорию с открытой структурой, и диалектика здесь помогала. Открытая структура – еще одна характеристика неокономики; такие структуры дает историцизм. Неокономика смотрит на некие проблемы, которые возникли сейчас, но не решает их аксиоматически, исходя из понимания того, что эти проблемы как-то исторически возникли, и отправляясь за их корнями достаточно далеко в историю. При этом, чтобы продвинуться вперед в истории, человек должен все дальше и дальше уходить назад. Причем это касается не только истории, но и других наук. Например, у Григорьева есть запросы к биологии, но биологи отвечают не на его запросы, а на какие-то другие. В свою очередь, у биологов должны возникать, и возникают, запросы к химикам, а у химиков – к физикам, поскольку они должны будут вместе с химиками объяснить, как зародилась жизнь. Поскольку аксиоматически устроенная физика на этот вопрос ничего не ответит.

Вопрос: надо вообще ответить на вопрос о том откуда взялась материя или нет?

Ответ: этот вопрос означает попытку построить герметичную аксиоматическую структуру, которая сидит изначально в голове потому, что всех так учили в вузах; не надо забегать вперед. Надо отвечать не на этот вопрос, а на вопрос о том, почему мы столкнулись с экономическим кризисом и, отвечая на него, мы рано или поздно дойдем до физики и будем пересматривать ее основы. И в этом смысле мы выстраиваем науку исторически, но не по правилам диалектики, потому что при всей своей историчности диалектический подход все равно герметичен.

Как строилась экономическая наука в рамках диалектического подхода? Маркс также увидел некое текущее состояние и решил его объяснить; а потому он пошел назад до того уровня и эпохи, которые, на его взгляд, что-то объясняют, тогда как все остальное не было принято во внимание. А на следующем же шаге Маркс и социалистическое движение столкнулись с новым вызовом, но не смогли на него ответить: было замечено, что при декларации пролетариата в качестве класса, за которым будущее, он сам не может выработать у себя коммунистическое сознание; и здесь – противоречие. Для ответа на этот вызов нужно было расширить [историческое] поле. В то время, как у них в концепции была жесткая классовая структура плюс мелкая буржуазия, привносящая рабочим революционное сознание. Поскольку таких субъектов действия не было, по этому поводу возникла целая полемика, на которой все и выдохлось. То есть структура была динамическая, но поскольку она была герметичная, запал рано или поздно должен был закончиться, и он закончился. Именно поэтому, по мере движения вперед, нужно расширять и продвигать смысловое поле назад, не отвечая сразу на вечные вопросы.

В плане методологии Григорьев здесь предлагает американскую школу исторического нарратива. Поскольку она утверждает, что невозможно построить большой нарратив истории (деятельностный нарратив от дальних основ до сего дня), но можно построить разбивающуюся и наращиваемую систему нарративов – сюжетных и непротиворечивых рассказов, разворачивающихся в динамике, главная особенность которых – наличие открытых концов-порталов для присоединения к другим нарративам. Это именно та структура знаний, которую пытается создать Григорьев.

Почему так? Потому что в отличие от схемы организованного человека, у которого организован именно фильтр-нарратив, этот человек не один. А потому и осознавать себя мы должны через принцип организованного человека, но эта структура должна быть иначе устроена. И наше действие должно быть таким образом устроенным, развивающимся, знанием. То есть наше действие должно быть структурировано, и оно не может быть структурировано герметично – у нас все время есть развивающееся знание, способное задать некое действие, на которое мы все время должны оглядываться в наших собственных действиях.

Даже организационная структура до определенного момента была такова, что неокономика – вообще ни о чем, и было неизвестно, какое соотношение у неокономики с неоклассикой. Григорьев долго не знал, что он уничтожит неоклассику; у него была гипотеза о том, что разделение труда – это еще одна гипотеза, которая будет прибавлена к неоклассике, и все то, что неоклассика описывает, будет частным случаем. Но как только стало ясно, что это открытие, а не [просто гипотеза], Григорьев создал университет; таким образом знание сподвигло на действие.

Такая структура знания Григорьеву представляется правильной потому, что в рамках нее можно организовывать разделение труда творческих людей.

Вопрос: разделение – да, но как сотрудничество организовать?

Ответ: когда вы в свой нарратив ставите в «порталы для взаимодействия», вы сотрудничаете. Сейчас только что был показан некий потрал, которого у Григорьева нет – идейные споры на рубеже веков. Он его не знает, но он до него дошел, и там для него есть некий узел, который был обозначен. Есть спорившие с Вебером экономисты, есть социологи. Тогда же жил Зомбарт, тогда же шел спор между Шмоллером и Менгером, тогда же была марксистская революция – Мах с Авенариусом (на которых Ленин среагировал работой «Материализм и эмпириокритицизм»). Там же были Эйнштейн, Фрейд, Ницше и целый ряд других. И Григорьев понимает, что знание об этом куске истории может заставить его что-то пересмотреть в дальнейшей истории экономики (он будет знать, что влияло на нее). Опять же, это один из примеров портала, но запрос у Григорьева достаточно конкретный, причем запросы идут во все стороны.

Реплика: описанную систему нарративов как раз отстаивал Шмоллер (сравнительно с Менгером), и в результате получился суп с лапшой, когда эти нарративы расплылись.

Ответ: конечно; ведь и Вебер в некотором смысле проиграл исторически; то, что он писал, также была некая система нарративов. В книге про дух капитализма он не говорил про революционное общество, вытекающее из двух схем (натурального и организованного людей), но он это сделал в других книгах. Это Григорьев привнес к описанию традиционное общество, поскольку Вебер писал открытую систему нарративов: мы можем их посмотреть и свести воедино. И к Веберу с его чиновниками мы еще вернемся.

19. Разделение творческого труда

Ранее были показаны три модели действия: 1) натуральный человек; 2) организованный человек (со всеми его недостатками и ограничениями); 3) третья модель должна быть рассмотрена [сейчас] более подробно, чем раньше, будучи изложенной обрывочно.

Вопрос из зала: новый человек, так?

Ответ: это не новый человек, поскольку здесь речь не может идти об индивидуме.

Первое, что совершенно очевидно для Григорьева – то, что в этой модели не должно быть отгороженности от внешнего мира (окружающей среды). Прежде всего потому, что недостаток второй модели заключается как раз в этом. Еще раз: этот недостаток модерна на философском уровне уже преодолен. Уже все понимают, что не бывает «всеобщих теорий всего». Однако это и есть постмодернизм. Когда это выяснилось, реакция была двойная: первая реакция – у тех, кого мы, собственно, и называем постмодернистами – связана с утверждением о том, что, если невозможны теории (ибо любая теория временна и непонятно как устроена), если невозможна история (а Поппер, когда разрушал модерн, написал, кстати, книжку против историцизма), то любое высказывание равно любому другому. Произошла анархия, причем в мозгах. И события 1968-69 гг. в мире, помимо того, что для них были свои причины, совпали с этой научной революцией, и базировались на понимании ее результатов: выяснилось, что непонятно, чему учиться, непонятно, кому верить, нет никаких авторитетов, в том числе и наука не авторитет.

Французские философы были одними из первых, кто воспринял эти идеи и начал выстраивать всякие конструкции на сей счет. Да, они пытались нащупать новые пути, но, опять же, упирались в то, что любое высказывание равно любому другому. Как на это среагировала молодежь? Она сказала: ваши, старшее поколение, высказывания, ничуть не лучше, чем наши. Ибо нет авторитетов и правил. Иное дело, что была мощная контрреакция, в том числе со стороны науки, которая все равно свой авторитет утрачивает. Те события, которые [в России] происходят с Академией Наук, также являются неким следствием [тех самых процессов], поскольку наука говорит о ценности и авторитетности своей «научности», но встречает вопрос со стороны [окружающего ее общества]: а как наука может это доказать? С момента такого отношения к науке обозначился рост не то чтобы религиозного, но квазирелигиозного сознания, связанного с «духовными практиками», верой в «йогу» – в целом, с поиском новых основ существования, поскольку старые куда-то ушли, а наука не смогла ничего предпринять для влияния на ситуацию, кроме применения административных мер вроде «комиссии по борьбе с лженаукой». Новые основы стали искать и обыватели, и сами ученые.

Вопрос: вы имеете в виду науку или людей в науке?

Ответ: погодите, а где у нас наука вне людей, которые ею занимаются? В каком-то платоновском понятии? То есть где-то там есть некая идеальная наука?

Реплика: получается, что эти люди просто оказались не бойцами – отошли в сторону и смотрят.

Ответ: а за что они должны были бороться, когда сама философия и методология науки говорят, что наука сама по себе никаких оснований под собой не имеет, а все эти основания – мираж, пыль; что любая теория живет до первой фальсификации (в смысле Поппера). При том что эти фальсификации, какую бы область знаний вы ни взяли, все время наблюдались. Так, физики не замечают огромное количество экспериментов, которые ставили физики же, но результаты которых не объясняются [господствующей] теорией.

Реплика: существующей на данный момент теорией.

Ответ: еще раз, обратите внимание на реакцию [науки]; Григорьев всех призывает прочитать очень умную книгу Лакатоша, которая как раз и была той самой реакцией науки на наблюдаемый развал сознания. Лакатош понимает, что к чему, и говорит, что один факт не может разрушить стройную, красивую теорию. Аналогичное изложение того же самого есть у экономистов – у Марка Блауга; он говорит, что экономисты знают, что их теория дырявая, но также знают, что их наработанные знания – столетние, и что же теперь, зачеркнуть их? Для того чтобы пересмотреть теорию, ее нужно освоить, а [у экономистов] нет даже человека, который мог бы ее освоить, ибо каждый работает в разных ее направлениях. Пока не появился Григорьев. А потому «не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет».

Хорошо, давайте вместо теории говорить о методологии исследовательских программ (в том смысле, что теории рушатся, а исследовательские программы сохраняются). Но, в любом случае, это – реакция по защите наработанного. Между тем, сегодня многие забыли, какие в 1950-1960 гг. были дискуссии и горячие обсуждения вопросов о науке, поднимавшихся постпозитивистами. Возможно, их [работы] не очень хорошо знали, но обсуждали активно. А сегодня эти вещи никто не обсуждает. На вопрос о том, какова методология, дается ответ в смысле «как бог на душу положит». Вышел человек из вуза, и ему дают задачу. А как ему ее решать и почему – непонятно.

Есть хорошая книжка в двух томах – «Обзор экономической теории на пороге XXIвека». Это сборник статей, и там есть несколько статей по методологии, и признается, что с методологией какая-то беда. Про Поппера знают, но не знают, как его сюда применить, а также как применить сюда Лакатоша. А на вопрос о том, что вообще такое экономическая наука, дается ответ: это то, что про нее думает большинство экономистов.

Почему большое значение сегодня придается индексу цитирования? Потому что через эту форму осуществляется выработка мнения большинства. А дальше уже решается каким-то образом: со сговорами, без сговоров, с коалициями или без: «вы будете цитировать нас, мы будем цитировать вас». В рамках такого рода процессов появился неоинституционализм, который, борясь с неоклассикой, добился попадания в индекс цитируемости, но каким способом? Полностью разделив все предрассудки неоклассики. Они этого не признают, но по факту так и произошло. Однако здесь произошел процесс консолидации экономической науки, хотя должен был бы наблюдаться процесс ее расползания (как это имеет место у настоящих постмодернистов).

Второй [инстанцией], выступившей против постмодернизма, было государство с его рациональной бюрократией (про это будет следующая лекция), развившаяся на модернистском научном знании. И это тоже интересно: ведь кто сегодня составляет верхушку политиков и бюрократии? Те кто бунтовал в 1960-е годы. У них вообще непонятно что в голове. На фоне ужесточения контроля над обществом постмодернистский проект стал проводиться в жизнь бюрократическими методами. Что есть все эти истории с геями, с браками, с толерантностью? Все, связанные с этими вещами, лозунги – постмодернистские.

При этом стоит повторить, что никто произошедшей революции [в представлении о науке] не отменял в мозгу. Этот момент забывают и замалчивают. Однако сегодня можно наблюдать Кургиняна, рассуждающего про постмодерн и вообще не понимающего, что это такое. Продвижение идей постмодерна бюрократическими способами – это всеобщая шизофрения в масштабах планеты. Легализации не было бы, если бы государство не хотело установить контроль над теми сферами общественной жизни, которые ему не доступны. И непонятно, какой здесь путь более разумный с точки зрения сохранения власти: легализовать и взять под лицензионный контроль (регистрироваться, бегать с бумажками и т.д.). Другой вариант – запретить, то есть обеспечивать силовой контроль. Но мы все знаем, какой будет силовой контроль, и как там все будет делаться. Здесь надо будет еще подкормить кучу силовиков, чиновников и т.п.

На фоне всех рассматриваемых [постмодернистских] безобразий происходит откат к натуральному человеку (во многом из-за максимы «любое высказывание равно любому другому»). И вопрос заключается в том, как не превратиться в него. При этом авторитетом может быть кто угодно. Сегодня авторитеты создаются СМИ (хотя раньше их делала наука), и все мыслят так, как мыслят авторитеты, представляемые СМИ. При этом никто не пытается разобраться в предмете и целях этих авторитетов.

А потому, чтобы не превратиться в натурального человека, нужно воспринимать окружающую среду как продукт истории, которую надо изучать, чтобы понять, что происходит.

Реплика: причинно-следственная связь.

Ответ: нет, не такая связь. Потому что когда вы говорите «причинно-следственная связь», то тут тоже вопрос. Такая связь есть в физике. А в экономике такую связь – между ресурсами и выпуском – например, демонстрирует производственная функция. Однако в историческом процессе мы часто не знаем, что есть причина, а что следствие; если причинно-следственная связь рассматривается исторически, то в таком понимании Григорьев согласен взять ее в рассмотрение. А история – это сложная вещь; уже было сказано о том, что история капитализма – это совокупность закономерных случайностей. С чего начинается неокономика? С конкретной ситуации – остановки в развитии [экономики СССР], которая затем сменилась другой – крахом СССР, затем – еще одной ситуацией – проблемой пребывания России в полной заднице. Почему Григорьев сразу и быстро понял, что метафора разделения труда – то что надо? Потому, что она сразу задала исторический контекст. Но сегодня все мыслят бюрократически. Как сегодня все рассматривают состояние российской экономики? Есть процентная ставка, есть причинно-следственная связь, так вот, давайте этим всем оперировать. Однако иногда все это работает, иногда – нет, и никто не знает, почему. Попадаем в ситуацию натурального человека, у которого, действительно, есть свой способ освоения мира – через опыт и его накопление. Было сказано, что вершина натурального человека – классификация как движение в сторону познания мира, преднаучный шаг. Посмотрите, что сейчас пишут аналитики! Они дают классификацию кризисов. Почему они регулярно ошибаются? Они говорият: вот, произошел кризис, и он похож на вот такие кризисы (U-образный, V-образный, L-образный и т.п.). Это – подход с позиции натурального человека. Кто-то говорит: «будет V-образный кризис», а на вопрос «почему» отвечает: «мне так больше нравится». А далее все зависит от того, как человек настроен и как он позиционирует себя в этой структуре. Так что происходящие процессы – продукт истории, и в этом смысле неокономика, конечно, историческая наука. Фактор РТ, задающий исторический горизонт, был взят как главный, но он в рамках неокономики все еще осваивается. Почему был взят фактор элит? Потому, что в неокономике в нем происходит движение, но его все еще не хватает для объяснения.

Между тем, окружающая среда понимается неокономикой как продукт не просто истории, а некоторой осознанной, организованной, истории. То есть историю надо еще как-то организовать. Мы не можем организовать всю историю сразу и целиком, создав большой нарратив, в который влазит вся история, но можем сделать это, создав систему нарративов. Что является проверкой исторического нарратива? Состояние окружающей среды. Задача историка и истории как науки – показать, откуда произошло некое событие [или состояние], а не только то, как оно произошло, и сделать это как можно глубже и дальше. Макиавелли писал о том, что религия и государство должны регулярно возвращаться к своим истокам. То есть если государство возвращается к своим истокам, то это значит, что изначально оно было устроено как-то нормально, а потом произошел процесс порчи. Ибо если бы оно было изначально плохо устроено, то сразу погибло бы.

Реплика: оно не возникло бы.

Ответ: нет, оно могло возникнуть на какое-то время, но оно будет живо, пока есть сильный владыка, который всех давит, ну или сын его – не дольше. Но что Макиавелли не понимал? Что испорченность была изначально там заложена, и возвращаться надо не для того чтобы воспроизвести изначальное установление, а чтобы понять, [какие начальные условия] вызвали актуально наблюдаемую испорченность, и что с этим можно делать.

Реплика: но он все равно это понимал как естественность – все равно люди естественно скатываются к испорченности. Он всегда говорил, что если не совершаешь добро, будешь делать зло.

Ответ: правильно, здесь [задача] – понять, что можно было сделать, как и что можно сделать сейчас.

Вопрос: это некая перманентная историческая рефлексия?

Ответ: да.

Теперь мы все понимаем, что первая модель – это человек, вторая модель – это человек, а вот третью модель реализовывать – это что-то новое. Григорьев понимает, что для [развития этой модели] помощники есть, они приходят и что-то получается. Сам он может проанализировать какую-то часть, взявшись за экономический кризис, и от него выстраивает историю. Но он понимает, что параллельно происходит много вещей, которые имели свою историю и каким-то образом влияли на историю кризиса, но это никто не описывает. Но один человек этого [построения модели] не может сделать.

Реплика: вы хотите сказать, что это будет группа людей, которые будут связывать нарративы и обязательно взаимодействовать друг с другом?

Ответ: у них все время есть критерий, «как мы дошли до жизни такой», почему нечто случается. В связи с этим добавляется коллективное действие; в этом смысле человек – участник некоего коллективного действия, коллективного познания – осознанного и организованного, хотя оно и может быть самоорганизованным.

А к коллективному действию добавляется индивидуальное действие. Давайте разберем ситуацию. Допустим, есть явление, и некто пытается рассмотреть его сегодня. Это сложная задача, поскольку история [явления] сложна: она может ветвиться и ставить разные вопросы. На что все время сетуют неокономисты? На недостаточность исторических знаний по Европе, но имеющихся знаний хватает на достаточно крупный нарратив. И становится понятно, что нужен настоящий специалист по истории; в неокономике возникла заявка, и кто-то может занять эту позицию. Еще раз: он нужен не потому, что он историк и знает что-то, но потому, что готов выполнять заявку – в том числе, критиковать, говоря «мы пришли куда-то не туда». Например, нет коллег, которые могли бы изучать восточную экономику. Специалисты есть, и они занимаются чем-то, но большинство их производит мертвое знание, либо знание, которое интересно только им самим; более того, это знание могло бы быть использовано, но они пока про это не знают. А потому индивидуальное или коллективное действие требуют появления новых позиций либо изменения существующих. То есть историк, занимающийся восточной историей, занимается ею не потому, что получил где-то и неизвестно почему грант, и это входит в план работы Академии Наук, также непонятно почему, но потому, что он занимает иную позицию, предполагающую [вопрос о] существовании кого-то, кому его знание нужно.

Реплика: то есть задача – принудить ученого уйти от позиции «наука ради науки».

Ответ: конечно. Потому что наука всегда существует ради «сейчас». Да, здесь человек обладает некими знаниями и, даже получив некие запросы, человек может наращивать знания и понимать, почему и зачем он их наращивает. А это не только понимание современности, но и действие.

Реплика: появлилось понятие общественного заказа.

Ответ: это не общественный заказ – он упрощен, причем этой структурой, которая работает, и нельзя сказать, что он общественный; иное дело, опять-таки – индивидуальное действие: по системе нарративов можно сделать прогноз некоторой темы и сказать, что следует заниматься ею, поскольку рано или поздно придется к ней обратиться. Тогда ученый не просто занимается этой темой, но и рассылает запросы на потребителей по поводу учета некоторых аспектов; и при этом сделавший прогноз знает их запросы. А потому возникает задача начала взаимодействия и притирок. Здесь человек предпринимает индивидуальное действие, но смысл оно имеет только как часть коллективного.

Реплика: получается, что Академия Наук должна заниматься некими форсайтами.

Ответ: да, здесь речь идет о неком сломе, поскольку что такое система нарративов? У нескольких авторов есть по нарративу, и может появиться человек, который возьмется за их согласование. А для этого у него уже есть запросы [в сообществе исследователей]. По большому счету, таких позиций сейчас нет.

Вопрос: а медицина с химией, которые вместе взаимодействуют для разработки какого-то лекарства?

Ответ: взаимодействие всегда существует, когда речь идет о практических вещах. И химия, и медицина – самые ненаучные науки в смысле второй модели. Поскольку медицина рабтает от окружающей среды (что есть справочники болезней, как не система нарративов, сложившаяся из опыта?), которая привлекала химиков для своих целей. Еще раз: мы не придумываем что-то совсем новое, чего вообще никогда не было. И эти элементы в той или иной форме появляются.

Вот книга Кембриджской экономической истории Европы: есть экономисты, у которых есть свои модели развития экономики; и есть историки, у которых есть свое представление о тех же явлениях. При этом историки первые пали жертвой постмодернизма, принявшись непонятно зачем изучать частные истории. Экономисты сидят во второй модели, со своими жесткими конструкциями, которые они пытаются натянуть на историю; сидят историки, которые изучают отдельные периоды, и говорят чтобы к ним даже не лезли с такой экономикой, ибо никакой единой истории нет по причине противоречивости исторических фактов. Здесь призыв к историкам встать в какую-то позицию, и есть встречный призыв к экономистам дать больше степеней свободы жестким моделям, с которыми историки ничего сделать не могут, несмотря на все попытки. Идет гигантский исследовательский проект в науке, который пока ничем не заканчивается: как экономисты, так и историки сидят по своим углам, но призыв услышан. Пример – работы Нефедова, который среди современных историков один из самых интересных; согласно ему, какая-то история есть, эта история привела к современному состоянию, и с этим надо разобраться. Поэтому, опять же, мы ничего не придумываем; из задач, стоящих перед нами, это все время вытекает. А медицина [именно] так устроена. В этом смысле она одна из самых современных наук. Поэтому Григорьев упоминает доктора Хауса: про современного историка или экономиста снять современный сериал о коммунизме нельзя, а про медика – можно. Это все – не выдумывание, а структурирование. В медицине участвуют не потому, что на нее выделены деньги и надо освоить бюджет, а потому что нужно лечить болезни, и там это понимание существует.

Теперь можно обратиться к одному из слушателей в аудитории, у которого есть замечательное знание про разных жуликов. У этого слушателя есть замечательная манера соваться везде с этим знанием, не задаваясь вопросом, нужно ли это знание кому-нибудь. Рассуждение идет по принципу «раз мне интересно, то и всем остальным интересно», и сейчас я всем расскажу. Но есть ли у него нарратив о том, как и что определяется сегодня в рамках располагаемого им знания? То есть есть некое знание, которое никак не связано с современным моментом (хотя Григорьев и понимает, что в нем есть элементы современные), требующее этого нарратива, и которым этот слушатель, вообще-то, владеет. Но пока связь с современностью не построена, а потому эта связь еще должна быть построена или задана им самим, и тогда его знания будут интересны, актуальны и дискутабельны. Ибо, действительно, криминальная часть экономики играет важную роль во многих событиях. Григорьев не знает, какую, но у него сил и времени не хватает на то, чтобы этим заняться.

Реплика: тогда автоматически появляется седьмой пункт: направленность действия.

Ответ: у него есть точка, от которой он отталкивается. Правильно было сказано – болезнь. У нас не может быть гармоничного и сбалансированного общества, в нем всегда будут существовать какие-то проблемы, и при коммунизме они будут – см., опять же, «Доктора Хауса» (у Григорьева просто нет под руками другого развернутого нарратива про коммунизм). Ну хорошо, прочтите «Понедельник начинается в субботу», и «Сказку о тройке» – в этом смысле идеологически они очень близки.

Зачем востоковеду каждый раз читать свежий номер газеты, кроме как для общего развития, и выстраивать запросы к своему профессиональному знанию? Но либо кто-то должен до него дотянуться, либо он [сам] должен кому-то предложить. Его позиция должна состоять не в том, что он носитель знания потому, что оно знание, это должен быть активный нарратив, некий портал, упрощение. Действительно, запросов назад [в историю] формулируется Григорьевым много, и если придет востоковед и спросит, не нужно ли кому его знание, то будем работать.

Вопрос: а история с какого периода считается назад?

Ответ: с сегодняшнего, и куда дойдем.

Вопрос: до Большого Взрыва?

Ответ: да хоть и до него – как говорилось на прошлой лекции, тут и к физикам появятся вопросы.

Реплика: тогда вы решили задачу бесконечную.

Ответ: нет.

Реплика: должны же физики чем-то полезным заниматься! Они и там полезным занимаются.

Ответ: вот я могу сказать про свою профессию – что экономисты занимаются фигней полной, а не на потребу времени, чтобы как-то изменить [ситуацию]. С этого момента, собственно, началось создание неокономики, и все то, что вам здесь сейчас рассказывают. А с представителем другой профессии встретишься – он говорит «а у нас все отлично». Правда, при этом мир помирает. Все бегают и говорят: «экономисты, спасите нас! Мы-то все делаем правильно, мы молодцы». А кругом творится фигня. И вот в этой позиции все делают свое дело: физики – замечательно, историки – прекрасно, технические науки просто расцветают. Но при этом все бегаем и спрашиваем, как спастись и что делать. В этом – ужас нашего сегодняшнего положения. Почему мы ждем катастрофы и ужаса, когда у всех все отлично? У техников все нормально, но почему-то ничего не внедряется.

Реплика: а вот финансовый сектор…

Ответ: так он долгое время прекрасно всем рулил – он вам дал и автомобили, и много чего еще сделал. И почему бы не задуматься, почему раньше давал, а сегодня не дает. Вам говорят нарратив, но вы его не слушаете; вам говорят, что ваши успехи были связаны с тем, что финансовый сектор так работал, но сейчас он не работает.

В этой связи можно ввести очередной пункт ответственность, причем ответственность д.б. в двух смыслах: индивидуальная, ибо есть критерий [исторический], которым все проверяется. Или вы решили сформировать нарратив, который никак в «сегодня» не приходит; и тогда он никому не нужен, хоть миллион запросов отправьте. Ваше знание в таком случае мертвое, вы не смогли его освоить должным способом. Это, конечно, индивидуальный провал. Между тем, насчет интересных вещей: Григорьеву интересны такие вещи, о которых нельзя даже и подумать, что они могут быть интересными. Все, что работает на точку «сегодня», интересно, как бы то ни было. В этом смысле добавляется историческая ответственность. Ведь что тут получается? Вообще вопрос о смысле жизни. Поскольку нет религии, которая давала ответ на этот вопрос, ни науки модерна, которая также давала ответ на этот вопрос (жизнь, отданная за счастье человечества).

Реплика: это не наука, это гражданская позиция была.

Ответ: эта позиция оттуда, из науки была; еще раз, была наука, которая устанавливает цели, и которая все знает. И которая через все общественные институты выдает сигналы о том, что соответствует цели и оправдано, и о том, что не соответствует цели и не оправдано. А сегодня нет этого. Наука, несмотря на то что она оборонилась, несмотря на все происходящее, таких сильных высказываний не дает. Также и государство ничего не выдает, хотя мы-то все просим критериев: оно застряло в яме между модерном и постмодерном. А между тем мы понимаем, что и модерн уже как-то «не очень»: нет ни инструментов, ничего; но и с постмодерном согласиться нельзя, поскольку что такое государство, и что это слово означает, непонятно. Поэтому строится некий промежуточный вариант. Однако смотрите: мы же участвуем в построении истории, в котором есть внутренний двигатель: как вы историю строите, так ее и движите вперед. А выстраивание ее назад движет ее же вперед. С этим связано осознание себя движителем человеческой истории. В рамках такого проекта выясняется, что история человечества не напрасна.

Вопрос: а ответственность коллектива как-то предусматривается? Историческая или какая-то еще.

Ответ: а что значит коллектива? В коллектив объединяются ради каких-то целей и задач. Человек может присоединиться к нему, а может отсоединиться. Здесь Григорьев не может про коллективную ответственность ничего сказать.

Вопрос: то есть имеется некое броуновское движение, про которое нельзя ничего сказать?

Ответ: в рассмотренном движении есть очень жесткие требования: вы должны понимать, как вы участвуете, как вы можете взаимодействовать с другими, и вы должны с ними взаимодействовать – либо подавая запросы, двигаясь навстречу другим, либо предлагая ответы.

Вопрос: то есть в случае религии ответственность была перед Богом, а здесь – ответственность перед некой историей?

Ответ: что значит «перед историей»? Сегодня все кончается со смертью. Многие так и будут продолжать вкладывать в себя, и все закончится со смертью. Будут, конечно, ездить на Гоа искать просветления, и всего прочего, но ничего не изменится больше. Здесь нет разговора о том, что все должны: пробуйте!

Теперь – специальный текст для технических наук. Изобретатель, который изобрел что-то. Неважно, какие у него были соображения – может, жизнь ему подсказала. Может, просто что-то получилось, и он считает это нечто полезным. Значит, изобретение нужно встроить в систему разделения труда. И речь при этом идет о новой, а не о старой, системе. В этом смысле требуется некий 1) интегратор, который займется этим встраиванием: что для этого надо, по пунктам. Был у Григорьева один изобретатель, который все детали нашел на помойке, Григорьев ему говорит: изобретенная вещь, наверное, хорошая, но это надо сколько же всего изобрести, сколько людей должно лазить по помойкам, ища такие детали? При этом речь не идет о том, есть ли у изобретателя опытный образец. Далее, ему нужен 2) аналитик по существующей системе РТ, поскольку есть очень много вещей, касающихся нестыковок в РТ. И, если интеграторы сегодня еще есть, то аналитика нет, а без него сейчас нельзя. Потому что иначе будешь тыкаться, даже не понимая, куда. И когда интегратор с аналитиком сказали «да», имеется 3) инвестор, который дает средства (традиционный либо новый, который понимает, в чем особенность системы изобретения), и 4) предприниматель, который этот бизнес создаст. А если интегратор с аналитиком говорят «нет»? Тогда надо найти нишу. А таковая м.б. найдена либо путем изменения СРТ, и тогда это более крупный проект; либо иным образом, ибо изобретение м.б. очевидно полезным, но у тех, кто его мог бы применить, нет денег и знаний, либо последние не структурированы. Поэтому, если есть ниша, то кто-то должен выступить 5) социальным предпринимателем – организатором процесса, в рамках которого ниша могла бы стать потребителем этого изобретения. Далее налаживается производство продукции, которая начинает конкурировать с уже существующим в СРТ. То есть, оставаясь в прежней СРТ, оказалось возможным что-то улучшить, но это делает не кто-то один, и при этом в рамках целого комплекса мероприятий.

Это если ниша есть. Ее может не быть, но ее можно создать с помощью чего-то государственного; но это не обязательно д.б. госзаказ.

Реплика: госзаказ создает первичный спрос, а потом…

Ответ: опять возвращаемся к прежнему! А если госзаказа недостаточно? Сколько государство потратит бабок до момента, когда проект будет удачен, и кто ему вернет эти бабки? Поймите, если требуется дать бабки, то пока никакого эффекта от внедрения нет и быть не может. Как это можно не понимать после стольких объяснений?! У меня есть нарратив и схема, а эти высказывания – ни то и ни другое, а набор предрассудков, который вам рассказала вся неоклассика, только я про это знаю, а вы – нет: про инновации, про то, как все работает. Однако были прочитаны лекции, из которых явствует, что у этих предрассудков нет никаких оснований. Более того, когда мы о них задумываемся прямо, то большинство из них фальсифицируется даже на уровне элементарной логики.

Вопрос: а все-таки, если взять нечто крупное – например, ядерную бомбу?

Ответ: ну почему все сразу вспоминают атомную бомбу? Понятно, зачем она понадобилась. Можно наприсать целый нарратив про это и про то, как это все исказило историю, и привело это к положительным последствиям или к отрицательным.

Реплика: вы немного не так понимаете – вопрос был про случаи, когда нужно потратить столько ресурсов, что ни у кого, кроме как у государства, их нет.

Ответ: подождите, атомная бомба нужна самому государству! И нет никого, кто, кроме государства, ее закажет.

Вопрос: а как же атомная энергетика?

Ответ: это побочный результат – вложились в атомную бомбу, а потом заметили, что с этого, кажется, можно еще и бабок срубить. Но сегодня видно, что ядерная энергетика никому особых бабок не приносит.

Реплика: во Франции – 80% приносит [атомная энергетика]...

Ответ: подождите, проценты и польза – разные вещи! Сейчас в России Росатом пытается конкурировать со строительством ТЭЦ и проигрывает. Потому что для безопасности АЭС нужна куча условий, что делает этот проект неокупаемым.

Реплика: а вот сегодня крупнейшие мировые компании связаны с интернетом, и мировой бизнес его развивает как-то, без него компании не смогут функционировать.

Ответ: вот именно, «как-то»; и, кстати, смогут!

Реплика: тогда назовите компании, которые смогут: Microsoft, Apple – это крупнейшие компании.

Ответ: хорошо, а те компании, которые рухнули в 2001 году – вы про них забыли? Интернет до сих пор никому никакой пользы не принес.

Поскольку нишу еще надо создать, должен быть 6) лоббист – человек, который будет работать с государством. Но все это – в случае, когда все идет от изобретателя. Из любой рассмотренной точки 1)-6) у нас может быть проведена линия к изобретателю, и там, в действительности, должны быть свои позиции, которые должны быть как постоянными, так и временными – кто-то должен их занимать на какой-то срок (никто не говорит, что человек всю жизнь должен работать аналитиком). Если человек видит, что некоторая из рассмотренных позиций 1)-6) пустует, то он может переходить в нее. В этом смысле речь идет о зарождении общественного запроса.

Вот система с изобретателем, как она должна работать в реальности. А до этой схемы был изобретатель, был процесс роста, и если изобретатель интегрировался в этот процесс, то хорошо, а если не интегрировался, то никого не интересовало, что ты изобрел в смысле полезности и важности – там другие критерии были. А когда какое-то изобретение попадало в обработку СРТ, то все остальные альтернативы уже не рассматривались. Так, если заводы производят детали для автомобилей, а человек изобрел некую альтернативу автомобилю, то ему говорят: у нас есть работающая производственная цепочка, а для тебя нужно такую же цепочку построить. А зачем, если уже существующая работает?

Реплика: а в СССР ведь существовал заказ на изобретения?

Ответ: в СССР в 1986 году был пленум ЦК КПСС по инновациям, постановление которого было очень интересным: в новом продукте д.б. не более 1/3 новых деталей. В этом и была проблема: приходил изобретатель и говорил, что сделал изделие из 90 деталей, аналогичное некоторому, произведенному из 100 деталей, но только совершенно других. Между тем, эти 90 деталей нужно как-то где-то произвести, а производство интегрировать в СРТ. Это какие инвестиции нужны при всеобщем дефиците, существовашем тогда?!

20. Бюрократия и разделение управленческого труда

В ходе этого курса мы будем обращаться к предыдущим лекциям (по неокономике). Это важно с точки зрения анализа государства и бюрократии. В общем и целом, государство состоит из двух частей: 1) политическая система и 2) бюрократия. Обычно когда говорят о государстве, то подразумевают политические системы. Равным счетом, когда говорят о необходимости изменений в государстве, то подразумевают смену политической системы, при этом устройство и функционирование бюрократии остается на втором плане. Однако именно ее следует рассматривать первой – прежде всего хотя бы потому, что она гораздо более устойчива, чем политические системы: вторые могут меняться, причем довольно радикально, тогда как первые – если и меняться, то очень медленно. Самый показательный исторический пример – СССР и Ленин. Сидя в Разливе, он написал книгу «Государство и революция», где расписывал идеи насчет того, каким будет государство после прихода к власти. Однако, когда через несколько месяцев он пришел к власти, то столкнулся с проблемой: политический строй сменился радикально: и класс, и режим сменились радикально, и все вроде бы выглядит по-другому. Но, если взять поздние рукописи Ленина, то можно видеть волнующую его проблему: власть сменилась, а государственный аппарат работает как при царском режиме. После чего идут бессмысленные фантазии насчет группы рабочих, которые будут за чем-то смотреть и куда-то докладывать. Полное отчаяние.

Другой важный момент, почему именно с рассмотрения бюрократии стоит начинать рассмотрение государства, состоит в том, что политические системы в разных странах разные, а различие в функционировании бюрократии в разных странах незначительно. В 1960-е гг. возникла концепция конвергенции (поддержанная как на «Западе», так и на «Востоке» – в СССР), согласно которой признавалось, что при разнице политических систем реальное функционирование государств и там, и здесь одинаково: на тех же самых принципах, задачах и механизмах. То есть в рамках этой теории политика признавалась «надстройкой» и основанием различия, тогда как бюрократический «базис» – основанием одинаковости государств. Отсюда признавалась неприемлемость спора по мелочам и требование объединения базисов. Понятно, что эта теория – акт идеологической борьбы в рамках холодной войны, сыгравший свою роль против СССР, но основания у нее были вполне здравыми.

В-третьих, с бюрократии следует начинать рассматривать государство постольку, поскольку политические системы, разумеется, оказывают влияние на ее функционирование, но наибольшая эффективность такого влияния оказывается именно при условии вырожденности политической системы, то есть когда верхушка этой системы ставит себя во главу бюрократии, а не собственно политической системы. Иначе говоря, в условиях авторитарной власти, когда фигура политика и главы бюрократии совпадают. А вот обратное влияние бюрократии на политические системы совершенно очевидно. Если взять политические партии России н. XXI века, то они все являются бюрократическими системами, и все они заражены бюрократией и стали похожи на бюрократию. Так что искать иных случаев влияния политической системы на бюрократию, за исключением отмеченного и рассмотренного, не стоит.

Вместе с тем, вопрос о бюрократии сразу отсылает к работам М.Вебера, поскольку вся концепция бюрократии (как она д.б. устроена, и что есть идеальная бюрократия), существующая на н. XXI века и повсеместно использующаяся для описания ее феноменов, есть плод его трудов. Вебер ввел термин «рациональная бюрократия».

Рацбюрократия – это 1) разделение труда и 2) иерархия, что взято как аксиома всеми, особенно крупными авторами вроде Пригожина (не Илья); 3) все участники бюрократической системы действуют на основании инструкций (регламентации деятельности), и среди них признается 4) меритократия («власть достойных»). Эти принципы основные, в целом их больше, но уже даже между первыми тремя имеются серьезные противоречия (а все остальные эти противоречия внутри себя содержат): так, система д.б. устроена либо иерархией, либо инструкциями. Если вышестоящий, равно как нижестоящий, действует на основе инструкций, то чем они различаются? Так, контрольная функция автомата хронокарт – такая же отдельная инструкция. Если же признавать, что есть минимум три уровня иерархии, то, если первый уровень работает по инструкциям, а второй уровень пишет первому инструкции, то что делает третий уровень: написание инструкций по написанию инструкций? А если есть четвертый уровень, то какого [уровня] инструкции он пишет? Методологическая школа управления в России так и думает: что на самом верху сидит некто семи пядей во лбу, который стратегически думает обо всем сразу, и всем спускает методологию того, как надо работать. В этом смысле методолог – придуманное место, созданное для того, чтобы он сидел «на самом верху», ибо имеет стратегическое видение.

Далее: что происходит после написания инструкции? Корректировать ее не будут, зато будут отстаивать ее идеальный статус – это наиболее реально, и проблема корректировки реальна. Если инструкция не корректна, то ее автора, как правило, меняют на другого. Но до этого также открыт вопрос о том, заинтересован ли автор написать идеальную инструкцию. Неидеальный документ оставляет простор для усмотрения – дабы все подчиненные бегали к нему и постоянно спрашивали, правильно ли выполняется работа. И дело здесь не в методологии или «методологической базе»: об этом можно мечтать, но к реальности это не имеет отношения. Конечно, такая база накапливается, и на Западе имеется практика регулярной смены управленческих команд. Но здесь уже имеет место не вопрос организации бюрократии, а несколько более общий процесс.

Поскольку в описании самой бюрократии существует противоречие, неясность относительно ее работы сохраняется. По Веберу у рациональной бюрократии может возникнуть право нижестоящего обратиться через уровень наверх при возникновении конфликта с непосредственным вышестоящим уровнем. В какой ситуации может реализоваться это право, когда все выполняют инструкции (Вебер описывал реальную ситуацию)? В случаях, когда между выше- и нижестоящими существуют какие-то иные отношения, чем те, что основаны на инструкциях, но про них ничего не написано. У Вебера два принципа замещения должностей госслужбы: 1) на основе экзаменов: но сложные инструкции хорошо заучиваются в молодом возрасте, поэтому молодые должны занимать высшие должности, либо же те, кто выучил наибольший объем инструкций; 2) по выслуге лет и оценке начальства. Какой из этих способов реальный? Вебер изучал китайский опыт бюрократии, где все построено на экзаменах, которые больше являются методологическими.

Согласно неокономике, разделение труда (РТ) бывает естественным и технологическим: первое в бюрократии порождает иерархию, тогда как второе – инструкции. Как формируется естественное РТ в бюрократической системе? В политической системе царь одновременно является главой бюрократии, который над чем-то властвует. Его власть проявляется в том, что он получает какие-то запросы и на них формирует некие ответы. Из древнейшей литературы имеются хорошие образцы вроде суда Соломона. Спустя почти 2000 лет после Соломона была написана книга, где сказано, что каждый правитель два дня в неделю должен принимать своих подданных и судить их вопросы. Это значит, что все сигналы из внешнего мира правитель должен получать сам, поскольку его интересует сохранение власти, и каждый сигнал может свидетельстваовать об угрозах ее ослабления, а потому за их получением должна следовать их оценка и реакция (в смысле Гаруна аль Рашида). Если государство большое и подданных много, то правитель не успевает реагировать, «царь» поначалу берет себе помощников, по которым распределяются государевы запросы. Любой большой начальник на государственной службе тратит уйму времени на разбор бумаг, а потому для него существует секретариат, и даже в этом случае на бумаги часто уходит несколько часов. В этом смысле накапливаются опыт и память, и формируется специализация по сферам деятельности в рамках системы естественного разделения труда.

Далее, по мере роста системы царь начинает задумываться о том, чтобы по некоторым вопросам граждане обращались сразу к помощникам-министрам, минуя самого царя, которому теперь не нужно всякий раз давать министрам распоряжения по типичным вопросам, поскольку царь пишет им инструкции. Но здесь сразу возникает проблема, поскольку тогда царь перестает понимать, что творится в управлении, даже несмотря на наличие инструкций. По факту инструкций он требует отчет, а поскольку в нем возможны подтасовки, он начинает создавать параллельные контрольные органы. Таким образом, проблемы управления возникают уже на втором уровне иерархии, а если уровней больше, то система с какого-то момента начинает самовоспроизводиться (по Паркинсону). Чем глубже иерерхия, тем меньше осведомленность верхних уровней о ситуации в управляемой системе, и тем меньше влияния на политический процесс; и нет никакой гарантии того, что контрольные органы (например, функция РТ по отчетности) будут работать на общих принципах, а не на принципах бюрократической системы. На первых этапах взаимодействие царя с министрами основано на личных отношениях, доверии и лояльности, и вниз каждый министр также будет транслировать эти принципы. Но здесь есть одна проблема, с которой столкнулся В.Путин, став президентом России: выяснилось, что один человек знает более-менее хорошо не более 20-30 человек, которым он может довериться, да и то не всем, поскольку «хороший человек – не профессия». Став президентом, он утратил возможность познакомиться с другими.

Вопрос: на основании чего такое утверждение?

Ответ: потому, что он – царь.

Реплика: потому что он не читает отчеты.

Ответ: это же разные вещи. Путин их, действительно, не читает (хотя на самом деле он много чего читает). У нас был царь Николай II, про которого известно, что он посвящал чтению отчетов гигантское время и ставил свою резолюцию на каждый. Он действительно работал – эти вещи есть в архивах и их можно оценить. И что он имел от чтения отчетов? Григорьев работал в Администрации Президента и знает, какие отчеты пишутся.

Вопрос: так написанное Путиным было отчетом или просто бумажкой?

Ответ: это был отчет, большой документ. А как отличить? Вот, есть специальный орган, который контролирует эти вещи.

Реплика: почитайте Тейлора – не нужно все эти кипы бумаг читать; для того чтобы понять положение дел, нужно заглядывать «под ковер».

Ответ: под какой ковер, и кто это должен делать? Царь? У него 50 тыс. подчиненных. У Тейлора все ясно – у него есть баланс, есть один показатель, есть структура этого показателя и он знает, под какой «ковер» можно посмотреть. Путин «правильно» поставил вопрос: он будет следить только за прибылью, а другие вопросы оказываются в стороне. Ведь царь не только прибыль получает – у него показателем является власть, а он сегодня ничего не знает про значение этого показателя.

Реплика: у него есть целая система неких “checkpoints” доверия тем или иным отчетам, на основании которых он принимает решение.

Ответ: это все – пустые слова.

Реплика: ну вот, например, заходит учитель в класс, здоровается с детьми, и кто-то из детей делает это не так, как надо по инструкции, написанной учителем.

Ответ: классно! У Путина все ведут себя не так, как ему бы хотелось, и он на это постоянно жалуется. И что ему с этим делать? Еще раз: под какой «ковер» ему залезть? Вот когда учитель входит в класс и все 30 учеников ведут себя не так, как ему бы хотелось, то вот тут попробуйте справиться, и скажите, под какой «ковер» залезть!

Реплика: вот вам механизм: берется ножик и режется первый попавшийся (это провокатор). После этого из хаоса устанавливается самый простой порядок.

Ответ: Вы что хотите рассказать – как будете управлять государством? Вы опять говорите о политической системе.

Реплика: судя по вашей реакции на мои управленческие “checkpoints”…

Ответ: они не управленческие, а политические. Путину не нравится не политика, а госаппарат. Стоит перечитать Ленина, который, в отличие от всех остальных, создал целое государство (и которому, в отличие от прочих, можно верить), который как раз говорил о том, что у нас весь госаппарат не работает, и о том, что даже после того, как в госаппарат были посланы лучшие кадры, в итоге получили «комчванство» – госаппарат эти кадры съел. И что теперь делать?

Реплика: объясняю: просто для того чтобы Ленину дойти до правильного понимания, нужно было иногда смотреть на то, сколько людей есть за собой и сколько – перед собой. И если у меня, к примеру, есть 5 хороших сотрудников, но мне на них нужно принять еще 50 плохих, то про 5 хороших можно забыть, потому что через полгода станет 55 плохих. А если у меня 100 хороших, которых я посылаю на 50 плохих, то через полгода у меня будет 150 [хороших].

Ответ: откуда у меня 100 хороших?

Реплика: вот перед тем, как делать революцию, этот вопрос нужно было себе задать.

Ответ: так он задал себе этот вопрос – у него было 50 тыс. человек большевиков, которым он верил.

Реплика: а если ему требовалось не 50 тыс. человек, а больше?

Ответ: откуда он знал, сколько ему надо?

Реплика: если человек берется за такой проект, то ему нужно примерно представлять, с чем он столкнется.

Ответ: зачем и как это возможно? Тогда бы вообще никто ничего не делал.

Технологическое РТ в бюрократической системе: имеет ли оно место? Да, имеет. Оно базируется на той модели, когда можно поставить цель деятельности. Модель технологического РТ в рамках производственного процесса: на входе – сырье, на выходе – товары. В некоторый момент происходит выделение узкого места, вокруг которого выстраивается СРТ, связанная с выходом наружу владельца-организатора бизнеса (предпринимателя), дающего каждому участнику бизнеса инструкции. Для госсистемы товаром является власть, сырьем – также власть (максимум власти). Но это вырожденный случай, поскольку такую цель может поставить индивид: «больше личной власти» (могущество, военное превосходство, etc.). Традиционно узким местом в системе «производства власти» является армия: вокруг нее выстраивается СРТ.

В истории известно понятие «регулярное государство», примеры – Иван Грозный, Петр I, Фридрих Прусский, бравший с Фридриха пример Павел I, а также плюнувший на него поначалу, но впоследствии бравший с него пример Александр I (аракчеевщина и военные поселения), Сталин. В 1945 году у Сталина был первый инсульт, и он, фактически не правя страной, занимался частными регулировками в условиях возникшей анархии, поскольку бюрократическая система быстро перескочила в иное состояние, где все решали первые заместители (Маленков, Жданов, Берия и др.). Та же ситуация – с наследниками Петра I. В этом случае действуют исключительно инструкции, иерерхия ломается (а тех, кто пытается перехватывать управление и выстраивать иерархию, по возможности вырезают). Все это – примеры, относящиеся к авторитарным политическим системам, неавторитарная система этого сделать не может, за исключением случаев, когда она на время становится авторитарной. На Западе были попытки что-то сделать с госаппаратом (М.Тэтчер). Если взять административную реформу 2004 года, то здесь, по примеру Англии, были сделаны оказывающие услуги населению агентства, работающие по системе разделения труда. То есть всем дают инструкцию, но если так, то почему ее исполнитель д.б. госслужащим? Можно отдать эту работу на аутсорсинг частным страуктурам. Однако есть и неудачные попытки – пример Новой Зеландии, где была приватизирована местная метеослужба, которая выпала из глобальной системы контроля погоды, поскольку по международному уставу обмен информацией может идти только между госслужбами. Англичане времен Тэтчер столкнулись с наличием 3 000 высших чиновников, поддерживающих иерархическую систему власти, которых устранить было боязно, ибо система власти была выстроена на них. А если управление строится на инструкциях и раздаче денег, то в чем заключается сама власть? Принцип Питера (поднятие хорошего учителя до уровня директора школы) не действует постольку, поскольку назначение учителя «сверху» не предполагает того, что наверху сидит не человек, уже достигший своего уровня некомпетентности. Почему он должен проводить такие эксперименты, и почему он заинтересован в том, чтобы были хорошие директора школ, которые могут поставить под сомнение его компетентность наверху? Он будет заинтересован в плохих директорах школ. И как управлять массовым процессом посредством индивидуальной воли, которая будет препятствовать массовому процессу?

В России, несмотря на многочисленность попыток создания регулярного государства (начиная, по крайней мере, с Ивана Грозного), в к. XX – н. XXI вв. государство ближе к иерархической модели (с естественным, не веберовским, человеком); государство не может ставить никакие задачи, оно лишь ситуационно реагирует. А попытки В.В.Путина дать государству хоть какое-то направление приводит к дискредитации президента в глазах всего общества. Любая бюрократическая система точно также противоречива, равно как ее описание Вебером, которому казалось, что это и есть рациональная бюрократия. Ему просто хотелось обозвать ее рациональной, но в действительности она не рациональная. У него произошло смешение нормативного и позитивного подходов, что бывает часто, когда кажется, что «все действительное разумно».

21. Бюрократия и политическая система

В предыдущей лекции были описаны две модели человека: натурального и организованного; было рассмотрено, как на эти модели ложатся на госстроительство и как они связаны с двумя типами РТ при госстроительстве; и было выяснено, что каждое государство сегодня находится в некоторой промежуточной стадии между этими двумя моделями.

Вспомним лекции по неокономике. Там было сказано, что сложность понимания проблем РТ связана с тем, что всякий раз, когда берется реальность, в ней наблюдается естественное РТ, тогда как технологическое РТ воспринимается как момент, разделяющий два уровня естественного РТ. В этом смысле рассмотрим государство. Технологическое РТ – всегда есть акт некой единичной воли со стороны проявляющей воли личности, сделавшей это ради получения нового уровня технологического РТ (ибо исходит из своего опыта на данный момент), но получающей в итоге естественное РТ. К примеру, человек, поставленный выполнять инструкции, в жизни сталкивается с тем, что что-то инструкцией описывается, что-то – нет, и обнаруживает возможность улучшать инструкцию. Отсюда – рост специализации и производительности труда. Этот процесс вроде бы можно было приветствовать, но вместе с этим ростом получается и рост дезорганизованности, поскольку теперь человек, имеющий исходную инструкцию, становится специалистом, разбирающимся в вопросе лучше инструкции, и механическая замена его позиции невозможна без падения производительности труда.

В госуправлении, после того как произошло технологическое РТ, складывается система естественного разделения труда, и все забывают, как эта система сложилась и как все функционирует; между тем, СРТ нуждается в регулировании. Когда имеют дело с экономикой, то там появляется рынок, который ее регулирует. Симон Кордонский развивает тему административного рынка. В целом этот рынок есть всюду – иной вопрос, насколько регулярность государства задавалась и перезадавалась часто. Это скорее вопрос длительности существования государства, нежели какого-то менталитета. В России наверное больше, тогда как за рубежом меньше. Но этот вопрос требует дальнейшего прояснения – во всяком случае, в США этот рынок весьма насыщен.

Насчет проблемы В.И.Ленина [1 лекция, 1 часть], относительно которой долго не знали, что делать, но наконец нашли решение, придавшее СССР регулярный характер, и обеспечившее возможность развития и выигрыша во Второй Мировой войне. Что это за решение с технологической точки зрения? Это создание Госплана и системы планирования. Т.е. была создана рутина, охватывавшая всю систему управления и сводившая все обменные действия через единый центр (получение отчетов и рацпредложений – раздача планов), превратившая страну в регулярное государство. Но эта система работала в определенных условиях – пока было избыточно сельское население, то есть трудовые ресурсы; в какой-то момент этот ресурс закончился, и попытка его дальнейшего использования привела к дефицитам, прежде всего – продовольствия. Начинает расти зарплата и давление спроса на потребительском рынке, который оказывается невозможным удовлетворить. Процесс начался в к. 1950 – н. 1960 гг., то есть данная регулярная система перестала справляться с проблемами, хотя в некотором смысле совершенствовалась. Составлялись планы, но понималось их несовершенство, откуда возникал процесс их корректировки. Уже все знали, что планы будут раз в квартал пересмотрены, и была создана дополнительная рутина корректировки планов, без пересмотра самой системы.

Здесь было два варианта: плановая система, как она заложена, д.б. пересмотрена; однако, поскольку система была уже некогда задана (на пустом месте), преобразовать ее уже не было возможно. В 1965 году была начата косыгинская реформа – по сути, антиплановая. Система планирования не справляется, как ее реформировать – неизвестно. Обратились к другому принципу, и это оказалось легче, чем что-то делать с уже сложившейся регулярностью. Иное дело, что после событий в Чехословакии все рыночные реформы были спущены на тормозах и вернулись только в горбачевскую эпоху, а система пошла по пути постоянных коррекций, которые становились все чаще, масштабнее, со все большими кризисами и все менее эффективными. Власть в России к. XX – н. XXI вв. устроена подобным образом. Были министерства РСФСР: Госплан + Госснаб – нынешний МЭР, отраслевые министерства, слитые в один нынешний Минпром, и т.п. На этой, госплановской, структуре было отменено планирование. Некогда В.В.Путин попросил все министерства написать свои программы (прежде всего, целевые показатели). Судя по тому, что висит по результатам выполнения президентской просьбы на сайтах министерств, они не знают, зачем существуют: это пустые формы, оставшиеся от прежней системы ответственности. Ранее Минпром СССР (до слияния с прочими ведомствами), входивший в систему госплана, действительно, отвечало за промышленность: министерство имело свои предприятия, которое спускало им план и за что-то отвечало. Сегодняшний Минпром думает, что за то же самое отвечает, однако не имеет никаких для того регулятивных рычагов. Оказывается, что давно созданное уже давно утрачено, а те, кто это создавал, уже давно умерли, и уже никто ничего давно не помнит. И это происходит всюду, не только в России.

Далее – тема взаимосвязи бюрократии с политической системой. Все рассмотренные проблемы были известны дано, и над ними давно думали. Лучшая работа на эту тему – «О духе закона» Ш.Монтескье, XVIII век. Он попытался построить модель идеального государства (с тех пор все последующие политологические концепции только вредят – за одним исключение, о котором будет сказано позже). Монтескье понимал, и для него было аксиомой (равно как для всех), что государству нужен монарх. Обоснование: монарх не может быть предателем, его нельзя купить; кто ему может дать что-то такое, чего у него нет? С другой стороны, монарх – единственный, кто может выстраивать систему управления, поскольку все вокруг – его собственное. Поскольку любой другой кроме него – это частный интерес, который будет выстраивать систему управления на этом, частном, интересе, а государь заинтересован в эффективном выстраивании целостного функционирвания. В XVIII веке понятия государь и государство практически не различались, это более позднее различие. В силу этого монарх формирует исполнительную власть в лице своих министров, которые подотчетны исключительно ему. Однако есть и законодательная власть, которая не полность подотчетна государю, и в этом смысле наблюдались движения в политической мысли XVIII века. Было понятно, что нормально, когда монарх вносит законы в парламент и может высказать свои замечания от имени граждан (в силу тяжести законов и т.п.), однако вопрос о том, что парламент может принимать по своей воле законы, был спорным, и монарх всегда мог применить свое право вето. Спор вообще возникал по поводу возможности для парламента принимать законы. Почему? Есть исполнительная власть, функционирующая в рамках естественной СРТ. Если есть повторяющиеся ситуации, с которыми сталкивается исполнительная власть, то их нужно оформить в качестве регулярной рутины. Про эти ситуации не знает парламент, у него нет к тому прав и полномочий. Наконец, в XVIII веке обсуждалась проблема просвещенного монарха: вся рассматриваемая система работает и имеет смысл, только если монарх просвещен; отсюда – вопрос о том, как этого достичь воспитанием и образованием. И это была реальная проблема того времени, поскольку не все монархи в те времена были просвещены: в Англии Георг IIIбыл вообще сумасшедшим, и во время его правления страна вела войну.

Российская конституция, принятая в 1905 году, исходила из схемы Мотескье. Госдума до 1917 года все время требовала министерства, ответственного перед ней, права законодательной инициативы. Собственно, весь XIX век прошел в размывании модели Монтескье, которая была логичной и стройной, за исключением концепции просвещенности монарха. Все передавалось в руки парламентов. Практически все современные конституции н. XXI века – это монархические конституции в своей основе (за исключением США и Швейцарии): в их основе лежит идеальное государство Монтескье, которое в ходе истории распалось путем отпадения функций монарха.

Вообще в Европе очень много конституционных монархий, а не-монархия – это особый исторический путь: это либо Советский блок (и то после его распада многие участники обратились к прежней идее ‒ завести себе царя), либо государства, проигравшие в одной из мировых войн (Германия, Австрия, Италия), либо колонии (Мальта, Ирландия, Кипр). В 2013 году – 96-летие объявления России республикой (01.09.1917). Тогда Россия была четвертой республикой в Европе, остальные – Швейцария, Франция (ставшая республикой случайно, голосованием с перевесом в один голос; а всегда мечтала о том, чтобы вновь стать монархией, покольку республиканская история там не заладилась), Португалия (где до 1918 года за несколько лет сменилось до 10 правительств; Салазар был старейшим депутатом Европы). Где-то в 2011 году король Бельгии попробовал оживить свои спящие полномочия для урегулирования раскола страны, но столкнулся с резким сопротивлением элит. В Европе все ищут баланс институтов, в т.ч. посредством президентов, изображающих монархов – подобно тому, как это есть в России, чья конституция частично списана с Российской Империи 1905 г., частично – с французской (но все они – с Монтескье). Спящая монархия всегда существует, но ее как бы нет, а потому и все модели не имеют стержня.

Любопытно исключение здесь, мало кем замечаемое – США. У них – старейшая в мире конституция, не пересматривавшаяся с 1791 года. Там есть поправки, но они как вводятся, так и отменяются, и не затрагивают сути функционирования системы. Первые поправки – «билль о правах», и очень много поправок, касающихся фигуры вице-президента (единственная фигура, относительно которой с самого начала неясно было, как ее позиционировать), внутреннего налогообложения и т.п. Первый документ с названием «конституция» был принят в том же году в Польше, после чего государство с таким названием надолго прекратило свое существование. Что было в США? У них интересная политическая система. Представительный орган – континентальный конгресс, и нужно было центральное правительство для налаживания управления долгами, поскольку в к тому моменту государство было банкротом перед своими собственными солдатами. Поэтому солдаты в США регулярно брались за оружие и спрашивали о своих деньгах. Победа в войне с Англией была связана с опасением того, что королевство может все переиграть назад, а США были бедной страной. Отцы-основатели писали о том, что-де бывают страны богатые вроде России, но США, к сожалению, не Россия. Так, доктрина Монро изложена в ноте правительству России как к лидеру антинаполеоновского Священного Союза: вы-де присмотрите за своими европейскими вассалами, дабы они не лезли на наш южноамериканский задний двор. Они читали Монтескье, и для них проблема предательства стояла очень остро: допустим, изберем президента, но ведь богатые англичане его купят. Американцы обсуждали идею обзаведения монархом, но понимали, что идея не пройдет в парламенте. С другой стороны – идеи пожизненного президентства и президентства на 20 лет, но и здесь был риск предательства. Американцы придумали простую идею: не европейскую систему, где каждый занимается своим делом, и никто друг к другу не лезет, а большую свалку, где будет много органов – чем больше, тем лучше, а полномочия пусть будут сильно пересекаться. Тогда эти органы будут конфликтовать друг с другом и друг друга контролировать. Первые, чьи полномочия сильно пересекаются – это конгресс и президент (кстати, если в суде слушается дело «США против кого-то», то со стороны США выступает Конгресс). При этом Конгресс также внутри себя расколот по ряду параметров – прежде всего, по срокам избрания, а также есть целая система федерации, в которой штаты играют гигантскую роль. Так, действующий глава администрации президента США имеет следующим карьерным шагом должность мэра Чикаго, а следующий глава администрации президента – должность губернатора Иллинойса (сегодня оба региона находятся в депрессивном состоянии).

Короче, все в госуправлении США воюют друг с другом, и эта система показала свою эффективность (стоит отметить, в США было целое движение за возврат к обычной политической системе парламентской республики). Почему? Получение выборной должности предполагает определенный набор властных полномочий, порядок использования которых – личное дело кандидата, который будет использовать свой пост для выигрывания следующих выборов. В отличие от выборов в Европе, выборы в США имеют смысл: во время их проведения там никто не обсуждает содержательных вопросов, потому что дело не в них, а в том, что, во-первых, само участие в выборах – это некая дорогостоящая процедура, которую надо еще пройти, а ее проходит тот, кто действительно хочет власти и, получив место, будет за власть бороться. А потому избиратель оценивает не обещания и обсуждение содержательных вопросов, а то, будет ли кандидат бороться за власть и дальше, т.е. величину мотивации. А бороться за власть – это значит искать новых полномочий; в этом смысле США – первопроходцы в освоении новых общественных явлений: поскольку идет борьба, то возможность обойти противника сбоку расширяет поле действия, и при возможности это неизбежно делается. Кроме того, бороться за власть – значит ставить под контроль все аспекты жизни общества – но лишь с учетом того, что все согласны (если согласны не все, то [аспект] под контроль не ставится). Так что в отличие от европейского чиновника, который бежит от проблем, американский их ищет, дабы обойти противника с тыла.

В политической системе США есть один дурной пункт, также имеющий отношение к нынешнему времени: всю борьбы они прописали, но одно полномочие не оказалось возможным прописать: это внешняя политика, которая исключительно «дело государя», а потому – полномочие президента, для которого в этом вопросе противовесов нет. Долгое время проблемы внешней политики для находившихся на краю мира США не существовало: в XIXвеке было всего два выдающихся президента, не отцов-основателей: генерал Эндрю Джексон (поднялся на войне с Мексикой), расширивший в США демократическое поле, и Авраам Линкольн, также участвовавший в войне. После гражданской войны более чем 30-летний период называется господством законников (ибо всем рулил Конгресс, а не президент). Ситуация изменилась, когда США стали активно заниматься внешней политикой. Это Рузвельт, а до него – Маккинли (но его убили). С этого момента президенты стали забирать себе все больше полномочий. Дело закончилось Никсоном, когда Конгресс стал заниматься внешней политикой. Хотя, разумеется, ограничение было не полным: в случае ядерной атаки решения должен оперативно принимать президент, а не созываться Конгресс. То есть внешняя политика становится тем полем, через которую президент США может без особых проблем нарастить свое влияние. Пример Обамы, уже превратившегося в хромую утку за три года до окончания срока президентских полномочий: он уже не может никому ничего дать и с ним не о чем договариваться. Так что США получила свою политическую систему непреднамеренно, решая конкретную задачу противостояния со сверхдержавой – Британией.

Итак, все конституции в мире являются монархическими, за исключением двух. Про американскую было рассказано. Еще раз: американцы получили эти результаты непреднамеренно, решая актуальную задачу противостояния со сверхдержавой, и получили старейшую конституцию, которая до сих пор действует без особых срывов, хоть и не без изъянов. Вот, республиканцы – крутые ребята, им в начале срока сразу нужно кому-то дать по морде, чтобы дальше к этому вопросу не возвращаться, тогда как демократы все время приходят с идеей тихого и мирного процесса госстроительства, но к концу срока приходят ко все той же идее срочно кого-то долбануть. Как сказано, Обама уже превратился в хромую утку, и ему уже что-то надо делать: Ливия ему была нужна в конце прошлого срока, а Сирия ему нужна уже сейчас.

Реплика: а вот «человек, которого нельзя упоминать», заявил, что Обаму разводят Ротшильды.

Ответ: уж если об этом зашла речь, то, хоть и не понятно, где [в этих лекциях] о том сказать, [cкажем здесь]. Еще одной проблемой современных государств является то, что они есть заложники спецслужб (а не конспирологических «ротшильдов»). Под задачи спецслужб даже создана специальная наука – геополитика, для выбивания из начальства денег на спецслужбы. Геополитика исходит из презумпции системы угроз и необходимости противодействия им; собственно, изложенные в академической форме донесения спецслужб и составляют геополитику как науку, которая вполне себе считается «академической» и «научной». Это не значит, что все, занятые геополитикой, связаны со спецслужбами – более, того, существует реальный интерес в том, чтобы геополитикой занималось как можно больше гражданских лиц, которые, окончив вуз, не особо задумываются о предмете своих занятий. И если уж искать мировой заговор, то лучше всего рассматривать интернационал национальных спецслужб, поскольку каждая из них заинтересована в выбивании из собственного рауководства денег, для чего нужно договариваться со спецслужбами других стран, чтобы они обозначали неким образом проблемы. Одновременно открывается возможность подзаработать на наркотрафике и на борьбе с ним. Из всей конспирологии Григорьев признает наиболее достойной лишь эту, поскольку здесь действительно есть проблема: без спецслужб нельзя, но как их контролировать – непонятно. В.В.Путин однажды проговорился, когда сказал, что директора ФСБ и АНБ должны сами договориться, что делать со Сноуденом, и что он не хочет лезть в этот спектакль, разыгранный спецслужбами. И, тем не менее, ему все равно пришлось в эту тему лезть. В США девять спецслужб [если не больше], но террористов они поймать не могут, если вообще сами не выступают в роли террористов. Над ними создается единый координатор [см. Дж.Негропонте], и т.д.

Отсюда логично перейти к рассмотрению бюрократии как социальной группы. Это, действительно, группа, действительно, имеющая свой интерес, который вполне понятен (его описывал еще Паркинсон): это самовоспроизводство. То есть можно посмотреть на бюрократию со стороны, и увидеть, что все действия бюрократов будто бы свидетельствуют о преследовании одной общей цели (сам Григорьев работал внутри бюрократической системы), причем эта цель достигается безотносительно к тому, что думает по этому поводу каждый отдельный бюрократ. Более того, каждый бюрократ в отдельности об этом даже не задумывается. Они думают что угодно о себе самих – например, что они служат интересам народа. Так, наверняка порядка 90% бюрократов в задушевных разговорах не устраивает происходящее в стране, но при этом их система действий в конкретных ситуациях на рабочем месте связана с рациональными решениями, безотносительно к их обусловленности, будучи встроена в систему, работает на общий интерес бюрократии к росту штатов и бюджетов. Если мыслить в терминах административного рынка, то это – деятельность в направлении расширения этого рынка и повышения уровня капитализации на нем (см. выше о С.Кордонском). Политик мыслит в презумпции благоприятности для страны своего пребывания у власти, для чего он наращивает штат и капитализацию своей административной системы. То есть имеет место расхождение интересов декларированных и фактических. То есть и в системе бюрократии, и в системе рынка имеет место стихийность, не зависящая от желания политика. При этом все думают как политик, желающий себе полномочий и ресурсов, после которых он уж все исправит и наладит. Но мы, абстрагируясь, понимаем, что, какие бы новые люди ни приходили, всегда получается по принципу «хотели, как лучше, а получилось, как всегда». И это работает независимо от того, что вы думаете про себя и страну. Это происходит до того момента, пока не приходит диктатор и не перестраивает все по-новому, после чего вся система, начав с некоторых улучшений, снова начинает постепенно разлагаться до следующего диктатора, имея червоточину уже на этапе этих улучшений.

Насчет Швейцарии, официальное название которой «Швейцарская Конфедерация». По любому поводу в этой стране устраивается референдум. В вынужденной приспосабливаться Швейцарии, к примеру, есть президент, но он выбирается на год как один из семи, по очереди. В этом смысле швейцарцы кардинально решили институциональную проблему внешней политики США.

Республиканский механизм плохо изучен, но он существовал в древнем мире (пример – ранний Рим), как некоего рода иной способ организации государственной жизни. Также он имел место в городах-государствах, хотя его остатки наблюдаются и в Швейцарии, и в США (устроенных по тому же принципу городов-государств). Если имеется проблема – к примеру, преступность, то можно избрать президента, который создаст МВД и назначит министра. Но есть и другой путь: выбрать желающего из достойных граждан (шериф), установить для всех налог по вопросу борьбы с преступностью, выплачиваемый этому гражданину; также выбираются достойные граждане-контролеры за расходованием средств. В дальнейшем налог уменьшается или увеличивается в зависимости от того, насколько шериф справляется со своими обязанностями. В древнем Риме проблема вывоза мусора и чистоты улиц решалась таким же образом – введением специального налога и выбором достойных членов ревизионной комиссии. В США и Швейцарии эти республиканские механизмы работали, будучи созданными с нуля, поскольку обе страны не проходили через монархию. В США нет правительства в российском понимании этого слова – как коллегиального органа, и не бывает заседаний правительства: каждое ведомство работает индивидуально через Конгресс. В каждом министерстве США есть закон о нем, в котором прописаны сфера компетенций и полномочия, согласно которому оно функционирует (например, Минфин занимается ловлей фальшивомонетчиков и охраной президента). То есть государственная функция создается для выполнения конкретной обязанности. Бюджет США формирует президент, так что бюджетное управление существует при нем (это вопрос не министерства). Поскольку многие ведомства имеют перекрещивающиеся полномочия, то и президент, и конгресс могут наказывать ведомство деньгами: тому ведомству, которое выполняет или может выполнять свою работу лучше, дают больше денег, а то, которое провалилось, урезается в бюджете. При этом у провалившихся не отбираются полномочия, но делается ставка на их обучение более эффективной работе. Также в США есть вице-премьеры (обычно это заместитель главы Администрации Президента), которым поручено проведение какой-то конкретной программы, затрагивающей интересы нескольких министерств; то есть они курируют не блок министерств, а программы. По окончании программы чиновник либо остается замглавы, либо должность сокращают, либо он получает новое поручение. В этом смысле в Швейцарии правительство также есть, но «чтобы было», и существует по тому же принципу, что в США: «собрали и разобрали». Также в рамках упомянутых референдумов в Швейцарии применяются разные способы подсчета [их результатов]: не только большинство, но и по числу кантонов, и с учетом национальной структуры (по четырем государственным языкам).

В период работы Григорьева по оборонным вопросам военные специалисты сообщили ему, что в настоящее время наилучшими армиями в мире являются израильская и швейцарская. Более того, есть мнение, что Гитлер не воевал Швейцарию вовсе не из-за того, что ему нужна была Швейцария в качестве оффшора (она и не была удобным оффшором – в ней все шло через Испанию, которая как раз и была гитлеровским оффшором), а потому, что боялся реального сопротивления швейцарской армии. И при том что израильская армия – все время воюющаая, швейцарская не воюет уже давно, но считается одной из наилучших по учениям, на которые приглашают швейцарцев, даже сравнительно с армией США, которая воюет часто. И это при всем том, что [система управления швейцарским обществом] вот так устроена. И там совершенно нормальной является ситуация, когда майор – менеджер среднего звена, у которого рядовой – глава корпорации, в которой работает этот майор. При этом отдельного изучения требует вопрос о том, сколько взял воюющий Израиль от Швейцарии в деле организации своей армии. Так, наличие танка на заднем дворе израильтян – элемент швейцарской военной системы: по факту поступления приказа бежать никуда не надо – сел в танк и поехал. Между тем, швейцарская [военная] система существовала задолго до государства Израиль.

22. Виды управленческой деятельности

Все, что ранее говорилось про госуправление, относится и к управлению экономическому – к управлению фирмой. Однако, здесь имеется существенное отличие. Когда на экономических лекциях говорили о фирме, то предполагали некий процесс производства, который имеет на входе – ресурс, на выходе – результат, и вокруг этого процесса формируется фирма, с выделением узкого звена процесса и организации СРТ вокруг него. Вместе с тем, нечто происходит в управленческой сфере, о чем и пойдет речь. Что такое производственный процесс для государства (особенно для государства к. XX – н. XXI вв.)? Что для него есть ресурс и что результат? Если считать, что это власть, то с самого начала речь шла о том, что есть власть и есть многочисленные угрозы этой власти, после чего государство выстраивается по сферам угроз. Но это не производственный процесс, а система редутов и барьеров. Такая система, выстраиваемая на основе классификации угроз, есть система, выстраиваемая на естественной системе разделения труда, связанной с делегированием полномочий для отражения различных классов угроз. Однако полностью ликвидировать угрозы нельзя, ибо в этом не заинтересовано должностное лицо (см. предыдущую лекцию, тезисы про спецслужбы); с какого-то момента становится непонятно, реально ли существуют сами угрозы.

В действительности, был некоторый период, когда в государстве имелся процесс, подобный производственному. В качестве ресурса выступали население, территория и природные ресурсы страны, а в качестве результата – захват населения, территории и ресурсов. Иначе говоря, военная модель. То есть имеются в виду регулярные государства, пример – Петр I, начавший создавать такое государство, когда под Нарвой потерпел поражение от шведов, для того, чтобы вести Северную войну. В связи с военными задачами у регулярного государства, разумеется, для этого есть армия, а также тыл; собственно, регулярное государство и есть организованный тыл, который должен исправно работать в то время, как сам государь ведет войну. Тыл должен доставлять государю солдат и оружие, и не должен досталять неприятности. Противник Петра – король Карл XII – постоянно сталкивался с той проблемой, что тыл ему постоянно доставлял неприятности (даже когда король оказался в плену, тыл отказался его выкупать). Это модель государства, мыслящего себя в качестве территориальной империи, которая должна постоянно расширяться. Но когда этот процесс закончился, модель «управленческой колбасы» по типу производственного процесса переходит к модели «редутов и барьеров» (власть + угрозы власти). Поначалу структура государства носит регулярный характер, впоследствии она размывается.

Примерно то же самое можно видеть на примере управления фирмой. И в рамках «управленческой колбасы» предприниматель выходит за рамки производственного процесса. Однако, как бы хорошо такая система ни была создана, она постепенно будет размываться. Поскольку с самого начала в этой модели существуют определенные проблемы. Прежде всего, когда линейная система в политическом случае «колбасы» выстроена, то выхода воюющего государя за рамки тыла, подобно предпринимателю, не существует – организатор просто получает профит от системы и ничем не управляет, поскольку все управляется само, и привнесение управляющего фактора может только все испортить. Так может происходить, но так не происходит, поскольку организатор за собой оставляет целый ряд функций: 1) закупки, 2) сбыт, 3) учет и контроль, – наиболее важные для бизнеса, с минимумом рутины.

Существует проблема, доставшаяся России по наследству от СССР: «за воротами фабрики» не стояли трудовые резервы – конкуренты работающих сотрудников, поэтому вся управленческая культура ориентирована на рынок продавца рабочей силы, и во многих сферах такой характер сохраняется. Но российский случай весьма специфичен. Редких компетенций, трудовые резервы для которых немногочисленны, не очень много. Американские компании давно поняли, что индийский [более дешевый] программист ничуть не хуже любого другого. Обязанности всегда могут быть формализованы, а если формализации нет, то это проблема владельца системы (бизнеса), не знающего, чего он хочет, а не системы управления. На рубеже XXи XXI вв. корпорации далеко ушли от модели «колбасы», приблизившись к модели «редутов»: первая из них существовала в XVIII- XIX вв., и достигла вершины в системе организации Форда, просуществовав до к. 1960-х гг. во всем мире.

Откуда происходит размывание? По мере роста фирмы вокруг производственного процесса происходит появление помощников его владельца [изначального ремесленника], на которых ложится все больше обязанностей, и растут требования к ним; а инструкции помощники не получают. При этом, когда владелец-основатель бизнеса отходит от дел, имеет место целая система таких помощников, функционирующих без инструкции, и все эти сферы без инструкций (и, соответственно, без СРТ) соединяются с производственной сферой, где СРТ есть, и начинают взаимодействие с ней. Это первая проблема.

Другая сегодняшняя проблема создания фирмы состоит в том, что владелец-основатель бизнеса (его производственного процесса) предварительно имеет его в качестве еще не созданного проекта – предположим, связаного с энергетикой. Так что нужен человек, способный наладить техническое оборудование; помещение, разовая закупка оборудования. Как заставить человека, осуществляющего разовое действие по созданию фирмы, сделать это действие правильно? Мотивировать его высокой должностью: главного энергетика, главного экономиста и т.п. То есть люди, сделавшие что-то разовое, занимают иерархические места, но выполнять регулярную работу по написанию инструкций они м.б. совершенно не способны.

Аутсорс в СССР и на Западе: заказчик заказывает проект, что далает отдельная фирма (проектный институт). Далее – строительство, также выполняемое отдельным подрядчиком (некое министерство). Где-то с середины строительства появляется дирекция будущего предприятия, которая постепенно осуществляет приемку и определение эксплуатации мощностей. Затем строители уходят и начинают строить другому заказчику. В предыдущем случае строители остались и сами стали эксплуатантами, и на них уже возлагается обязанность написания рутины – то есть обеспечения возможности быть замененными кем-то другим, что самим строителям совершенно не выгодно. Как следствие – недомеханизация, запутывание и субъективизация (подмятие под себя) рядовых процессов.

Оборудование уже задает некую рутину – нормы эксплуатации заложены в проекте, хотя и относятся собственно к машине, а не к процессу. Хорошо когда есть постоянный поток заказов, на который рассчитан проект, который автоматически их обрабатывает. А что, если поток заказов не постоянный? Это значит, что д.б. люди, которые будут составлять технологические карты загрузки оборудования, предотвращения его перегрузки и простоя, а также планы загрузки рабочей силы – постоянной и временной. Но это все, разумеется, не для советских условий, а для западных: так, в США вроде бы идет борьба с безработицей, но там до 90% занятости – врЕменная работа, либо работа с неполным рабочим днем, либо низкоквалифицированная работа «на побегушках». В США ожидался рост затрат на рабсилу, которые не выросли именно из-за структуры рабочих мест.

Что делать, если поток заказов меняется? Фордовская система организации производства просуществовала долго – все классические учебники менеджмента описывают именно ее; но в к. 1960-х гг. все изменилось, поскольку постоянный спрос прекратился. Произошла остановка развития, спрос начал сжиматься, и произошла перестройка компаний. В таких условиях нужно расширение спектра заявок для расширение производства. Но как это сделать? Начинается принятие ситуативных решений, и под такое принятие выстраивается система управления. Сегодня отдел кадров – одно из ключевых подразделений компании, ищущее не тех, кто работает по инструкции, а умеющих решать ситуативные задачи. Наблюдаемые сегодня как норма переходы специалистов из одной компании в другую с более высокой зарплатой (подобно футболистам из клуба в клуб) в действительности не рациональная норма, а следствие размывания корпоративного управления из-за кризиса, длящегося более 40 лет, а потому и кажущегося чем-то естественным.

В случае государственной функции в режиме «редута» не может быть никакой рутинизации, равно как в случае фирмы, работающей в данной модели. В некоторый момент (со 2H 1990 гг.) управленческая мысль родила очень модную идею «бизнес-процесса». В действительности ничего нового в ней нет (стандартное реагирование на случайную ситуацию). Рутинизация начинается с точного знания о том, чем человек занимается по 8 часов ежедневно. Когда идет описание фирмы по бизнес-процессам, то такой информации нет, то есть фактически человек может получать зарплату за 8 часов, работая 20 минут. В 1980-е гг. система управления настолько ухудшилась, что никто уже в этих вещах не мог разобраться. Введение понятия бизнес-процесса – попытка ввести хоть какую-то структуру в работу фирмы. Но это все равно ни рутинизация, ни выстраивание вообще какой-либо рациональной системы управления – во всяком случае, в смысле инструкции, ибо последняя должна расписываить все время. Бизнес-процесс проходит через сотрудников. На госслужбе можно видеть, что есть сотрудники, которые по этим процессам заваливаются бумагами, при этом имеются сотрудники с той же зарплатой, загруженные гораздо меньше. Когда строится бизнес-процесс, «управленческой колбасы» нет, есть «редутная» модель «обороняющегося государства»: ресурсы и результаты есть у фирмы, у бизнес-процесса их нет; и прежде всего, потому, что нет массовых заявок, ранее описывающихся системой массового обслуживания. Такая модель осталась в банковской системе, в страховании и ритейле. Собственно, теория массового обслуживания была создана для регулирования Стокгольмской Телефонной Компании. А неэффективно управляющиеся фирмы существуют потому, что в них действуют иные законы: если фирма к некоторому моменту достигла определенного размера, то ее система управления оказывается не существенной, поскольку на первый план выходит ее способность привлекать кредитные ресурсы; и она выигрывает конкуренцию у мелкой фирмы безотносительно к качеству управления, а если не выигрывает, то может мелкую фирму купить. Это еще одно следствие кризиса. Так, в 1990-е годы наблюдается гигантский рост сделок M&A, и уже в 2000-е гг. было признано, что в большинстве случаев слияния были крайне неэффективны.

Проблема сегодняшнего дня в том, что был пузырь облигаций. В условиях кризиса у инвесторов преобладает идея безопасности. Безопасный актив – облигации, прежде всего – государственные. Отсюда растет облигационный пузырь. В условиях кризиса ликвидности пузырь сдувается, и цены на облигации падают. В это время у фирм падает доходность, поэтому занимать очень выгодно: старые облигации погашаются, берутся новые займы. В погоне за должностями занимаются деньги на байбэке… в дальнейшем долги становится все тяжелее отдавать. В США непонятно, удастся ли снова залить ситуацию деньгами. То есть займы связаны с пузырем на фондовом рынке. И таким образом развиваются фирмы: показывают прибыль, ничего не делая, занимают деньги, не вкладывая в модернизацию (ибо бессмысленно, поскольку спрос все равно падает по всем данным), но при этом все радуются из-за роста капитализации и фондового рынка; между тем, аналитика сообщает об отсутствии пузыря на этих рынках, а показатели дивидендной доходности находятся на средних уровнях. Однако все эти показатели были достигнуты за счет займов, и когда эти займы прекратятся, станет ясно, есть на фондовом рынке пузырь или нет. И если его сейчас формально нет, то завтра он будет.

Собственно, все, рассказанное выше, было для того, чтобы перейти к классификации управленческой деятельности.

Итак, есть рутинная деятельность, аврально-опытная, и некая деятельность по созданию бизнес-процессов. Если в системе управления ее нет, то это не значит, что ее нельзя организовать. В основном это деятельность контрольная. Пример – работа человека, состоящая в проверке перед началом рабочего дня работоспособности всех лампочек (но не вкручивании). По результатам его работы есть статистика и склад, который знает, сколько надо закупать лампочек, и т.д. Григорьев вспомнил этот пример потому, что, когда он работал в «Неоконе» в бизнес-центре, на лестнице стали гаснуть лампочки, и как раз под Новый Год погасла последняя лампочка. И встал вопрос о том, что с этим делать, куда звонить и кого спрашивать: директора, охрану или кого еще. Никто не знает про лампочки, и несколько недель не было света на лестнице. Ни арендаторы, ни те, к кому они обращались, долгое время не могли решить этот вопрос – при том, что бизнес-центр был огромный. Это пример того, как по-разному устроены управленческие процессы, в которых производится информация. И для приведенных примеров этой деятельности не нужно высшего образования. Для управления трамваями в Ярославле попросили студентов сфотографировать в определенное время, сколько людей находится на остановках; после этого кто-то сидел и считал данные. И такой деятельности много, когда требуется не ждать, когда где-то что-то случится, а проверить заранее. И оказывается, что, хотя человек, следящий за лампочками, вроде бы не занимается ничем, он весьма эффективен с точки зрения всего технологического процесса. И такую деятельность можно много где организовать, но для этого надо немного перестроить мозги. Прежде всего, это можно сделать в системах массового обслуживания – в ритейле, пищевке и т.д. В государстве, к примеру, массового обслуживания сколько угодно, но устроено оно нескольно по-другому.

Следующий вид деятельности – аврально-опытная (АОД). В «Неокономике» долгое время думали над термином. Он немного неуклюжий, но очень точный. Почему авральная – понятно, но почему опытная? В двух смыслах: когда случается то, о чем мы не знаем, предпринимается опыт того, как решить проблему. При этом, по мере ее решения, накапливается некий опыт. И уже можно делать классификацию, но здесь еще нет рутинизации, поскольку этот опыт не может быть описан в инструкциях. Носителем знаний здесь является исполнитель, и никто ему не может написать инструкцию, это его опыт. Как говорят, чиновник, уходя со службы, оставляет за собой пустой стол. Он уносит некую матрицу отношений «ситуация-действие», внутри которой находятся плюсы, минусы, прочерки и вопросы. И чем опытней чиновник, тем более дифференцированной является эта матрица и шире его действия, поскольку опыт есть расширение и заполнение этой матрицы АОД. Поэтому в управленческой среде любят проводить совещания, как обмен опытами-матрицами. Один говорит, что ситуация похожа на одно, другой – что на другое, и все исходят из своего опыта. И у начальника есть своя матрица АОД. И либо делают, как математики – сводят задачу к предыдущей (погасить свет – вылить воду из чайника – включить свет – вскипятить воду), либо вводят новую систему классификации.

Как-то Григорьев зашел в Администрацию Президента, где ему дали почитать нечто смешное – часть стенограммы правительственного совещания с участием Путина (в период президентства Медведева). Речь шла об АТЭС и о мосте на остров Русский. Путину доложили, что мост стоит огромных денег, после чего в стенограмме текст: «я точно во время прямого эфира обещал им построить мост?» и после этого – ответ: «Владимир Владимирович, точно обещали»; далее – вопрос: «кто мне это написал?». Ответ – «кандидат в мэры Москвы». Хотя это и выяснилось, но ничем не закончилось. И это только первая часть, а в стенограмме было еще 15 страниц. Далее вопросы шли о том, что, может быть, не на о.Русский саммит проводить, а где-то еще. Ведь нужно строить гостиничные помещения, а что с ними потом делать? Ведь по закону гостиницы нельзя финансировать из бюджета, поскольку это бизнес. И далее – еще 20 страниц стенограммы насчет того, кто все это придумал, что там с игорной зоной, почему ее нет и что со всем этим делать. Наконец у Дворковича сработала голова согласно его матрице АОД, и он предложил построить там университет, после чего Путин и говорит «какой Вы молодец». Ибо Дворкович нашел решение для госинвестиций. В конечном итоге АТЭС провели, но вот только студентов не могут завезти на о.Русский, поскольку запрещает Ростехнадзор (главам государств можно, а студентам нельзя). Потом встал вопрос о балансе роскоши и университета.

Как бы то ни было, это наглядный пример работы АОД. А для этой деятельности нужен носитель матрицы. Здесь и креатив, конечно, и в этом смысле бизнес-школы также помогают. Собственно, бизнес-образование сегодня так и построено – в расчете на АОД. Ибо что такое бизнес-преподавание, как не знание чужих ситуаций, их результатов, и умение их передать в рассказе?

Реплика: во время обучения на курсах руководящего состава преподаватели говорили студентам, что от них они больше получают, чем дают им. Хотя, конечно, преподаватели наводили некоторый порядок в голове студентов, ну и сами студенты между собой общались по поводу своих проблем.

Ответ: матрицу АОД можно улучшать, и понятна технология улучшения – увеличение размерности матрицы и ее заполнение. Кроме того, в этой матрице есть вероятностные вещи. АОД – самая распространенная, и вся бюрократия сидит на ней. С этой же деятельностью связаны и продвижение, и обучение. Ведь что говорят студентам на госслужбе? «Забудь все, чему тебя учили. Вот тебе дед: ты ему будешь чай носить и за бутылкой бегать, а он будет потихоньку тебе передавать свою матрицу». И методом обучения случаям система воспроизводится. При этом, когда таким способом учат, нет понимания того, почему сработало. Когда берешь любой учебник по управлению, там как раз прописаны рецепты действий в ситуациях. Григорьев может назвать ситуацию, в которых фирма действовала не просто по этим рецептам, а гораздо лучше, но проваливалась. И точно также есть у него кейс, когда фирма действовала вопреки всему, и при этом была как никогда близка к серьезному успеху деятельности. И провалилась она не по собственной вине, а потому, что так сложились внешние обстоятельства. Но если бы успех был, то эта фирма попала бы в книгу успеха. И что бы там было написано? Что нужно действовать так, как действовали они? Мы не знаем, почему эта фирма демонстрировала успешность: потому, что она попала в хорошую нишу, потому, что так действовала, или почему-то еще.

Одна группа в Восточной Европе стала изучать принципиальный вопрос в России. Были выбраны десять самых успешных постсоветских фирм по формальным показателям, и решили выяснить матрицу успешности в сфере управления для других фирм. Эти исследователи были честны, и они сказали, что в ряде случаев они могут утверждать об успешности фирм по причине хорошего управления, однако 1/3 фирм из самых лучших по всем критериям управлялись хуже некуда, но они еще с постсоветских времен по виду бизнеса и месту расположены столь удачно, что им нет конкурентов, и при отвратительном управлении они смогли занять третье место. О таких исследованиях в бизнес-школе не будут рассказывать – там расскажут про то, что успех имел место вследствие таких-то действий.

Конечно, чем больше матрица, тем меньше проколов (хотя это не значит, что их не может быть), и ясно, что в ней можно управлять. Однако ресурсов улучшения у этой системы нет, им ожидать прорывов в ней нельзя. Есть даже ухудшения, поскольку, пока матрица АОД накапливается, в ней все запоминается, но ситуации-то меняются. Память человека ограничена, и ситуаций, про которые он может дотошно знать, ограниченное число.

Реплика: наверное, самый характерный пример АОД – это медицина. Но она тоже постепенно развивается и профессионализируется.

Ответ: медицина – нет: в ней ведутся карты, и в целом контрольная деятельность сильно рутинизирована. Конечно, там есть АОД, но относительно нее всегда есть справочники с наборами симптомов, и система классификации там развита очень сильно. Всем рекомендую посмотреть «Доктора Хауза», хотя бы несколько серий.

Есть еще одна важная связка – «заказчик-проектант». Вроде бы со стороны заказчика приходится иметь дело с предпринимателем, который обращается к проектанту. На самом деле либо заказчик должен быть проектантом, либо проектант – заказчиком. Потому что никаких способов организовать экономическое взаимодействие таким способом, чтобы заказчик был удовлетворен, Григорьев придумать так и не смог. Здесь еще можно сказать насчет того, что проектант, к примеру, может получать долю от прибыли. Могут сказать, что все неправильно придумано и неправильно поставлена задача.

Реплика: по большим промпроектам пошли следующим образом: там есть генподрядчик-интегратор, который взаимодействует с проектировщиками, подрядчиками и банками, и который холдингу под ключ дает готовое производство.

Ответ: назовите его «интегратор», но его взаимодействие с заказчиком все равно непонятно.

Реплика: здесь есть два случая: одно – когда проектировщик и без заказчика хорошо знает, что делать (тот же архитектор или строитель металлургических заводов). Функции того, как что должно стоять, повторяются везде, и проектант лучше заказчика знает функциональную взаимосвязь.

Ответ: здесь есть разные вещи, в том числе репутация; вот советский опыт: в СССР 10% стоимости строительства составляла стоимость проекта с некоторыми вариациями (особенно в сельском хозяйстве). Все, кто работал в стройотрядах, знают, что, получая проект, его можно удешевить на 20-50%, и этим занимались студенты, не имеющие сильного инженерного образования, делая вполне приличные деньги на этой работе.

Также по ходу дела было выяснено, что, помимо рутины и АОД, еще есть некая, третья, деятельность по осуществлению бизнес-процессов, но, хотя она есть реально, оценить ее совершенно невозможно. В случае рутины человек «8 часов кряду каждый день включает лампочки», а здесь – неизвестно, что. И нужно понимать, что полная занятость работой 8 часов в день – определение рутины, а не вывод. Если нет такой занятости, то это не рутина.

Вопрос: то есть бизнес-процесс в опредленной степени прогнозируем и лежит между рутиной и АОД.

Ответ: да, в некоторой степени он более организован. В бизнес-процессе матрица деятельности не нужна.

Собственно, мы сейчас подошли к вопросу о том, кто пишет инструкции и формирует рутины для, как выяснилось, испорченной системы управления фирмами и государством. Мы знаем, что когда создается регулярное государство, это делает государь, когда создается фирма – учредитель (даже не ее владелец). И мы понимаем, что эта деятельность нужна. Но как ее назвать? Вообще-то термин есть, но он неправильный. В неокономике эту деятельность называют творческой. Но под творчеством понимается нечто другое, поскольку АОД – тоже [вроде бы] творческая, только в неокономике ее назвают «креативной». А в неокономике творчество – это деятельность по созданию рутин, то есть организованная деятельность. В этом смысле встает вопрос о том, является ли творческим [человеком] художник. Выяснилась очень интересная вещь, касающаяся того, как работали художники эпохи Ренессанса. Вопрос очень серьезный, поскольку некоторые картины написаны столь реалистично, что даже сегодня есть вещи, которые невозможно правильно расположить – вроде бликов; иначе говоря, имеет место фотографическая реалистичность картин. Так вот, многие художники [той эпохи], действительно, занимались рутиной раскрашивания фотографии, которую они получали в перевернутом виде в камере [обскура]. Причем одни из них прямо ставили холст и прямо раскрашивали, тогда как другие изначально делали эскизы, которые впоследствии переносили на холст. То есть была некая рутина.

23. Кто пишет инструкции: об элите корпоративной империи

Ранее рассматривались различные аспекты управления – как государственного, так и корпоративного, без особо больших различий, которые скорее состояли не в сути, а в мере: что-то свойственно в большей мере государственным, что-то корпоративным системам. Этот блок лекций был начат с разбора рациональной бюрократии М.Вебера, и в итоге прояснилось, что ни в теоретическом, ни в практическом смыслах, в реальном устройстве бюрократических систем не наблюдается какой-либо рациональности. Сразу стоит сделать замечание, что в некотором смысле о рациональности бюрократических систем говорить можно: они функционируют так, что кажется, будто они реализуют некую рациональную и последовательную цель, а именно, рост власти самой бюрократии. Если предположить, что у бюрократии есть некая цель, то ее система, по-видимому, этой цели достигает, независимо от мнения членов этой системы. Однако, эта интерпретация рациональности смущает, поскольку никто целиком не ставит задачу захвата пространства и отжима полномочий у других, такого субъекта нет. Биологи говорят про биоценоз, стремящийся к постоянному росту, и в этом смысле можно говорить про аналогию с бюрократией. Но тогда получается дурная биологическая телеология. И если биология начнет копаться в этой рациональности, то имеется возможность уйти в дебри философских проблем, не актуальных в текущем контексте. Здесь, во всяком случае, получается не та рациональность, о которой говорил Вебер.

Теперь стоит подумать о том, что с этим знанием делать, и можно ли как-то двинуться дальше. Когда речь идет о веберовской модели, возникает важный вопрос, стоящий у Вебера в тени: рациональная бюрократия, согласно ему, действует по инструкциям, но неясно, кто их пишет. Если инструкция хорошо написана, то непонятно, что еще делать начальнику на своем месте, и почему он занимает свое место. Также неясно решение проблемы стратификации уровней инструкций (см. выше), когда уровней иерархии значительно больше двух: непонятно, кто кому что пишет.

С теоретической точки зрения у Вебера еще есть неявная отсылка к существованию некоего политика, формулирующего повестку дня бюрократии [противостояние политик-чиновник]. У Вебера много написано про политика, и все равно непонятно, как политик будет писать инструкцию главе государства: если речь идет о секретариате политика, то говорить о написании для него инструкций возможно, но если речь идет о главе государства, то всю совокупность [необходимых на его уровне] инструкций он написать не может – хотя бы потому, что он не знает, о чем идет речь.

Если посмотреть на бюрократическую практику, то видно, что инструкции каждый пишет себе сам. И в политике это как раз очень четко проявляется: Госдума РФ гордится и радостно отчитывается в том, что принимает написанные правительством законы, составляющие большинство из всех, принимаемых Думой, законов, хотя это нонсенс: исторически будучи исполнительной властью, правительство должно исполнять закон, который ей пишет законодательная власть. Получается, что правительство исполняет закон, написанный самому себе, и законодательная власть радостно отчитывается самому себе в том, что все так прекрасно устроено. Если пойти по иерархии дальше вниз, то можно увидеть, что фактически люди пишут инструкции сами себе. Если речь идет о постановлении правительства, то его пишет заинтересованное министерство. Конечно, правительство или кто-то со стороны может что-то изменить, какие-то буковки. В Европе – также: в парламентских системах правительство – это правящая партия. Во Франции после Второй Мировой войны был раздрай и множество партий, и к власти был приведен де Голль. Поначалу он внес изменения в конституцию, после чего получилась президентская республика. И так – во всем мире. А в России конституция была списана с французской. И в России особые полномочия Ельцина, предоставленные ему V съездом народных депутатов и отобранные VIIсъездом, как раз и заключались в том, что до принятия закона могут выпускаться [президентские] указы, имеющие силу закона, которые может одобрять или не одобрять Верховный Совет. [В те времена] Григорьев сам себе писал инструкции.

Несмотря на то, что в большинстве случаев инструкции чиновники пишут себе сами, бывает два случая, когда инструкции пишут другие: 1) сильный монарх, создающий регулярное государство и 2) предприниматель, впервые создающий СРТ. Изначально такой предприниматель, выполняя все самостоятельно и имея в голове «управленческую колбасу», может написать все инструкции, поскольку знает все этапы производственного процесса, включая те, что относятся к узкому месту (самой сложной или связанной с редким ресурсом операции) и требуемому в нем СРТ, дабы редкий ресурс использовался максимально эффективно. Поскольку вся «колбаса» у предпринимателя в голове (ибо он может воспроизвести ее сам), постольку он может самостоятельно написать своим работникам, что и как делать. Далее, по факту построения фирмы в акте технологического РТ, наcтупает период естественного РТ. Когда предприниматель самостоятельно выполнял весь производственный процесс, он не задумывался над эффективностью каждой отдельной операции. Его интересовал конечный результат и самая сложная операция. И предполагал, что даже если на подготовительных этапах есть какие-то косяки, то вот на этапе самой сложной операции они будут доведены до ума. То есть он знает, как делать предварительную операцию, но его представление достаточно общее. Однако когда несложная операция выделяется в отдельную и человек выполняет только ее, то за единицу времени он сталкивается с бОльшим количеством ситуаций, относительно которых он может выработать эффективные приемы и спецоборудование, увеличив тем самым производительность труда. Будучи выделенными в отдельные операции по факту построения фирмы, сегменты управленческой колбасы впоследствии также оптимизируются (в дальнейшем также превращаясь в «управленческую колбасу»). Повышение производительности труда в результате его естественного разделения работает на фирму (на исходную «колбасу»); однако теперь глава-основатель фирмы уже не знает, что делается в оптимизированном сегменте – носителем знания становится не он, а тот, кто оптимизировал сегмент. И основатель фирмы [на первом этапе] будет повышать уникальность работника; что, в дальнейшем, создает проблему существования фирм. Когда написана первоначальная инструкция, в любой системе управления повышение эффективности за счет отказа от выполнения инструкций будет приветствоваться владельцем фирмы. Но поскольку он уже не знает, кто что делает, в системе естественного РТ рутинно организованная деятельность вся превращается в аврально-опытную (АОД); и нет никого, кто мог бы с этим что-то сделать. И далее, если владельцу понадобится узнать о деятельности нижестоящего сотрудника, именно этот сотрудник будет писать себе инструкцию, поскольку именно он, и никто другой, сможет описать эту деятельность.

Есть опыт, описанный в литературе – сначала теоретически изобретенный, а затем практически – системы Тейлора и Форда. Тейлор между владельцем фирмы и работником сегмента ставит некую промежуточную фигуру «человека с хронометром» – чистый нормировщик, у которого несколько задач, первая среди которых – понять, как делает свою работу сегментный работник, для того, чтобы в случае, если он ее делает хорошо, описать в инструкции, задать в них нормы и передать всем остальным работникам, занимающим аналогичную позицию.

У Форда был специальный корпус инженеров, в функции которых входило либо наблюдать за тем, как работают рабочие и какими приемами они пользуются, либо думать за рабочего – то есть, опять же, некая, специально созданная, промежуточная инстанция между владельцем и работником сегмента. Но это очень редкий пример, касающийся самого низового уровня, не связанный с конвейером, ибо рутина последнего уже задана. Ускорением конвейра также занимались инженеры, но это была сложная задача. В основном инженерный корпус Форда имел дело с теми, кто производил детали в подготовительных цехах. На старых станках тех времен многое зависело от мастерства рабочего, а потому [с учетом этих умений] из оборудования можно было выжать гораздо больше, чем могли дать [некоторые] другие рабочие. Классика советского кино про производство как раз и посвящена вопросу о том, можно ли из имеющегося станка выжать больше, чем написано у него в техусловиях, и что для этого нужно. Сегодня, в связи с развивающимися странами, стоит отметить, что из [поставляемых туда] станков, может, и можно что-то выжать, но они все запечатаны и обеспечивают лишь возможность нажимать на кнопки с «защитой от дурака». То есть, еще раз, речь идет о промежуточной структуре, которая все это изучает и в задачи которой входит написание инструкций. Касается все это самого низа, хотя бОльшая доля АОД и дезорганизации работы любой фирмы находится гораздо выше по иерархии – что с ними делать? Ведь на них АОД начинает развиваться по законам Паркинсона и неостановимо расширяется, съедая даже ту эффективность, что могут на низовых уровнях выжать инженеры. Так что где-то можно решить проблему управляемости, но в большинстве случаев – нет. То есть в большинстве случаев нет такой позиции, чтоб можно было изучить отдельный сегмент, имея при этом статус прописывания инструкций. На заводе десятки и сотни рабочих, выполняющих одну и ту же операцию. Если инженер найдет некий эффективный способ, годный к широкому распространению на весь участок, то имеет смысл его держать, даже если инженер нечто предлагает один раз в квартал (все остальное время, по-видимому, ничего не делая). Между тем, по мере роста иерархии, в последней сужается количество людей.

Вторая проблема связана с тем, что рационализировать один сегмент бессмысленно – нужно рационализировать целый куст, и эту задачу можно дать одному человеку. Но если над кустом один начальник, то он не заинтересован в том, чтобы полностью привести его в порядок, поскольку его позиция станет излишней. Скорее всего, это будет смесь формальной рутинизации с АОД, которую начальник возьмет на себя для того, чтобы демонстрировать свою рабочую активность [вышестоящему начальству].

Еще один момент: при том, что владелец не знает, что происходит в плане производственных процессов бизнеса, и в российских, и (в основном) в западных компаниях существует куча разного рода инструкций в виде увесистых томов для любой должности. И даже на госслужбе есть такого рода вещи, но здесь имеют место чисто формальные инструкции: например, писать записки не абы как (как раньше), а только в установленном формате – на ¼ листа (и было непонятно, как написать записку на этой площади листа, если Ельцин читает поручения не менее, чем с 16 шрифтом). Также – правила пользования ксероксом. Но это все не имело отношения к содержательной стороне деятельности. То есть вроде бы порядок наведен, и это всегда можно показать, но реального порядка все равно нет. Здесь формальные инструкции вырастают из конкретных случаев, как в армии.

Вопрос: а как насчет разграничения полномочий по уровню секретности (в банках такое часто делается)?

Ответ: секретность – особый случай.

Реплика: что касается производства: ведь существует порядок производства конструкторской документации, там есть возможность регистрации изменений; если в технологическую карту вносятся изменения, они регистрируются, и вся технология отслеживается.

Ответ: в этом смысле опыт организован; фордизм никто не отменял, но здесь – про другое, про госслужбу. А там места для фордизма нет, и каждый пишет себе инструкцию. Ведь все знают, как сдавать экзамены: в ответе на вопрос нечто важное нужно умолчать, чтобы об этом важном получить вопрос экзаменатора, с блеском на него ответить и получить «отлично», чтоб не было дополнительных вопросов.

По поводу работы таких «промежуточных звеньев», пишущих инструкции, был хороший пример. Группа директоров советских заводов как-то поехала в Америку по договоренности с одной компанией учиться управлять фирмой по специально разработанному для них курсу. При этом они должны были поработать на разных местах, в том числе простыми рабочими. Один из директоров рассказывал, как он понял гигантскую разницу в управлении в СССР и в США. Когда человек стоял на месте рабочего, у него самой тяжелой операцией было доставание детали из патрона, и все с этой операцией мучались. Он посмотрел вокруг, нашел какую-то проволоку, специальным образом изогнул и упростил извлечение детали. Вдруг к нему подходит мастер, берет у него из рук эту проволоку и куда-то уносит. Тот не понимает, почему: нельзя, что ли? На следующее утро, придя на работу, он увидел на каждом рабочем месте не проволоку, а специально изготовленный изогнутый инструмент для извлечения деталей из патрона, а к нему – пользовательская инструкция и место, куда его класть, когда он не нужен. За рацпредложение этому директору заплатили премию в $500. То есть мастер, взяв проволочный прототип инструмента, сумел за полдня его обмерить, заказать в нужном количестве [и, соответствеенно, изготовить инструкию] – так что к утру уже все было.

Вопрос: а что плохого из того, что невозможно идеально рационализировать работу на станке? У конкурентов ведь также?

Ответ: из этого много чего плохого; собственно, эта мысль все время и проводится – что, вообще-то говоря, система управления в России неэффективна. Конечно, владельца бизнеса утешает, что у конкурентов также нерационализированное производство, но это не значит, что данное обстоятельство его не волнует – как раз волнует, и очень сильно. Система управления все время ухудшается, становится все более дорогой и все менее эффективной. А это значит, что производство (как свое, так и конкурентов) не только деградирует, но и теряет прибыль, то есть уходит в убыточность. И что дальше – неизвестно. Отдельное рабочее место, будучи разбито на несколько операций, само выделяется в отдельную фирму, поначалу рационально устроенную, из чего складывается новая структура отрасли, которая побеждает старых монстров, вытесняя их с рынка. А сегодня мы столкнулись с ситуацией, когда РТ в глобальном масштабе невозможно. Конечно, кто-то где-то может завести какой-то бизнес, но сейчас мы сталкиваемся с той ситуацией, что старая производственная система плохо управляется, деградирует, неэффективна и старых методов ее улучшения не существует. И на этом фоне развивается финансовый кризис – потому что при деградации теряется прибыль и приходится сидеть в долгах, которые есть плохие долги банков, которые знают, что это плохие долги, но ничего не могут сделать и продолжают кредитовать [промышленность] – потому что если перестать кредитовать, можно точно все потерять.

Реплика: деградировать можно долго, но до определенного уровня.

Ответ: у законов Паркинсона нет пределов, ситуация еще хуже: всякий раз, когда предпринимается попытка среагировать и как-то улучшить ситуацию, в действительности она только ухудшается; и по идее лучше вообще ничего не делать, предоставив системе медленно угасать. Между тем, по сути требуется пересмотреть всю систему разделения труда. А для фирмы уже нет места, ибо уже нет волны спроса. На лекциях по экономике было сказано, что волна спроса инициирует РТ, а такой волны нет.

Так, известно, что у Sony уже много лет производственный бизнес был убыточным, а потому стали говорить о том, что этой компании следует расстаться с тем, что делало ее бренд, и сосредоточиться на наиболее прибыльном бизнесе – страховом деле и производстве фильмов на Columbia Pictures. Нам рассказывают про автомобильные компании Ford, GM, Peugeot и прочие, которые вырвались вперед, но все эти успехи, если разобраться, сопровождаются ростом долговой нагрузки на всех них – они работают себе в убыток. В Европе уже вставал вопрос о том, что как-то нужно всем собраться и хотя бы одного кого-то закрыть (например, Peugeot). Но французы против, ибо уже готовят планы рационализации. И все пошло по-новой: теперь государство возьмет на себя долги, что-то дадут [местным производителям], долги будут расти, а система продолжит работать в убыток, и с этим сделать ничего нельзя, ибо методы повышения [эффективности] не работают.

К описанным видам управленческой деятельности (рутинная, АОД) нужно добавить 1) деятельность по созданию проектов. И она, и АОД в некотором смысле являются творческими. Но слово «творческий» не совсем уместно. Эту деятельность еще нужно отделить от креативной. Более того, АОД сегодня как раз и называется творческой деятельностью; действительно, если человек столкнулся с какой-то ситуацией, то ему надо как-то среагировать на нее и провести мероприятие. Так, участники «болотного процесса», называющие себя «креативный класс», почему-то называют свою деятельность «творческой». Творческая деятельность – это не реакция на что-то, не создание мероприятий с фейервеками и шариками и не проведение корпоративов, а организация процессов. В смысле творения новых рутин проектная деятельность, действительно, является творческой, и отличается от «креативной», или аврально-опытной. А так – все «творцы», особенно те, кто занимается творением АОД на постоянной основе каждый день. В данном случае творец – предприниматель, но на сегодняшний день он им лишь был, поскольку для создания новых рутин места практически не осталось (хотя, возможно, примеры еще существуют). Поскольку создание проектов – постоянная, а не спорадическая, деятельность, она должна быть 2) профессиональной; а такой профессии на сегодняшний день нет. Пример креативной деятельности – менеджер среднего звена, чья задача – провести корпоратив «с фейерверками и шариками» и получить с того прибыль. Сегодняшние учебники по управлению – кейсовые (АОДовские), а не проектные. Исторический пример – Форд, считавший важным эти вещи и особо отмечавший деятельность своих инженеров-[проектировщиков], тогда как сегодняшие учебники и кейсы – про другое, про то, как рецептурно, или «креативно», действовать в конкретной ситуации. Тот, кто сегодня что-то придумал в смысле случайного улучшения – главный враг организации; его в лучшем случае не заметят. Григорьев знает один пример, когда человека даже повысили и дали гигантскую премию со словами «только, пожалуйста, забудь то, что ты предложил, и ни с кем об этом не разговаривай».

Также эта, проектная, деятельность должна быть 3) внешней относительно системы управления, то есть мотивация источника такой дейтельности не должна быть связана с мотивациями, действующими внутри системы управления. То есть если кто-то решил, что кто-то иной где-то должен навести порядок, то, если тот, кому это поручено, мыслит в рамках мотивации поручителя, то он должен занять место и на нем сидеть, расширяя свои полномочия; и на это, собственно, и будет направлена вся его реорганизация.

4) Мотивы деятельности дожны быть таковы, чтобы ею занимались постоянно и стремились выполнить ее как можно лучше; а это м.б. связано только с расширением поля деятельности – охватом все более крупных объектов. А те, кто стоят выше, должны пойти на еще более крупные объекты – в меру того, насколько они с ними способны справиться.

Сегодня, что ни возьми, управляется плохо. Существует масса объектов, и о каком количестве людей может идти речь? Многие ли люди сейчас понимают, что такое творческая деятельность? Григорьев сталкивался с творческой деятельностью – написанием федеральных законов; это написание инструкций всей стране. На начальном этапе работы Госдумы из тысяч работников ее аппарата и министерств лишь где-то с десяток умели писать федеральные законы – потому, что это особый вид деятельности, которому даже не учат. Григорьев обнаружил парадоксальную ситуацию, когда юристы не умеют это делать – их учат исполнять, а не придумывать закон. Ведь придумывать закон – значит работать с собственным воображением (а не просто обладать «системным мышлением»). И вообразить ситуацию, касающуюся всей страны: объекты и взаимоотношения, в которых они находятся. А для юриста проявить воображение – значит проявить свою профнепригодность. И, поскольку писать законы никого не учат, у кого-то это либо получается, либо нет.

Реплика: но ведь тренироваться как-то надо.

Ответ: правильно – как было сказано, профессиональная деятельность должна быть постоянно осуществляема. Как это делалось в практике Григорьева? Берешь человека и говоришь ему: напиши отзыв на проект федерального закона (ФЗ). Ведь даже грамотный отзыв надо учиться писать. С нескольких попыток человек научается писать отзыв. Далее человеку дают написать поправки в закон по ограниченной сфере. Этому тоже надо учиться [и т.д.]. Гриорьев сам не понимал, как писать законы, когда только пришел в Верховный Совет. Многие, пытаясь писать ФЗ, брали правительственную инструкцию и переписывали ее, или смотрели, как за рубежом, и передирали оттуда.

Вопрос: а нужно ли для этого техническое образование?

Ответ: иногда нужно, законы писали некоторые экономисты, инженеры, журналисты – то есть те, чья деятельность является литературной – у кого хорошо подвешен язык и развито воображение. Кроме того, все воображенное и представленное человек должен уметь описать. Как этому учить – понятно: начиная с простых заданий; при этом кто-то постепенно научится, остальные вывалятся. Насчет сегодняшней Госдумы Григорьев не уверен, что там есть хоть один человек, способный писать законы – в Правительстве РФ их точно нет. Те, кто занимается вопросами президентского вето, стонут – потому, что готовы написать вето практически на каждый закон, подготовленный правительством и принимаемый Госдумой.

Вопрос: а можно этому в институте научить?

Ответ: в университете «Неокономика», конечно, можно – для того он, собственно, и создавался. Ведь дело в том, что про важность этих вещей вряд ли можно услышать в каком-то вузе – это не входит ни в какие курсы. Даже осознание важности, которому можно научить уже в этих лекциях. Иногда учишь мэров или губернаторов. Став главой, человек не знает, с чего начать, хотя ответ простой: с прочтения устава города; и для всех это становится открытием. Фактически этот устав – должностная инструкция мэра, показывающая ему, что он может и что нет, описание объекта. Если она мэру не понравится, то он может предложить внести поправки. Между тем, все мэры и губернаторы, будучи избранными, первым вопросом думают, куда поехать и какую дыру начать затыкать.

Однако в США борьба разворачивается вокруг законотворческой деятельности: если человек написал дурацкий закон, то его со всех сторон выставят на посмешище. Григорьев общался с работниками аппарата Конгресса и Сената. Как-то они повели его на слушания по закону и объяснили позиции участников. Во время слушаний указали на двух представителей разных правительственных ведомств, которые дают ответы на вопросы сенаторов, в позициях которых заметно явное противоречие, и на дремлющего 83-летнего сенатора, который «вот сейчас» должен проснуться. Сенатор, действительно, активизируется, смотрит написанный работниками аппарата сценарий и задает со страшным лицом вопрос о противоречии в позициях представителей ведомств, после чего снова засыпает. А сценарий идет дальше. Такие вопросы от сенаторов для работников американского аппарата – профессиональная гордость. Ущучить правительство для работников аппарата – значит сделать себе карьеру; а для правительства сделать карьеру – протащить что-то через Конгресс. А борьба разворачивается вокруг инструкций. И это, конечно, англосаксонское прецедентное право, в котором каждый судья может выступить законодателем, что сильно повышает их внутреннюю ответственность, которое учит юристов формировать законы. Конечно, там есть функционеры и негодяи, но общий корпус понимает, что выступает как законодатель. Американской системой управления надо плотно заниматься, и Григорьев призывает слушателей заняться этим.

Когда имеет место мотивация, речь должна идти о том, что профессия по созданию проектов должна быть организована коллективно в 5)сообщество, находясь при этом вне той же системы управления и ее иерархии. Это сообщество должно быть устроено иерархически, но не по основанию главенства одно человека относительно другого, а по основанию большего числа полномочий и возможностей делать что-то вне сообщества.

Реплика: бизнес-конcалтинг отчасти чем-то напоминает эту схему.

Ответ: здесь мы ничего не выдумываем нового. Вообще Григорьев берет то, что есть, и комбинирует, исходя из того, что люди всю правду знают и без него, надо лишь ее вытащить; а когда ее вытаскиваешь [на поверхность] и им рассказываешь, они говорят «а мы и не знали».

Иногда доводилось получать истинное удовольствие, читая решения Конституционнго Суда РФ (КС) – там творческая деятельность бъет ключом. Спор по закону о рекламе решал КС, и было две позиции, по поводу которых Григорьев с кем-то поспорил на бутылку конъяка, какую из них одобрит КС; в итоге оказалось, что Суд одобрил обе позиции.

И еще у этого сообщества д.б. 6) ресурсы. Если эта деятельность связана с организацией рутины, то посчитать эффект можно лишь по факту получения результата от этой рутины, выступающего в качестве ресурса. То есть только если созданная рутина демонстрирует более высокий результат, чем тот, который был до прихода сообщества на объект, и ресурсы этого сообщества представляют собой долю результата, полученного вследствие творческой деятельности.

Реплика: какие-то жрецы получаются.

Ответ: нет – потому что жрец ни за что не отвечает.

Реплика: но жрец заинтересован в существовании системы под ним, поэтому он как бы над ней, и в ней самой его нет.

Ответ: жрец – это консалтинг.

Все, рассмотренное в этой лекции в рамках пунктов 1)-6), относится к устройству элиты корпоративной империи (о которой было сказано в самом начале цикла). И это первая отсылка. Задача элиты – обеспечивать организацию пп. 1)-6).

Вторая отсылка имеет отношение к концу экономических лекций – для понимания того, куда мы двигаемся. Эта мысль может показаться несколько парадоксальной, и для самого Григорьева несколько неожиданна: социальная система в рамках пунктов 1)-6) делает то, что, по крайней мере, до сего дня делал финансовый сектор в мировой экономической системе [в качестве элиты]. И, по мнению Григорьева, только эта система в рамках всех этих пунктов способна заменить финансовый сектор в той реальной роли, какую он играл в современном мире и на которую все еще продолжает претендовать. Все это анонсируется на конец цикла лекций по экономике.

Кстати, могут иметь место конкурирующие сообщества – п. 5), и при этом ничего страшного для системы не будет. Понятно, что если сообщество одно, то могут возникнуть проблемы, однако почему оно должно быть одно?

Вопрос: а как быть насчет отраслевой грызни?

Ответ: здесь ведь еще есть проблема заказчика, и дело не в стартовом ресурсе (это отдельная история – для организации сообщества может предоставляться некий начальный капитал). Здесь речь идет о заказчиках инструкций 1)-6). Но, собственно, империя кооперативная, а потому, если интересует медицина, организуется запрос на ее организацию, если образование – создается запрос на его организацию.

Вопрос: то есть бюрократическая иерархия должна умереть вместе с финсектором?

Ответ: да, конечно – потому что, как было несколько раз сказано, эти вещи тесно взаимосвязаны и подпитываемы друг от друга. В частности, было сказано, что бюрократическая иерархия паразитировала на финсекторе и его деятельности в общем в экономике, иногда делая это напрямую. То, на чем финансовая олигархия во многих местах сдалась – это госдолги.

24. Как получилось, что создание неокономики привело к необходимости создания новой теории познания

Во-первых, эта лекция будет посвящена методологическим вопросам и анализу того, что было узнано, и во-вторых, напоминанию того, что было дано в предыдущем цикле лекций.

Касательно методологии. Были представлены три модели отношения человека с внешним миром. Сейчас эти модели будут проиллюстрированы и сопровождены рассказом о том, как формировалось понимание неокономики. Казалось бы, предлагаемые модели – выдуманные. Однако они сформировались не так давно, и появились потому, что само развитие концепции шло таким образом. А потому будет рассказана концепция, с параллельным вспоминанием уже изученного.

Все началось с постановки целевой проблемы, заключающейся в изменении структуры экономики. На начало XXI века все жалуются на то, что экономика России – сырьевая, однако она уже в 1980-е гг. становилась таковой, и это было замечено и оценено тогда по негативным факторам: все больший объем инвестиций шел на развитие нефтегазового комплекса, а того, что оставалось, уже не хватало на обеспечение внутреннего рынка; экономика все более переключалась на продажу нефти и газа за границу, внутреннее производство стало поставлять на внутренний рынок все меньший объем ТНП, который стал компенсироваться импортом. Тогда встал вопрос, что с этим делать, и что это вообще такое: закономерность, случайность или чья-то злая воля. Когда занялись этой проблемой, то некоторые исследователи – в частности, В.И.Данилов-Данильян и А.А.Рывкин, рассматривали проблему в более широком контексте отношений развитых и развивающихся стран: почему одни страны более развиты, чем другие, и что могут сделать менее развитые страны в случае, когда у них есть ресурсы, и что, когда у них этих ресурсов нет. Все эти вещи тогда много обсуждались, но вывода из этих рассмотрений сделано не было. Потом наступили тяжелые времена, и ко всем этим проблемам, актуальность которых только усилилась, добавилась проблема краха советской экономики. Говоря прямо, для большинства экономистов (если не для всех), в том числе и для Григорьева, этот крах был неожиданностью, и было непонятно, что произошло. Логика понимания происходящего была следующей: говорилось, что советская экономика – плановая, а план менее эффективен, чем рынок. Можно было, конечно, спорить с этим как с общим утверждением, но те, кто тогда знал, как устроена плановая экономика, и какие были проблемы с планированием, рассматривали переход к рынку как некий выход в сторону нормализации ситуации и исправления существующих диспропорций. В частности, предполагалось, что переход к рынку создаст у людей новую мотивацию, ранее не существовавшую. С другой стороны, был заметен гигантский перекос в сторону оборонных отраслей – считалось, что на ВПК тратятся огромные ресурсы, и если эти ресурсы переключить на гражданский сектор, то имеется основание для оптимистичных ожиданий: от весьма оптимистичных до осторожно оптимистичных.

Однако того, что произошло, не ждал никто, и только в начале этого процесса стали придумывать объяснения, почему случился крах экономики, объясняя его разворовыванием и приватизацией. Здесь – тоже вопрос: ведь лица, приватизировавшие советские предприятия, сделали это не для того, чтобы разграбить, но наверняка для того, чтобы получать с них доход; а то, что им пришлось действовать каким-то другим способом, означало, что они произвели оценку ситуации, по результатам которой выходило, что нет более эффективного способа использования оборудования на них, кроме как отправить его на металлолом. И это уже вопрос не разграбления или злого умысла, а экономической целесообразности.

Реплика: это потому что им бесплатно досталось, а вот если бы они за это заплатили, то подход к счетоводству был бы другой.

Ответ: здесь можно привести пример директора Орского завода холодильников (одного из крупнейших в стране), с которым Григорьев разговаривал, а тот в 1992 году разводил руками и говорил, что еще два года назад он поставлял 20 000 штук холодильников во Францию, и даже прорвался на очень трудный рынок Англии, а теперь не может ни одного холодильника продать в городе Орске, где уже продается импорт. Это был яркий, но не единственный, разговор с директором промпредприятия. Произошедшее нуждалось в объяснении в любом случае. Этот вопрос всех волновал и обсуждался очень активно; искались и пробовались разные варианты, но они ни к чему не приводили.

Из всех этих задач и проблем в какой-то момент возникла концепция разделения труда (РТ), отличавшаяся от традиционного тем, что сразу было предложено различие естественного и технологического РТ; эта концепция сразу дала ответы на все вопросы – по крайней мере, предварительные. Сразу были сформированы две модели взаимодействия развитых и развивающихся экономик: монокультурная и инвестиционная. Хотя они имели тот недостаток, что были статические, их наличие позволило дать ответы на некоторые вопросы – стало ясно, что такое Великая Депрессия, и чем она отличается от того, что произошло в послевоенный период – то есть дать представление о процессе формирования экономической системы.

Тем не менее, на долгое время на этих вещах процесс понимания происходящего остановился. Это потому, что все эти открытия были сделаны в рамках второй из обозначенных в самом начале лекции моделей, где признается, что есть некий фактор, из которого имеются некие следствия, подлежащие описанию. Насчет технологического разделения труда была байка, в некотором отношении убедительная для слушателя, но совершенно недостаточная для самого Григорьева: было непонятно, стоит ли эту байку рассказывать. Долгое время неокономика пребывала в таком состоянии, и больше ничего там не было. Самое печальное во всем этом состояло в том, что на вопрос «что делать?» был дан негативный ответ. Модели догоняющего развития также оказались неприемлемы. Для России (и любой развивающейся страны) есть лишь один вариант встраивания в мировую СРТ – кластеры, т.е. в некоторых, отдельных, отраслях нацэкономики нужно создать уровень РТ более высокий, чем общемировой; то есть провести специализацию. Тогда начнут покупать только у страны, располагающей кластером. Вопрос – лишь в определении этой специализации, особенно для такой страны, как Россия. Кстати говоря, многие интуитивно, даже не зная ничего про неокономику, обозначают одно направление, в котором Россия могла бы таким образом специализироваться – дирижаблестроение. Рынок такой продукции мог бы быть в США, у которых середина страны пустая. Дирижабль существенно экономит энергоносители, и фактор времени здесь не существенен: те же американцы предпочитают возить грузы через Панамский канал для связи между побережьями. А вот многие другие идеи с точки зрения неокономики достаточно быстро анализируются, и становится понятно, что они непригодны.

Еще один важный момент, требующий объяснения, связан с тезисом Адама Смита о том, что углубление разделения труда ограничено размерами рынка. Появилось понятие размера рынка. Опять же, было непонятно, что это, и здесь также имели место разные байки. Но у самого Смита эти вещи описываются не очень хорошо. Из ограниченности размера рынка следовала возможность глобального кризиса. То есть было понятно, что существует физический предел системы, основанной на СРТ. Но это понимание не имеет отношения к прогнозированию кризиса, поскольку здесь речь идет лишь о потенциальной возможности. Для того, чтобы оценить ее реализуемость, нужно много чего сделать. А про Р.Люксембург с ее прогнозами естественного конца капитализма здесь говорить вряд ли стоит, поскольку ее произведения последний раз издавались в СССР в 1935 году; пока книгу не выложили в Интернет, кто и где будет специально искать какую-то Розу Люксембург?! Когда Кобяков в феврале 2007 года написал в журнале «Эксперт» прогноз кризиса американской ипотеки, то Григорьеву стало ясно, что, в случае правоты Кобякова, это и будет тот самый глобальный кризис. А когда в августе 2007 года кризис ипотеки уже произошел, по признакам текущего процесса было ясно, что это действительно глобальный кризис. Почему в начале 2008 года шли разговоры о том, что Россия – островок стабильности? Потому что кризис уже был, но России он коснулся в 2008 году. Когда это случилось, стало ясно, что заложенные изначально предпосылки надо развивать дальше.

Что дал кризис для понимания? 1) Это был финансовый кризис, тогда как в более ранних моделях [неокономики] никаких финансов не было, а все рассуждения изначально были чисто натуральными. 2) Кто кризис предсказал? Австрийская школа. Можно сказать, что его предсказал Миша Хазин, но в действительности он повторял австрийскую школу, и при этом не знал, что повторяет ее. Книга «Крах доллара» Ричарда Дункана также вышла в 2003 году [почти одновременно с книгой «Крах империи доллара…»] на Западе. Все это – плоды австрийской школы. Есть мизесовская теория циклов, есть предсказания Хайеком на этой основе Великой Депрессии. В этом смысле австрийцы ничего нового за эти годы не сделали, они повторяли то, что говорили раньше. Просто когда они увидели, что дело идет к тому, что они уже предсказывали, они стали об этом говорить. В России есть книжка Егишьянца, но она по сути списана с Родбарда. Все рассуждения по поводу Федрезерва – это уже интернет-мемы, которые все повторяют, не помня, кто написал, и не ссылаясь на первоисточники. Однако реальный механизм [кризиса] не такой, как у австрийцев, и не такой, как у Хазина. Еще пока никто не описал механизм кризиса. Касательно такого механизма сейчас рассказывают про заговор, то есть про то, что кто-то сознательно на протяжении 30 лет снижал ставку процента. Однако актуален вопрос о том, возможно ли в принципе такие вещи осуществлять сознательно. Понятно, почему так говорит Хазин – потому что он не может это объяснить никак иначе, но каждый [из слушателей неокономики] должен для себя задаться этим вопросом, ибо, в отличие от Хазина, им не нужно что-то разъяснять широкой публике. На процентную ставку действует очень много факторов. Потом, кто занимается эмиссией? Австрийская школа ответила на этот вопрос: не ФРС, а частные банки. Известно, что баланс ФРС в 2007 году составлял $800 млрд., а денежная масса – $14 трлн. Кто эту последнюю цифру сделал? ФРС напечатала за всю историю $800 млрд.

Вернемся к австрийской школе и к кризису, в качестве причины которого она называет лишние деньги, производимые банками. Эти деньги ведут к разбалансированию экономики, вследствие чего происходят кризисы. Для Григорьева стало очевидным, что называемое австрийцами лишними деньгами как раз и является динамическим механизмом. Но было непонятно, как в нем все происходит. Поскольку вот, есть СРТ, и вот она сменяется еще большей СРТ. Но, с точки зрения денег, для того чтобы это произошло, кто-то должен произвести лишние деньги, которые будут лишними лишь в старой модели, но в новой – необходимыми. И эти деньги сначала должен кто-то произвести, поскольку они дают толчок к разделению труда. Отсюда становится понятной общая схема кризиса: лишние деньги дают такой толчок, и все идет нормально, а иногда приводят к кризису. Недостаток австрийской школы – в постулате о том, что лишние деньги есть всегда, а кризисы случаются время от времени непонятным образом. Потому что есть ситуации, когда лишние деньги способствуют РТ, и тогда абсорбируются экономикой. Но может наступить момент, когда производство лишних денег не приводит к РТ, следствием чего оказывается финансовый пузырь, когда финансы замыкаются сами на себя.

Между тем, становится понятно, что весь процесс толкают деньги. Григорьев вернулся к статической модели; еще на шанинских лекциях, до интенсивов, им рассматривались модели взаимодействия, но только на шанинских лекциях к нему пришла мысль соединить идею лишних денег с разработанными статическими моделями. И когда это было сделано, в качестве самостоятельного финансового фактора возник «всемирный Гонконг», не принадлежащий ни одной из реальных экономик. Это означало, что финсектор в реальности есть вещь, находящаяся «по ту сторону» реальной экономики, хотя и взаимодействующая с ней. И задается не реальной экономикой, а [какими-то] внешними импульсами, что приводит к каким-то результатам. И после этого стало понятно, что надо специально рассматривать вопрос о внешнем происхождении денег. А здесь гипотезы могут быть самые разные; просто гипотеза о складских расписках логична (то, что деньги изначально возникают для регулирования совсем других вещей). После чего, будучи соединены с реальной экономикой, деньги возвращаются, создают собственные циклы и образуют пульсирующий процесс. В рамках лекций были рассмотрены модели финсектора, но еще паре моделей финсектора будет уделено внимание, начиная со следующей лекции.

Такое понимание денег дало сразу динамику всего процесса [сравнительно со статическими моделями], а также историческую глубину, поскольку стало понятным, что нужно смотреть в историю, дабы понять, как эта система развивалась до сего дня. Пока неокономика находилась в модели [простого] «организованного» взаимодействия человека с миром, из нее ничего не следовало и не могло следовать, кроме дирижаблестроения. То, что сохранено со времен СССР, есть следствие естественного РТ, а не заслуг: разработаные рудники и промышленность, а также выигрыш по цене вследствие дешевой рабсилы. Например, в России в 1990-е годы был дешевый аллюминий, и что с тех пор стало? «Верните ручку» – вопрос Путина Дерипаске. Вообще если смотреть на природные ресурсы, то самый мощный цикл [обработки], который есть у них – это энергоносители, занимающие кучу народа – порядка 5-10 млн. чел., тогда как рабочей силы в России – порядка 75 млн. чел. Можно добавить сюда порядка 50 тыс. чел., занятых обработкой титана и еще порядка 50 тыс. чел. (или того меньше), занятых обработкой рения. Это – решения для отдельных бизнесов (могущих быть эффективными и прибыльными), а не для экономики в целом.

Так вот, когда появилась историческая глубина, то вся статическая картина стала динамической. Сам кризис заставил [определить] понятие размера рынка и спроса. Между тем, спрос и размер рынка – разные вещи, эти понятия – из разных теоретических концепций. Из размышления о размере рынка появилось понятие ВК. Оказалось возможным объединить многие вопросы и прояснить, к чему вообще относится фактор РТ: ясно, что не к нацэкономике и не к предприятию, а к ВК. А дальше вставал вопрос о том, сколько таких ВК. И если их много, то могут ли они взаимодействовать и как. Хотя, конечно, много времени было потрачено на то, чтобы в старых моделях воспроизвести взаимодействие ВК и выяснить, что сделать это невозможно; что для их взаимодействия также нужны экзогенные, лишние, деньги (что, кстати, следовало даже из тех статических моделей, что были до конца просчитаны). Поскольку по внутренним деньгам и прочим параметрам они взаимодействовать не могут.

Вопрос: а если есть какая-то плановая, распределительнкая система, вроде государства?

Ответ: планово можно управлять только ВК, поскольку тогда все понятно; а как планово управлять разными ВК? Вот, Вассерман нам обещает просчитать единый ВК, и то через 10 лет. А задачу с двумя ВК, относительно которых поставлены какие-то задачи, непонятно как решать; и что мы хотим получить в результате?

Реплика: то есть автаркия.

Ответ: это тоже очень важный момент: мы можем применить к нацэкономике модель межотраслевого баланса? Да, поскольку эта модель описывает любую нацэкономику в качестве замкнутого ВК. Тогда как неокономика говорит о разных ВК. Откуда возникает иллюзия, что это один ВК? Из того, что в реальной нацэкономике действуют деньги, и мы не знаем, что это такое, но все ВК можем пересчитать в деньгах и представить как единый ВК. Классические и доклассические экономисты видели перед собой эту задачу: и Смит, и Маркс, и Юм, скорее всего, и другие. Они относились к экономике, в которой уже есть какие-то деньги, а потому и описывали ее как единый ВК; но они делали неверный вывод – о том, что и без денег ее можно описать как единый ВК. А поскольку в нем есть какие-то деньги, то только с ними приходится иметь дело. Цикл замкнулся, приведя к логической ошибке. А потому, согласно их идее, все должно быть сбалансировано и равновесно. А раз так, то возможно и планирование.

Итак, был рассказан ход развития теории. Фактор РТ привел к модели «организованной» деятельности, где по краям все было заболтано и не было понятно, что делать. Когда появился динамический фактор, стало возможным идти в смысле истории назад и вернуться к уже разработанной статической модели, которая стала выглядеть совсем по-другому и давать новые знания. Более того, Григорьев пошел еще дальше, и решил расправиться с теорией сравнительных преимуществ Рикардо, выявив, почему у Риккардо такая невнятица на несколько страниц, заканчивающаяся словами о том, что человечество еще не нашло никакого подходящего материала для оценки стоимостей. Стало понятно, что у него деньги разные: чтобы экономики взаимодействовали, у него должно золото по-разному стоить в разных экономиках; Рикардо это понимал, но прямо не сказал, хотя этот момент его мучил. То есть он понимал, что в его модели взаимодействие экономик возможно лишь при условии различия обменных пропорций в разных экономиках.

И далее становится понятным [экономическое] развитие. Чем дальше мы уходим назад в смысле смыслов и в смысле истории (только надо следить, чтобы вместе со смыслами не отрываться от реального исторического процесса в абстрактные эмпиреи), тем больше мы понимаем про менее сложные смыслы и про менее отдаленное от нас время. И когда это все стало понятно, сформировалась неокономическая модель кризиса (которая, кстати, была изложена в шанинских лекциях). Но нужно было пройти долгий путь, отталкиваясь от кризиса и не имея никакого инструмента работы, чтобы понять, что произошло в последние несколько десятилетий. И все мы обрываемся в одном месте, понимая, что произошло в эти десятилетия. Есть вопрос (на который пытается ответить А.Кузьмина): почему до какого-то момента взаимодействие экономик с разными уровнями РТ приводило не к кризисам, а к конвергенции – при том, что эти экономики сливались и повышали уровень РТ, а после некоторого момента взаимодействие экономик с разным уровнем РТ привело к росту дисбаланса в мировой системе и к кризису. Мы пока фиксируем, что так было, но ответ на этот вопрос еще нужно найти.

Теперь – шутка, связанная с девизом «неокономика: новое время – новая теория». Как-то во время внутренних обсуждений кто-то предложил поменять этот лозунг на «новый день – новая теория». Григорьеву этот лозунг нравится гораздо больше предыдущего. Собственно, это отражает сам неокономический процесс: был нарратив, но он оказался неверным. Про любой нарратив нужно помнить, что он всегда будет недостаточен и будет требовать замены на новый. И за этим нужно внимательно следить. Когда была введена глубина назад, стало понятным и движение вперед – поэтому зашел разговор о кооперативной империи и о том, как ее строить. Это движение, конечно, пока небольшое, там много чего непонятно и много что нужно прорабатывать, но понимание вектора действия появляется только при историческом рассмотрении. Сначала была лишь деятельность «организованного человека», в рамках которой России и вообще никому ничего не светит, и это правда. Только в этой концепции нет динамики. На кризис нужно как-то реагировать, но как? Делая теорию, но уже не с позиции потенциальной возможности кризиса, а рассматривая вполне реальный кризис, которой как-то развивается на наших глазах и как-то оценивается с точки зрения того, что с ним делать и что с ним делается (тем же Бернанке). Но теория идет дальше того, чтобы констатировать кризис и самоустраниться, ожидая, когда мы все помрем. Следует поверить неокономике, что ни в какую мы пропасть не свалимся – будет [последовательно] все хуже и хуже в тех или иных вопросах, а где-то, локально, будет даже лучше, и этот процесс будет длиться очень долго. Следует успокоиться: никто завтра не умрет, даже доллар.

Давайте рассмотрим австрийскую школу: Григорьев на нее постоянно ссылается, и из современной ортодоксии это единственные, на кого можно ссылаться. В частности, потому, что австрийцы пытались работать в реальной логике, а не в математической. Все остальные школы работают в математической, которая говорит, что экономический рост есть потому, что есть фактор капитала, который воспринимается как цифра – без того, чтобы задуматься о том, что это такое по сути. Однако здесь есть сильная позиция: это цифра, которую можно посчитать. И вот, считают цифру, назвав ее как-то. А как она считается? По балансам. А почему она так считается, не задумываются. Далее видят, что от этой величины зависит какая-то другая величина, про значение которой также ничего не знают. Так, еще в советское время, когда развивалась теория оптимального функционирования социалистической экономики, говорили, что вот, есть взаимосвязанные между собой цифры, а теперь им нужно дать экономическую интерпретацию. То есть если, например, есть два ряда цифр, то одному ряду дают название «капитал», а другому ряду – «выпуск». Вот что есть математическая логика современной ортодоксии. То есть корреляции без причинно-следственных связей. И эти вещи вставляют в аналитические модели. В этом смысле австрийская школа хороша тем, что она все-таки пытается худо-бедно, правильно или неправильно, строить некие концепции для капитала и других понятий, и рассказывать про то , что такое капитал. Что такое кризис по-австрийски? Поскольку капитал – это длительность производственного процесса, лишние деньги заставляют производителей удлинять производственные процессы сверх той длительности, что подкрепляются текущими сбережениями, и тогда наступает кризис. У них это – рассказ, который можно понять и выяснить, что каждое слово означает. А понять, что означает капитал в формуле Солоу-Свана, не знает никто. По этому поводу было три дискуссии, каждая из которых приходила к выводу об отсутствии знаний о том, что есть капитал; зато цифры есть. Однако Григорьеву не нравится австрийская школа потому, что она человека совершенно очевидно и однозначно мыслит в «натуральной» модели. Более того, когда у них появился Шумпетер, который попытался помыслить человека-предпринимателя в «организованной» модели, они его изгнали из своих рядов, обозначив предпринимателя в «натуральной» модели, сведя функцию последнего к умению видеть разницу цен и умению ее «закрывать» своей деятельностью. То есть они всем хороши методологически, но вот этот момент – не просто их вывод, это предпосылка того, как они думают об экономике. Они мыслят в капиталистической логике, они говорят о природных свойствах человека и о соответствии им капитализма. То есть у них достаточно жесткая идеологическая модель.

Также было рассказано, в рамках каких моделях мира работает неокономический проект. При этом, опять же, всегда следует помнить, что всякий рассказ здесь верен, но не полон, и всегда может быть дополнен по мере того, в какую сторону будет движение. А двигаться здесь можно в самые разные стороны и много всего изучать. Поэтому на некоторых семинарах (и уж точно на финансовом) осуществлять это движение в разные стороны и предпринимать отдельное подробное моделирование. По ходу чтения лекций стало ясно, в каком направлении есть недостаток экономической теории, который требует восполнения параллельно с чтением лекций.

25. Экономика торговли

Хоть эта тема и звучит скучно, можно видеть, что она крайне интересна, если ее изучать подробно, не довольствуясь тем, что об этом рассказывают ортодоксы. Как правило, экономика [широко] понимается в виде одной точки, в которой существует некий рынок, где все обмениваются. Ортодоксы также понимают, что это не так, однако исходят из представления о том, что, где бы ни присутствать на теле земли, всегда это будет присутствие и действование в неком едином рынке. Единственная уступка в пользу того, что экономическая активность осуществляется на реальной территории, заключается в следующем. Если взять две местности, то цены в них будут различаться не более, чем на величину транспортных издержек на доставку товара из одного пункта в другой. Это утверждение, во-первых, не подтверждается наблюдением. Еще во время шанинских лекций Григорьев приносил журнал «Вопросы экономики», где некий профессор из Обнинска задался вопросом цен на помидоры на Юге России и в Москве. Если взять стоимость доставки, то получается, что цены в Москве отличаются от южных в большей степени, чем это м.б. объяснено транспортными издержками. Отсюда начинаются рассуждения на разные темы с целью спасти теорию от расхождений с фактами. Стоит задуматься, откуда вообще взялось представление о двух рынках с дешевым и дорогим товаром. Есть способ, которым пользовался не только Карл Маркс и его последователи, но еще Фома Аквинский, в свое время рассуждавший на некоторые экономические темы. Не только ортодоксальная теория, но и вся экономическая традиция [даже до появления науки экономики в ее современном виде] в целом, описывают ситуацию следующим образом. Допустим, есть два рынка с дешевым и дорогим товаром. Тогда некий купец возьмет дешевый товар и продаст его на дорогом рынке. Другие купцы, увидев это, поступят также, и будет это продолжаться до тех пор, пока конкуренция между купцами не ликвидирует разницу в ценах. То есть когда эта разница будет представлять лишь величину транспортных расходов. Это утверждение древнее и всеми общепризнано. Кто-нибудь понимает, в чем здесь подводный камень?

Давайте зададимся вопросом о том, откуда вообще берутся купцы. В представленной модели непонятно, откуда. На каждом рынке производители что-то создают, и случайно возникает разница цен на двух рынках. И вот появляются некие люди, причем с деньгами, которые закрывают эту экономическую дыру, после чего проваливаются куда-то в небытие до следующей «дыры». Что это за люди и откуда они взялись? Ведь получается, что это какие-то люди, которые сидят десять или сто лет, ждут возможности, а затем скопом бросаются закрывать дыру и исчезают. И у них всегда есть капиталы. Эти люди – как «бог из машины». И неизвестно, как их объяснить, поскольку мы знаем, что в реальности купцы существуют, но в рамках представленного традиционного рассуждения купцы существовать не могут.

Существует приемлемое рассуждение [насчет купцов], но несколько иного свойства. Ортодоксия говорит, что все находится в равновесии, и в нем могут быть какие-то случайности. С другой стороны, есть австрийская школа, которая не верит в равновесие и говорит, что вместо него на рынке есть координация. То есть всегда существует разница, которая всегда где-то образуется. При этом австрийская школа не оперирует фигурой купца, но говорит о том, что существует рассеянное знание. Каждый может заметить разницу цен и выступить в роли честного брокера, а потому каждый может быть предпринимателем, ибо система с разницей цен огромная, и нет никого, кто мог бы ее всю увидеть, а видит ее каждый по отдельности, и в той мере, какой ее кусочек можно увидеть, также можно выступить в роли купца. Эта позиция также будет подвергнута сомнению, однако сразу стоит обратить внимание на то, что у них, как и в ортодоксии, этого специализированного купца также нет. В целом это все, что есть в ортодоксальной школе про экономику торговли.

Давайте разбираться. Может, этот процесс покажется немного нудным, но он важен. Начнем с некой проблемы, которую представляют в качестве загадки. Общераспространенным является мнение о том, что есть некая нормальная торговля – «денежный товарооборот»: кто-то что-то производит, продает на рынке, а на вырученные деньги покупает себе нужное. И это нормальная ситуация. И существует какой-то ненормальный купеческий бизнес, долгое время осуждавшийся (в т.ч. Аристотелем). Примечательно, что только в XII веке какой-то купец стал святым Римской церкви, и то с большой оговоркой: конечно, то, что он купец – это плохо, но, поскольку он сделал много добрых дел, его признали святым. Собственно, это представление дошло до XX века: спекулятнов до сих пор не любят, в отличие от продающего плоды своего труда производителя. Отсюда, поскольку есть цены производителя и цены на потребительском рынке, нужно убрать посредника. При обсуждении закона о торговле все кричали об этом. Ибо торговля, если и считается нормальной деятельностью, то очень определенный ее вид. Но если вспомнить предыдущие лекции, то становится ясно, что, если так вводятся деньги и процессы распространения, то, помимо всего прочего, купеческая деятельность как раз нормальная, а вот то, что считается нормальным – загадка: откуда берется это самое представление о нормальности денежного товарооборота и откуда он вообще берется? С точки зрения здравого смысла то, что считается морально нормальным, является загадочным. Производитель начинает специализироваться на товаре потому, что его к этому вынуждают купцы, а не он сам. И это было уже рассмотрено в предыдущих лекциях.

Откуда, собственно, взялось представление о замкнутом рынке? Ранее говорилось, что, по мере того, как деньги входят в оборот, появляется понимание того, что на них можно что-то купить, и растет доверие к рынкам, основанное на представлении о том, что, придя на рынок (а рынок – это локальное место), можно приобрести все нужное по приемлемой цене. Однако, по мере роста такого доверия, происходит замещение натуральных запасов денежными. Ибо производитель, ранее державший все про запас (а хранение запасов – также затраты на их обеспечение), начинает понимать, что деньги более компактны, и хранить их удобнее. Но такое использование денег также происходит не сразу, а только по мере [появления доверия к ним] – осознания того, что их также можно на что-то обменять. Т.о., формируется денежный запас, который, хотя и является переменным, но всегда, в «среднем виде», есть. Кейнс говорил о неком, больше психологическом, явлении, связанном с предпочтением ликвидности – необходимостью иметь некий запас денег, при котором человек себя нормально чувствует (получив в начале месяца зарплатные деньги и потратив их к концу, человек чувствует, что каждый день у него есть, по крайней мере, ползарплаты). Именно в то время, когда появляется возможность замещения натуральных запасов денежным, и создаются условия для появления «нормального» замкнутого рынка (ЗР). Ибо тогда не нужен купец, поскольку у каждого есть свои деньги, которые теперь как раз и обеспечивают денежный товарообмен. Однако и ЗР нельзя представить как естественно получившийся: откуда на нем деньги? От того, что продали натуральные запасы. А кому их продали, если внутри ЗР их продать невозможно? На другие рынки, но без купцов такая торговля невозможна.

Что такое ЗР? В частности, это город-государство, в котором жил Аристотель и критиковал купеческую хрематистику; то есть в месте, где, помимо экономических, шли еще некоторые политические процессы. См. книгу Иоганна фон Тьюнена «Изолированное государство»: есть город, в котором живут ремесленники, не связанные с землей – обычно, устремившиеся к замку, построенному неким феодалом, ибо феодал – главный потребитель, и жизнь возле него означает логистическую экономию. За ремесленниками живут огородники, далее – молочники, еще дальше – хлеборобы, а еще дальше – варварская территория, где разводят скот (ибо скот идет сам, его возить не надо). И есть какая-то граница, за которой рынок заканчивается. То есть ЗР – это рынок при крепости в городе-государстве, который насыщается деньгами либо от купцов, либо из «федерального центра».

Историки долгое время говорили, что городская культура Западной Европы – наследница Рима. Сейчас, конечно, они усомнились в этом и утверждают, что это какое-то другое явление, ибо западноевропейские города не являются правопреемнимами городов Римской Империи, поскольку экономическая модель римского города – это крепость, в которой находится армия, содержащаяся деньгами из центра. Туда же селятся ветераны, занимающиеся земледелием и получающие пенсию. То есть римские города – потребители денег, вокруг которых складывается экономическая активность. Как только прекращается подвоз денег из федерального центра, вся эта модель рушится, и никакого наследия быть не может. Все это – к вопросу о замкнутом рынке.

Когда ЗР сформировался, тогда сформировался товарооборот, который считался нормальным. Допустим, есть два рынка по одному товару: дорогой и дешевый, и между ними есть некоторое расстояние – например, 1 день хода. Была объяснена возможность существования ЗР, но для того, чтобы объяснить их функционирование, нужно сделать много дополнительных предположений. Допустим, на дорогом ЗР есть потребитель, который узнал, что есть рынок, где много дешевых товаров. У него, поскольку он же и производитель, есть некоторый уровень денежного запаса, полученного от торговли на своем ЗР. Его мысль – пойти туда и купить дешевый товар. Он пошел туда и приобрел дешевый товар, затратив на это 2 дня. Выиграв в цене товара, этот актор потерял в собственной продукции, которую не производил 2 дня. Поэтому ему выгоду, которую он получит, нужно сравнивать с той продукцией, которую он не произвел: сколько товара он принес? На своем рынке он покупает товар ежедневно. Допустим, с другого рынка он принес товар для пользования в течение дня или недели. Чем больше будет принесено товара, тем больше будет его выгода, и тем больше она компенсирует потерю затрат времени. А значит, где-то нужно будет раздобыть лошадь, повозку и т.д. Но на какие деньги все это будет куплено? У человека, решившего заняться торговлей, нет стольких денег. Он может взять взаймы, отсюда появляется банкир.

Австрийская школа как раз говорит, как здесь все работает: все скупить на дешевом рынке и выровнять разницу цен, взяв кредит в банке. Однако вся проблематика, связанная с торговлей, у австрийцев перенеслась в банки, и купцы в этом вопросе не на первых ролях; получается, что банки сидят на капитале и ждут, когда кто-то найдет дыру в разнице цен товаров. То есть та же самая проблема с купцами, только перенесенная в банковский сектор. Накопленные представителем богатого ЗР деньги могут не оправдать потраченные два дня. Поэтому даже при наличии дешевого рынка воспользоваться им м.б. невозможно. Но и купец индивидуальный также не поможет, ибо он не начнет предприятие ради маленького объема. За то же время купец мог бы заняться производственной деятельностью и заработать столько, сколько средний ремесленник. И если он за те самые два дня не обеспечит себя доходом, бОльшим, чем у такого ремесленника, он пойдет заниматься производством. А потому эти два дня для купца существенны – он должен привезти много товаров. Но речь идет не о двух днях, а о том, что закупка товара партией на дешевом рынке предполагает временнЫе затраты на сделки по этим закупкам.

Далее – речь о больших партиях товаров. Если покупка осуществляется для личных нужд купца, то он заинтересован в том, чтобы идти самым коротким путем, но на кратчайшем пути стоят разбойники, так что нужно нанимать охрану и нести в связи с этим затраты. С другой стороны, можно пойти по более безопасному, но длинному, пути, который займет не 2, а 3-5 дней. Он также может везти товар морем или рекой, где можно доставить совсем дешево и большую партию, но дольше из-за изгибов русла. Также было сказано, что лошади у купца еще нет, но и специальных транспортных контор пока что нет – где взять лошадь и повозку? Самому все это сделать или покупать? То есть делать инвестиции, которые должны отбиться за счет торговли. Далее, по факту привоза на рынок большой партии становится ясно, что большой объем будет расходиться в течение некоторого времени. При этом производители на дорогом рынке, столкнувшись с тем, что не могут более ничего продать, начнут понижать цены. Доход здесь получается из разницы цен на рынках, умнженной на количество товара, за вычетом всех издержек (транспортных, охранных, складских и т.д.) и поделенной на неопределенное число дней, в течение которых совершается сделка. Т.о., имеем модель купеческого бизнеса. Но есть еще одна опасность: если рынки достижимы, то какова надбавка к цене? Если тот же товар стоит не обычные 100 у.е., а поставленные купцом 99 у.е., то неизвестно, как этот купец рассчитывает цену. Ее можно проверить, съездив на более дешевый рынок, но если рынки расположены далеко, то возможности такой проверки нет.

Говоря об издержках, ортодоксия отмечает только транспортные, но они не учитывают время. Это время на совершение сделки. Как считаются транспортные издержки на помидоры с Юга России до Москвы? Их можно перевозить в котомке, на собственном автомобиле, на камазах. Но кто купил эти камазы и почему, и по каким товарам, и почему установились эти связи? Камазы ездят между Югом и Москвой, только возят не помидоры в должном количестве, а что-то другое. Если очень выгодно, то купец будет заинтересован в том, чтобы ликвидировать бандитов, углубить речку, построить каналы и пристани для судоходства, и т.д. Это делает купец в рамках какой-то конкретной задачи [торговли помидорами]. Обычное представление связано с решением задачи постольку, поскольку для ее решения есть средства, но никто не задумывается о том, откуда все появилось. Однако впоследствии, когда купец создал все необходимое для торговли, он оказывается способен продавать и пользоваться транспортными услугами, покупая их у того, кто специализированно занят транспортной загрузкой (ибо все время корабль купцу не нужен). И только тогда транспортный сектор выделится из купеческого бизнеса, снизив соответствующие издержки в нем. Но не с самого начала торговли, которую купец еще должен наладить.

Однако до сих пор речь шла об одной сдеке по одному товару. В действительности на рынке существует масса сделок по множеству товаров, и между ними существуют потенциальные сделки, которые могут приносить прибыль, хотя и не между всеми участниками рынка. Далее – вопрос: сколько существует купеческого капитала на все эти сделки? Откуда он взялся? То есть когда-то появился купеческий капитал, который работал с рынками описанным выше способом, наращивался, сопровождаясь некими процессами на этих рынках. Эти процессы [формирования капитала и функционирования рынков] – отчасти взаимосвязанные, отчасти независимые.

Важный момент: купцы появились не из крупных производителей непосредственно, поскольку нормальный производственый цикл включает все от закупки сырья до упаковки, отправки и продажи произведенного продукта, и торговля здесь не есть что-то отдельное. А когда появляются деньги, то первым разделением труда, связанным с этим, становится отделение торговли от производства. И такой производитель не является купцом.

У финансового сектора есть некоторый ограниченный денежный капитал, который он использует для закупки товара (Д-Т-Д´). Отношения кредита и залога – здесь же, и здесь же – потребительский кредит, состоящий в том, чтобы накупить дешевого товара, после чего деньги не тратить, но отдавать. Займы накладываются на эту схему. Допустим, что мы пока не знаем, откуда этот финансовый капитал взялся – «откуда-то». При этом формируются города и рынки, и процесс идет политический, а не экономический; идет формирование разницы цен, не имеющий прямого отнешения к финкапиталу, который тем временем растет, но какими темпами? Пока в кармане есть только деньги на текущие потребности, и в этой системе рядовой потребитель [участник экономического процесса] пока не может стать купцом, что бы ни говорила на сей счет австрийская школа.

Также идут сделки, список которых можно составить по степени эффективности. На каждую сделку требуется закупить некоторое количество (достаточно большое) товара. В этом смысле математическое представление [этого процесса] плохо тем, что [в его рамках] утверждается лишь разница транспортных расходов, а потому можно заработать деньги, перевезя любую частичку товара с одного места на другое; и от этих частичек отсчитывается все остальное – их можно перевозить хоть миллион. Однако неокономика утверждает, что есть нижний предел суммы денег, обеспечивающих сделку, меньше которой нельзя получить заработок. И чем бОльшая сумма будет вложена в эту сделку (но не сверх), тем больше будет ее эффективность. Такая вот сложная задачка распределения ограниченного объема капитала между разными сделками с разными объемами. Например, на 4 сделки капитала хватает, на остальные – нет. Может быть разница цен велика и транспортные расходы малы, но сделка по доставке помидор может идти №7 по счету. Поэтому камазы между Югом и Москвой ходят, ибо обслуживают сделки 1-4, а по поводу помидоров не ходят. Между тем, цена отсечения сделок и есть процент, и в этом – еще одно определение процента. Больше капитала у финсектора – меньше процент, меньше капитала – больше процент. Когда будет работать предпосылка ортодоксальной экономики насчет того, что разница цен не больше разницы транспортных расходов? При нулевом проценте.

Далее – психологический момент. Допустим, есть индивидуальный производитель (ремесленник) и купец (мелкий), средний доход которого, в целом, равен доходу этого производителя. Однако наблюдаемо, что в отдельные моменты у купца денег бывает в 100 раз больше, чем у производителя. Как оценить это явление? Поскольку деньги производителя расходуются на потребление, деньги купца также расцениваются [производителем] также как деньги, расходуемые на потребление. Обычно говорят, что на что-то [из товаров или услуг] производителю нужно копить полгода, а у купца эти деньги есть уже сейчас. Откуда берется это представление? У производителя-ремесленника есть запасы сырья, инструменты и т.п. Деньги оцениваются им в качестве потребительских благ, а значит, и объем купеческих денег оценивается в качестве таких благ.

С другой стороны, поскольку у ремесленника есть запасы сырья, инструменты и т.д., существующее актуально стоит денег. Ремесленник также мог бы полгода не копить и, продав мастерскую, купить себе потребительскую вещь. И ремесленнический, и купеческий капиталы – одного порядка. Так откуда же берется представление, что они отдельны? От разных способов разделений труда. Изначально у ремесленника нет рынка мастерских и их денежной оценки. Строительство мастерской – это часть производстенного процесса самого ремесленника. Сырье им добывается в лесу, инструмент самостоятельно им производится. И другим ремесленникам продать все это невозможно, поскольку свои инструменты они также производят сами. То есть капитал для него натуральный. И потому ремесленник не понимает, что деньги купца – это тоже капитал, поскольку деньги для ремесленника существуют лишь в виде того, что он хочет и может на них купить. И эта история длится тысячелетиями. Что происходит, когда все факторы производства начинают приобретать денежную оценку? Это совпадает с тем периодом, когда бОльшая часть индивидуальных производителей превращается в наемных работников. А наемный работник воспринимает тот же самый способ истолкования ситуации.

Кроме того, помимо всех факторов производства значительную долю оценки бизнеса ремесленника составляет его производственное умение. Потому наемные работники, умеющие обращаться с механизмами, имеют зарплату от получки до получки, а купец, который ведет торговлю на рынке, трясет пачками денег. А если еще он вдобавок азербайджанец, то вообще дело дрянь. Где справедливость?! Все это весьма раздражает публику, привыкшую к ремесленному мировосприятию.

Раздражает еще и то, что, помимо того, что у купца много денег, не пускаемых им на потребительские товары, так он их еще больше хочет заработать – упрек, идущий купцам со времен Аристотеля через всю моральную литературу до сего дня. Между тем, все не так просто. До сих пор был рассмотрен случай про одного купца, но давайте представим, что у нас два купца: один – богатый, другой – «не богатый». И они, увидев свою ситуацию, решили, закупив товаров (каждый по отдельности) приехать на дорогой рынок и заработать; предположим также, что все нетранспортные издержки у них одинаковы. «Не очень богатый купец» означает, что он может купить немного товара. Вот оба купца на рынке: один – с большой партией, другой – с маленькой. Здесь неверно было бы сказать, что «небогатый» купец быстрее продаст свою партию товара, поскольку «богатый» может сильнее снизить цену. И, пока богатый не распродаст свою партию, бедный будет либо торговать себе в убыток, и тогда в следующий раз не сунется на этот рынок, либо будет сидеть и ждать, пока не будет распродана большая партия.

Здесь – очень важный момент, связанный с особенностью конкуренции на финансовом рынке. Обычно про капитал говорят, что есть единая норма дохода на него, будь он большой или малый. Но ведь только что было проведено сравнение, из которого следует, что бедный купец может просто все потерять. Отсюда – закон: чем крупнее капитал, тем выше норма его доходности. То есть «деньги к деньгам», и это не просто народная мудрость, а научная истина, закон денег.

Однако, когда говорят, что разные капиталы приводят к одинаковой норме прибыли, вопрос о различиях при этом сводят к техническим факторам: лучшему управлению, использованию инноваций и т.д. Действительно, эти факторы могут быть конкурентными, когда речь идет о капиталах одинаковой величины, но когда они разные, то, как ни изощряться, [конкурентного преимущества не будет]. Ибо что такое технический фактор хорошего управления? Способность первым увидеть разницу рыночных потенциалов (экономической дыры), и пойти туда. А большому капиталу даже не надо смотреть на карту рынков – ему достаточно посмотреть на активность мелких купцов, и пойти туда же, сбивая цену. Разумеется, мелкий купец поначалу что-то заработал, однако, потрепыхавшись, быстро сдулся, и больше не сунется на этот рынок. А рынки имеют разную эффективность, и открыватель рынка, вытесненный более крупным игроком, идет на другой рынок с меньшей нормой доходности. На нем мелкий купец будет присутствовать и трепыхаться до тех пор, пока крупный купец не наестся на первом рынке и не придет на второй выдавливать мелкого купца уже оттуда на третий рынок, с еще меньшим уровнем доходности. И так далее.

Кстати говоря, насчет этих стратегических вопросов очень любопытно было написано у Шумпетера. Он говорит о том, что крупным компаниям нет смысла заниматься инновациями и вкладываться в новые технологии – это не имеет смысла, поскольку есть «мелкие дураки», которые стараются по этому поводу. Весь венчурный бизнес построен на этом: крупная компания ищет маленькую с некоторым ноу-хау и покупает ее. Между тем, эти, устойчиво сложившиеся в течение веков, законы стали в полной мере проявляться на рубеже XX и XXI веков, тогда как Шумпетер увидел их в 1940-е гг.

Тот факт, что ноу-хау часто исчезает по факту поглощения крупными компаниями мелких, не является здесь теоретической проблемой, поскольку задача крупной – продолжать оставаться крупной, и она ее решает. Это потребители могут жаловаться на то, что нет ноу-хау – это их проблемы, но им все равно некуда деться. Между тем, если производители ноу-хау, обидевшись, что им не дают продвигать свое изобретение, выделяются и снова создают свою компанию, то крупная компания их снова может купить. В этом смысле очень показателен Фейсбук: была создана пустышка, но столь правильно оформленная и раскрученная, что получился большой мешок. Фейсбуку пришлось купить отдельную компанию, поскольку сам он рекламу продавать не умел: были либо убытки, либо мизерная прибыль.

Еще раз, тезис «деньги к деньгам» выражает не просто народную мудрость, а принцип устройства финсектора: большой растет еще больше, а маленький, конечно, может расти еще какое-то время на рынках «второго эшелона» – до тех пор, пока крупный не разрастается настолько, что приходит и вытесняет его дальше вниз. Причем все это было выявлено без учета эффекта масштаба, который здесь добавляет некоторые штрихи. Сама величина капитала имеет значение, поэтому, если некоторый купец, понявший принципы работы финансового рынка, выходит на рынок, то вся его задача заключается в том, чтобы расти как можно быстрее. И это – задача выживания, а не «искаженное сознание», злонамеренность, психопатия или что-то еще. Сегодня все время можно видеть обсуждение крупных торговых сетей, вытесняющих мелкие торговые сети, магазины и лавочки. Это та же ситуация, они действуют по тому же принципу.

Есть еще один очень важный момент. Допустим, некоторому производителю повезло: к нему приехал купец и сразу закупил большую партию товара. Цены повысились, и купец с производителем на этом заработали. В результате сделки образовались деньги для обслуживания товарооборота, но сверх них – некоторая сумма. Отсюда возникает задача что-то сделать с этими деньгами, куда-нибудь вложив. Однако капитал маленький, а потому с ним ничего нельзя сделать, поскольку любая сделка требует некоторого минимума. Ортодоксальная наука учит, что с любого капитала будет получен средний процент, однако опыт свидетельствует, что с маленьким капиталом невозможны никакие проекты (пример транспортировки помидоров на личном автомобиле с Юга в Москву). Если подобные сделки и есть, то их прибыльность ниже низшего предела, ибо маленький капитал = маленькая норма доходности. Выход отсюда – принести капитал к тем, у кого его много.

И этот принцип работает не только в случае финансового, но и промышленного капитала. Промышленники (не самые богатые) жалуются на крупный торговый капитал (те же сети), подчиняющий себе мелких производителей. Ибо только очень крупный производитель (вроде Форда) может вести собственную торговую политику. А любой мелкий производитель попадает в гигантскую зависимость и от финансового, и от торгового, капиталов, которые и древнее, и дольше росли.

Еще один момент: в первой трети XVII века случился пузырь в Голландии. По прошествии ста лет пузыри можно наблюдать во Франции и в Британии. К моменту данной лекции у Григорьева появилась гипотеза на этот счет. Выше шла речь о производителе, заработавшем некие деньги сверх тех, что идут на потребление. И перед массовым производителем впервые встал вопрос о том, куда эти деньги девать. При этом никаких навыков и предложений по работе с деньгами не было – ситуация для всех была новая. Отсюда появилось предложение вложить деньги в тюльпаны. Также и в Британии, и во Франции создавалось множество прожектерских компаний, предлагавших принести им деньги под обеспечение в 10-20-30%; по сути, это были финансовые пирамиды.

И еще один момент: откуда взялись купцы? У Григорьева есть гипотеза, согласно которой, при наличии государства со складом и началом денежных процессов в некоторый момент стало ясно, что можно давать доверенным людям деньги, которые будут их доставлять в отдаленные места. В этой гипотезе купцы имеют государственное происхождение. В восточных странах, в целом, так это и было – там купец был государственным человеком.

26. Процент, потребительские деньги и деньги финансового сектора

Начнем лекцию с замечания насчет той идеи, крутящейся в голове у многих, что люди договариваются о деньгах. Об этом, к примеру, написано в книге «Кембриджская экономическая история Европы» от 2012 года, в которой приводится таблица соотношений зарплаты индийского и английского работников по годам, измеренных в серебре и в зерне. Из таблицы следует, что, если придерживаться гипотезы «денежного договора», то получается, что англичане договорились о том, что серебро по отношению к зерну в четыре раза дешевле (и, соответственно, все товары также), а индийцы договорились по-своему. Кстати, по Китаю данные примерно такие же. То есть в разных странах серебро стоит по-разному, и у него нет во всех регионах единой меры стоимости. Те, кто строит подобные гипотезы о договоре, пусть для себя подумает, в каких границах был заключен такой договор, и почему были установлены именно такие цены. Почему, например, даже в 1850 году, когда уже активно шла торговля Англии с Индией, различия все еще были в 2,5 раза? И как быть с шотландцами, у которых в горах нет ни серебра, ни золота – о чем они могли договориться? В истории было много случаев использования драгметаллов в качестве денег в регионах, где этих ресурсов не было физически. Но даже если люди как-то договорились, то все экономические процессы будут идти так, как о них рассказывает Григорьев – с ролью финкапитала и всего прочего.

Далее – замечание, связанное с подозрением того, что основной вывод предыдущей лекции не был воспринят аудиторией, а заключался он в том, что, если взять финсектор, то капиталы разного размера имеют разную норму доходности. Недавно появилась новость насчет того, что в России один из самых высоких уровней неравенства в мире, и что порядка 30% имущества принадлежит всего 110 миллиардерам. Вопрос: как оценить эту новость: хорошо это, плохо, справедливо или нет? Возможно ли, поняв рассказанное на предыдущей лекции, как-то к этому отнестись? Допустим, есть США с большим капиталом, и есть Россия с маленьким. Был момент, когда одна компания США была равна по капитализации всему фондовому рынку России (Газпрому+Роснефти+ТНК-BPи т.п.). Поскольку капитал велик, постольку и норма доходности у него должна быть выше. И, по идее, он должен быстрее расти. Между тем, этот капитал как-то распределен; и в США, и в России капитал распределен более равномерно – нарезан на какие-то кусочки. Между тем, наибольшая дифференциация капитала (наиболее мелкие кусочки) в России, сравнимая с таковой в США, не способна обеспечивать доходность, и такой капитал не может никак конкурировать с американским. Отсюда вывод о том, что наибольшая концентрация капитала повышает его конкурентоспособность на мировых рынках. И, опять же, вопрос: как ко всему этому относиться, за что болеть? Кричать-вопить о несправедливости и призывать к «отнять и поделить» на потребу журналистам? Подавляющее большинство экономистов скажет именно это, желая стать такими же, как «цивилизованные страны», но не понимая, какой путь надо для этого пройти.

Иногда слышишь вопрос: почему российские компании привлекают инвестиции на Западе – как это делает, например, Сбербанк? Потому что он маленький, хотя представляет половину всех вкладов граждан. Если хотим, чтобы он был один, то он не будет ничего и платить по вкладам – как это делают, к примеру, некоторые госбанки Китая; хотя в Китае имеется своя специфика.

Вопрос: почему же в США тогда не процветает какой-нибудь Сбербанк?

Ответ: американцы сегодня столкнулись с ситуацией «too big to fail», и российские банки также могут сейчас столкнуться с той же ситуацией. В США вводятся ограничения на быстрый рост банков. Увы, но только в рамках этих лекций можно прояснять реальные условия происходящего, а не кричать о несправедливости.

Теперь – собственно касательно материала этой лекции. Вывод, который, по мнению Григрьева, не был в достаточной мере понят аудиторией, следует закрепить несколькими примерами. В экономике существует два вида денег: «потребительские» и «финансовые»; при любом анализе происходящих процессов их необходимо различать. Как было сказано, источник потребительских денег – натуральные запасы, которые люди имели для собственного потребления, и которые, по мере развития финансового механизма, превратились в запасы наличных денег на текущие покупки. Это деньги, всегда подразумеваемые в случаях, когда речь идет о деньгах, и всегда считаются «нормальными»; все экономические рассуждения построены на основе этой концепции денег, поскольку эти деньги и по происхождению, и по предназначению, всегда связаны с желаниями конкретных людей. В свою очередь, деньги финсектора не связаны ни с чьими персонализированными желаниями, поскольку они идут туда, где выгодно. Однако «финансовые» деньги нельзя назвать инвестиционными, поскольку они торговые, и происхождение их – торговля, то есть набор возможностей, связанных с разницей цен. Все экономические модели изначально задают функцию полезности индивидуального потребителя, затем – некоторые товары, которые ее удовлетворяют, затем – деньги, с помощью которых это удовлетворение может быть достигнуто.

Потребительские деньги – статичные, с ними можно строить модели равновесия. А что делать с деньгами «финансовыми», экономическая теория вообще не знает. То есть, конечно, в ортодоксии одни деньги переходят в другие, но стоит внимательно следить за тем, куда они переходят и как. Сейчас будет пояснено, где это важно, после чего будет дано более подробное объяснение.

Реплика: финансовые деньги – как стволовые клетки, которые могут превратиться в любые другие, но эти другие не могут стать финансовыми – «стволовыми».

Ответ: да, не могут – потому что, даже если у [потребителя] появляются лишние деньги, он несет их в банк и они попадают в финсектор, и работают совсем по-другому. Пример, который отчасти разбирали: когда рассматривали экономику торговли, то говорили, что есть купец, который связывает два рынка и которому нужно перевезти большие объемы товара; значит, ему нужен транспорт. Пока купец не увидел разницы [цен на товары], не существует транспорта, способного перевезти большие объемы товара, а потому просто являющегося частью финансового капитала.

А что сегодня говорят [экономисты] про транспорт? То, что это услуги, оплачиваемые из потребительских денег, хотя сначала его завели в финсекторе. Транспорт начал работать, и лишь впоследствии начал оплачиваться из потребительских денег, став услугой. Финсектор создал КАМАЗ; мы можем для каких-то наших нужд воспользоваться КАМАЗом, но за счет своих, потребительских, денег, нельзя профинансировать разработку и создание КАМАЗа; и невозможно построить [модель экономики] с КАМАЗом, оперируя исключительно понятием потребительских денег, даже если этот самый КАМАЗ изобретут. То есть потребительские деньги не создают новый уровень РТ, они статичны.

Между тем, стоит рассмотреть потребительскую кооперацию, на которой стоит остановиться отдельно. То, что долгое время считалось и продолжает считаться до сих пор потребительской кооперацией, в действительности таковой не является, и в том состоит главный тезис Григорьева на сей счет. Сейчас будет сформулирована идеальная модель потребкооперации, а потом посмотрим, в чем ее проблема и как реальная потребкооперация от нее отличается. Это нужно для разделения двух секторов (реального и финансового). Итак, есть два рынка: дорогой и дешевый по какому-то одному товару (хотя вопрос о том, в каких рамках ведется договор о деньгах, также очень сложен). В предыдущей лекции было сказано, что, конечно, потребитель может сам сходить на более дешевый рынок, приобретя там товар и потеряв два производственных дня, и сделка от покупки более дешевого товара будет невыгодной. Однако, если он купит много товара, то выгода может иметь место, но здесь возникнет проблема с деньгами, которых у него нет для того, чтобы закупиться годовым запасом этого товара (тогда как на своем рынке он покупает этот товар, например, один раз в неделю). В таком случае выходом является кредит, который выплачивается с текущх доходов на своем рынке, ибо купленный товар тем временем не тратится. Однако есть еще один вариант: на более богатом рынке существует множество потребителей, которые могут собраться, договориться и выделить кого-то одного, пообещав ему компенсацию того, что он не будет заниматься обычной производственной деятельностью, но станет ездить на дешевый рынок закупать на нем товар. Если таких потребителей довольно много, то такая схема будет работать. В данном случае такой человек снабжается потребительскими деньгами, привозит дешевый товар и всем распределяет его дешевле, чем на собственном рынке. То есть модель потребкооператива состоит в том, что потребитель получает товар дешевле. Если видно, что все идет хорошо, то члены кооператива снова собирают деньги и воспроизводят процесс закупки; тем самым, производя закупки дешевле, они становятся немного богаче. Этот процесс может стать профессиональным, но он все равно бесприбылен.

Проблема потребкооператива связана с вопросом о том, все ли потребители с дорогого рынка участвуют в кооперативе? Вряд ли. А это значит, что тот, кто получил товар подешевле, может продать его подороже, выступив в роли маленького купца, но не кооператора. То есть члену кооператива привезли товара в соответствии с тем, сколько он дал денег; если он даст больше денег, ему привезут больше товара, и он его больше продаст. То есть такой актор уже ведет себя как купец, опирающийся на модель потребкооператива, паразитирует на нем. А потому здесь уже работают совсем другие мотивы, связанные с дополнительным заработком. Потому потребкооператив работает уже как полукупеческий.

Здесь возможен и другой вариант: после закупки дешевого товара на деньги потребителей, сделавших свои вклады, этот товар не распределяется бесплатно, а продается с целью получения выгоды: дешевле на собственном – дорогом – рынке, но дороже, чем на том дешевом, где он был куплен. После чего вкладчики получают прибыль. В этом случае уже имеется не кооператив, а товарищество на вере, работающее как коммерческое предприятие, но «почему-то» называющееся кооперативом. В этом, собственно, и состоит проблема современных кооперативов: они мыслят себя игроками реального сектора, фактически являясь представителями финансового, и жалуются на своих съездах на то, что их гнобят крупные компании, способные привлекать акционерный капитал с рынка. Так сами же кооператоры и виноваты: они сами себя ограничили кооперативной формой, а лучше было бы объявить себя акционерным обществом. Ибо как только в потребкооператив входят финансовые деньги, он становится совсем другим.

До «буржуазной революции» 1991 года в России кооперативы своим членам поставляли товары дешевле. И, когда был принят закон о кооперации, этот вопрос очень долго дебатировался. Кооперативам (в рамках закона о кооперации) запретили продавать своим членам товары дешевле, чем в остальных [подобных организациях], превратив эти организации в финансовые структуры. Поводом к запрету была именно перепродажа.

Еще одна проблема кооперативов касается сельской потребкооперации. В данном случае имеет место взаимодействие сельского рынка с городским, и дело не в том, что городской рынок дорогой или дешевый, а в том, что он разнообразный, то есть там много товаров. Проблема связана с тем, что какие-то товары подаются, поскольку в городе много потребителей, а потому они и завозятся в этот город; тогда как в село их везти не выгодно. Не стоит забывать и про затраты тех, кто обслуживает инфраструкруру, в частности, транспортную: товара мало, привезти его надо, но сама операция не окупается. Однако, если удастся договориться и сделать совместный вклад, то товар обойдется немного дешевле сравнительно со случаем самостоятельной поездки в город с целью закупки там товара. Но в любом случае взносы расходятся на повышенную цену товара, и работа осуществляется в убыток. Между тем, если стремиться вести дело как можно более экономично, оно загоняется в финсектор, работающий в убыток.

Вопрос: а как быть с госинвестициями, например, в железную дорогу? Получается, что государство подменило собой финсектор?

Ответ: да, смотрите: построили ЖД (которые, кстати, никогда не окупались). В Британии и США это была проблема для финсектора, который здорово горел на строительстве. У ЖД есть второе назначение: перевозка войск. Германия, Франция и Россия строили ЖД не для того, чтобы оживлять торговлю, равно как и города строили не этих целей: это были крепости, имевшие военное значение. Здесь и ранее было сказано про корабль – это средство, на котором купец плавает. Однако в России кораблестроение долгое время развивалось по военной линии. И, начиная лишь с некоторого момента, когда появились крупные капиталы, способные закупать большие партии товаров, для которых нужны корабли, произошла конверсия в кораблестроении; и этот случилось не так давно. Что касается финсектора, то РТ в нем давно осуществилось, и только в XVIII веке оно перешло в промышленность.

Почему еще важно разделять два вида денег? По той причине, что количественная теория денег [в ортодоксии] относится к потребительским деньгам, когда говорят, что увеличение количества денег приводит к инфляции. Если, к примеру, запас денег в два раза вырос (вследствие «разбрасывания денег с вертолета» – метафора М.Фридмана), одновременно вырастают и цены на соответствующую величину. То есть увеличение количества денег, действительно, в реальном секторе вызывает инфляцию. А что происходит в финсекторе, где денег гораздо больше? Соотношений дорогих и дешевых рынков тысячи. Поскольку у финсектора есть некий запас денег: имея изначально некоторую величину, он стал работать с этой совокупностью рынков, выравнивая цены между ними. Если этот запас был маленьким, то он занимался только теми рынками, где разрыв самый большой, при этом темпы роста у него были высокими в виду большей операциональной прибыли. По мере того, как запас растет, происходит переход к менее эффективным транзакциям. Однако неизвестны величина финсектора и обстоятельства, существующие в системе рынков – потому что этим вообще никто никогда не интересовался, ктроме неокономики. Однако если деньги пришли в финсектор, а на рынках еще есть возможности, то будет ли инфляция? На дешевом рынке цены подрастут, а на дорогом упадут. В финсекторе стало больше денег, а инфляции нет; она может появиться только в той мере, в какой формируются издержки финсектора – например, на зарплату занятых в нем работников. Но это будет совершенно не так, как по деньгам реального сектора. Все вокруг спрашивают, куда ФРС накачивает столько денег, а инфляция [в экономике США] не наблюдается. Потому что ФРС накачивает их в финсектор, а в реальный сектор они не попадают; а если и попадают, то сразу переходят в финансовый.

Вопрос: однако в финсекторе также идет торговля ценными бумагами, а по ним случается инфляция и возникают пузыри, ибо деньги пришли в финсектор – как быть с этим обстоятельством?

Ответ: этот вопрос требует отдельной лекции, в силу сложности этой темы. Поскольку материал накопился, вполне возможно, что лекция будет подготовлена. Однако сейчас пока нет готовности раскрыть эту тему, хотя и есть понимание, как ответить на этот вопрос.

Итак, проблема ортодоксии состоит в том, что она признает только потребительские деньги, или деньги «реального сектора», тогда как в том, что относится к финсектору, она видит лишь услуги, оплачиваемые из потребительских денег, совершенно не замечая самостоятельной роли происходящих там процессов. А если есть только потребительские деньги, то это лишь статическая ситуация, и модель экономики описывается как статичная и равновесная [относительно общего запаса денег]. Однако возникается вопрос о том, откуда берется ссудный процент, ибо в статичной модели ему взяться неоткуда. Все наветы на ссудный процент берется из понимания экономики, [сосредоточенной] на потребительских деньгах. Первый, кто ввел в оборот такое понимание, был Аристотель, увидевший, но осудивший хрематистику, а также Фома Аквинский, развивавший перипатетизм в рамках католического богословия. Отсюда пошло восприятие финсектора как «ненормального» вида экономической активности. Долгое время процент осуждался, однако к моменту, когда экономика сформировалась как наука, уже никто не мог себе представить экономику, функционирующую без процента и кредита. Получилось, что модель объяснения – статическая, но при этом признается необходимость процента и неясно, откуда он берется. Ортодоксия решила этот вопрос, объявив, что процент связан со временем. Была высказана идея о продуктивности времени – в том смысле, что есть некий потребительский круг и его количественные оценки, и через какое-то время совершился такой же потребительский круг. И оценки этих кругов разные, поскольку они относятся к разным периодам времени. Почему существует продуктивность времени? Прежде всего, это всязано с предпочтениями: будущие блага ценятся меньше сегодняшних. А потому, оборот сего года считается с коэффициентом 1, а следующего года – с коэффициентом 0,95 (дисконтированно). Поэтому, чтобы получить в следующем году такой же объем полезности, нужно произвести на 5% больше. А повысить производительность можно в рамках концепции окольных способов производства Бем-Баверка, согласно которой более продолжительные по времени технологии приносят больший продукт. Из совокупности этих двух вещей и состоит ортодоксальная концепция процента.

[В рамках лекций] с процентом пришлось столкнуться дважды, но походя. Первый раз это было, когда Григорьев предлагал представить экономику в виде набора ВК, еще не распавшихся, относительно которых существует некий потенциал роста производства в том случае, если на тех же ресурсах начнется специализация, которая, в свою очередь, осуществляется под влиянием торговли (финсектора) и, собственно, доход финсектора – это часть дохода, получаемого от специализации. Получается зависимость процента от различных факторов. Поскольку финсектор охватывает лишь наиболее эффективных, процент высокий. По мере роста количества денег в финсекторе расширяется охват [территории], и процент падает. Реальные деньги, опять же, не имеют никакого отношения к проценту – только к инфляции, хотя их [ортодоксия] всегда объединяет в одну формулу (процент в экономике = сумма инфляции + реальный процент). Между тем, процент реально работает и способствует повышению эффективности и движению финсектора, способствует углублению РТ и приносит в этот сектор деньги. Второй раз процент рассматривался, когда речь шла о замкнутых рынках с разными уровнями цен; здесь финсектор приносит выгоду некой части потребителей, которые получают возможность покупать дешевле, а значит, повышать свой уровень благосостояния, с теми же зависимостями (мало денег – высокий процент и только наиболее эффективные сделки, больше денег – ниже процент и больше менее эффективных сделок).

Однако эти две модели плохи тем, что они также статичные и, хотя в них и подразумевается некая динамика, но такого подразумевания недостаточно, поскольку процент по сути есть динамический фактор. Также взаимодействие между разными рынками происходит в неком времени: купец сравнивает свое время и время тех, кто на него работает, с тем врменем, за которое он и все остальные могли бы произвести какой-то продукт, занимайся они производством. То есть в этом смысле взаимодействие между рынками никогда не происходит мгновенно, но всегда во времени, и оценка этого времени всегда присутствует в определении дохода. Собственно, это время вычитается из дохода, ибо величина дохода пропорциональна времени. Те две модели, о которых шла речь – это источники процента, но сам процент формируется в некотором длительном процессе по формуле Д-Т-Д´, и между Д и Д´ проходит некоторое время. В реальном же секторе работает формула Т-Д-Т, и ее можно представить как работающую мгновенно, тогда как Д-Т-Д´ работающей мгновенно представить нельзя, она всегда занимает время (Маркс считал, что обе формулы работают мгновенно). Поэтому Маркс гениально решил задачу, получив из «реальносекторной» формулы финансовую, но время из второй он изъял. Время в формуле Д-Т-Д´ продуктивно потому, что в этой формуле продуктивен труд (рабочее производственное время), который мог бы быть осуществлен за время, затрачиваемое на финансовый бизнес. И это также весьма важный момент, поскольку что такое трудозатраты в ортодоксии, как они записываются? Как некий запас: мешок ресурсов, соединенный с мешком труда, дает мешок продукта. При этом труд не рассматривается как процесс, длительный во времени, хотя, конечно, привязки ко времени там есть, но все равно «труд», даже самый маленький, там рассматривается как «мешок». Отличие неокономики от ортодоксии – в том, что труд рассматривается как реальный производственный процесс, протяженный во времени.

Между тем, ортодоксальное представление о времени берет свои корни в физике, а потому физики в большом долгу перед экономистами. Поскольку именно физическое представление о времени применительно к экономике есть причина всех тех искажений, которые здесь рассматрвиаются. Ибо в физике время симметрично относительно пространства.

Вернемся к типичным неокономическим проблемам (хотя про них, безусловно, еще стоит прочесть обобщающую лекцию). Уже было сказано, что производственный процесс организуется от сырья, даваемого природой, до конечного потребителя. Производство в управленческой колбасе занимает лишь некоторую часть («трудного места»). На что был направлен НТП в промышленности? На то, чтобы сократить производственное время. Но оно сокращается только в том случае, если в точке производства, взятой как географическая точка, производится больше продукции. Пример – та же булавочная фабрика: в селе она м.б. мануфактурой, поскольку сельчане приходят и сами покупают булавки. В этом случае производство занимает основную часть времени, а торговля – минимальную. Когда появляется булавочная фабрика, время производства одной булавки сокращается, однако возникает партия в тысячи булавок, которую на внутреннем рынке никто не раскупит. А потому производителю нужно найти оптовика, который должен нанять транспортника, который должен нанять среднего оптовика, который должен нанять среднего транспортника, который развезет мелкие партии булавок по магазинам. Это давняя история, и первый, кто про это заговорил, скорее всего, был Дж. Гобсон (к. XIX века): о том, что производится так много всего и так быстро, что скоро все останутся без работы; с другой стороны – кто все это будет продавать и куда? То есть чем больше сокращается время производства, тем больше должна удлиняться торговая часть управленческой цепочки, на которой также заняты люди. Кроме того, даже в случае автоматизации не все вокруг автоматизируется. Вопрос с булавками прояснился еще у Маркса, который говорил про то, что один человек обслуживает четыре булавочные машины, производящих 100 000 булавок в день. И это происходит в одном месте, из которого это все куда-то должно развозиться. Уже при Гобсоне, по мере роста производительности в Англии, стало сокращаться число промышленных рабочих.

Производители чувствуют, но не понимают, что не могут получить доступ к потребительским деньгам без инвестиционных; но это понимают (хотя большей частью интуитивно) те, кто работает в области финансов. Но кто относится к деньгам как к потребительским, тот не может добиться успеха, ибо одно дело – покупать, имея много денег, и другое – вкладывать. Финансовый сектор часто обвиняют в зарабатывании денег ради денег те, кто занимается производством ради производства, но не ради потребителя. Тогда как лишь финсектор доводит продукт производства до потребителя.

Часто вспоминают несправедливую ситуацию, когда крупные сельхозкомпании выгоняют с рынка фермеров-одиночек. Крупный рынок создается крупной сельхозкомпанией с определенными затратами (ведение переговоров, закупка оборудования и т.д.) под регулярное снабжение жителей города плодоовощной продукцией. Однако в цели фермера-одиночки это не входит – он хочет воспользоваться инфраструктурой, за которую не заплатил ни копейки, для того, чтобы просто заработать для себя денег, после чего уйти. Между тем, инфраструктура, в которую вложилась крупная сельхозкомпания, в результате присутствия на рынке демпингующего фермера, не окупится. Если бы мелкий фермер озаботился созданием сбытового кооператива и проведением всей работы, замещающей финсектор, то он бы узнал, что его сельхозпродукция не такая дешевая, как будет в том случае, когда он паразитически садится на уже готовую инфраструктуру, не задумываясь, как и для чего она была создана. И, несмотря на то, что, конечно, есть высокоэффективные разовые торговые сделки, в целом торговля, в том числе и рыночная, имеет не очень большую маржу.

Есть еще один очень важный момент: многие думают, что рассказы про воспроизводственный контур (ВК) и его развитие имеют отношение к далеким древним временам. Между тем, все это имеет отношение к современным временам и к каждому из слушателей этих лекций лично. Для этого стоит представить себя как ВК; так, перед каждым человеком всегда стоят какие-то задачи вроде «готовить пищу дома или пойти в ресторан, сэкономив время на готовке». Однако для того, чтобы сэкономить на готовке, нужно больше заработать. И здесь человек должен решить, пойдет он по линии разделения труда (РТ) или нет: человек либо экономит время, зарабатывая деньги, чтобы хватило на ресторан, либо поступает как-то по-другому. Или пример с покупкой машины: самостоятельно ее ремонтировать либо отдавать на сервис, сэкономив время. Или пример с одеждой: штопать и гладить одежду самому или носить ее в ателье и химчистку. Все эти вопросы существуют в текущей повседневности. То есть проблема Робинзона, пример которого рассматривался раньше, рассматривается и решается в связи с конкретным развитием и продуктивностью РТ в сфере услуг, где продуктивность больше. Ибо материальных вещей много не потребляется, но большая часть задач, связанных с их потреблением, относится к сфере услуг: обслуживания и ремонта.

То же самое – насчет «свободного времени». Здесь – своя диалектика, ибо говорят о различии рабочего и свободного времени. Однако что делать в «свободное время»? Самого себя развлекать или пойти на концерт, на котором тебя будут развлекать? Здесь также имеется большой вопрос.

27. Рента

Рента в финансовом секторе. Рента – широко распространенное понятие в экономической теории, часто используемое. Проблема состоит в следующем. До сих пор, рассматривая РТ, предполагалось, что речь идет только о труде, и не рассматривались природные ресурсы с их влиянием на экономические процессы. Проблема природных ресурсов, безусловно, есть, но она на заднем плане. Однако ясно, что они имеют различное качество и производительность.

Начнем с ортодоксальной теории ренты и той роли, которую она играет в рамках классической политэкономии и ортодоксальной экономической теории. Возьмем даже не классическую политэкономию, а более ранний период. Первые, кто ставил вопрос о ренте, а также о производительном и непроизводительном труде, были физиократы. Для них производительным трудом был только сельскохозяйственный, а все остальное они относили к перераспределению произведенного в сельском хозяйстве. Они исходили из простого наблюдения: брошенное в землю зерно дает семь зерен (по тому уровню урожайности, который был во времена физиократов во Франции); корова принесла теленка, и получилось две коровы. А все остальное – перераспределение. Адам Смит спорил с физиократами, утверждая производительность любого труда, безотносительно к сфере своего производства, при этом особенностью сельского хозяйства является то, что в ней существует рента. Смит рассматривал экономический процесс как макропроцесс. Для него было очевидно, что источником богатства народа может являться только труд, поскольку природные ресурсы – данность, и все, производимое на их базе, связано с трудом. На макроуровне природных ресурсов не видно, на микроуровне наблюдается рента. Для Смита рента – вычет из труда рабочих, который они вынуждены платить землевладельцам (к которым он сам относился плохо). Он считал, что, поскольку рента включается в стоимость товара, последние оказываются дороже стоимости рабсилы, а из-за этого сама рабсила становится дороже, отчего нет возможности для развития промышленности и существует непроизводительный кругооборот средств в экономике. Решение проблемы с рентой для него – отмена хлебных законов: за границей хлеб дешевле, а потому, если хлеб завозить, то будет снижена стоимость рабсилы и сельхозпродукция будет дешевле, отсюда – увеличение прибылей в экономике, от них – привлечение инвестиций, и так далее к росту. Следующим после Смита был Рикардо, и он представил основную схему понимания ренты, ее источника и роли. Согласно Рикардо, линия издержек в сельском хозяйстве идет по асимптоте: по абсциссам – объем производства сельхозпродукции, по ординатам – цена. Это так потому, что вначале используются самые плодородные земли при минимальном спросе, а впоследствии, по мере роста спроса, используются все менее плодородные земли. Продукция сельского хозяйства продается по цене, позволяющей «замыкающему» сельхозпроизводителю окупить свою затраты. Издержки включают нормальную прибыль (7%, по Рикардо, требуемую «замыкающему» производителю, с его «замыкающими затратами»), а все, что сверх этого, составляет ренту владельца земельного участка. У замыкающего производителя есть прибыль, но нет ренты. В классической политэкономии возникло серьезное противоречие. Согласно ее классической версии, все создается трудом, и сумма стоимостей продукции равна сумме затраченного труда. Но если цены включают в себя ренту, то сумма стоимостей в народном хозяйстве будет больше затрат труда на величину ренты. И, после того, как национальное хозяйство год проработало, сумма стоимостей включает в себя эту величину. Отсюда – вопрос: если сумма произведенных за год стоимостей больше годовых затрат труда, то что есть стоимость? Отсюда был сделан вывод о том, что природные ресурсы также являются источником стоимости. Но это противоречие было в классике. В 3 томе «Капитала» Маркс обходит это противоречие следующим образом: на микроуровне он описывает дифференциальную ренту, а на макроуровне у него речь идет о том, что все производится по единым общественно необходимым затратам. То есть имеется один производитель, получающий ренту и монопольную прибыль, на макроуровне не влияющую на общие издержки и общую картину равновесия (все мельницы – на пару, одна – на энергии ручья).

Это противоречие политэкономии пытались по-разному обходить, до тех пор, пока не пришли экономиксисты, и не провели маржинальную революцию, основной идеей которой было утверждение о том, что природа тоже производит стоимость (если сумма стоимостей в народном хозяйстве будет больше затрат труда). Далее они рассуждали про капитал: стоимость зависит от ограниченных ресурсов земли, труда и капитала, и каждому из этих ресурсов соответствует свой вклад в общее производство; потому отсюда проистекают рента, зарплата и процент. Когда это было постулировано, была обнаружена еще одна проблема. Суть ее в том, что если взять производственную функцию нацэкономики, то в неоклассике она имеет вид Y=f(K,L), где нет никаких природных ресурсов. Природные ресурсы появляются в формуле Y=AK^aL^1-^a (функция Кобба-Дугласа), где им соответствует коэффициент А. Эта формула создана для определения того, как национальный доход распределяется между факторами производства (трудом и капиталом), и при таком ее виде никакой ренты все равно нет (А – это лишь масштабный коэффициент). В уравнении Кобба-Дугласа речь идет о производственном капитале.

Было проведено три дискуссии по поводу сути капитала: в начале XX века, в 1930-е гг и в 1960-е гг. Последняя дискуссия – «спор двух Кембриджей» (английского и массачусетского). В английском – леваки (Дж.Робинс), в массачусетском – ортодоксальные неоклассики (сегодня там сидят либералы).

Рассматривавшаяся классической политэкономией и Марксом дифференциальная рента есть «дифференциальная рента-1» (ДР-1), а есть еще ДР-2, которая есть рост производительности природных ресурсов (ПР) в зависимости от различия вложений в него капитала (помимо собственных различий производительности ПР). Можно считать и ДР-3, однако уже на уровне ДР-2 нормальный человек отказывается это все воспринимать. Австрийская школа – вообще противник подобного рода формул, и считает, что все экономические процессы можно оценивать только на микроуровне. В конечном итоге и классика запуталась с рентой, и неоклассика.

Что насчет ренты говорит неокономика? 1) внутри воспроизводственного контура (ВК) ренты нет. Об этом говорит функция Кобба-Дугласа, описывающая нацэкономику как воспроизводственный контур. Разумеется, одна нацэкономика отличается от другой коэффициентом А, но внутри нее самой нет никаких следов ренты; есть некий природный ресурс, на базе которого строится воспроизводственный контур, хотя в основе разных ВК могут лежать ресурсы разной продуктивности. Поэтому 2) понятие ренты и сравнение ВК появляется только с появлением денег. Отсюда следует, что 3) рента есть продукт денег, а не самостоятельный фактор, влияющий на базовое производство.

Если возвращаться к функции потребительского поведения Торнквиста, то если описывыается ВК как таковой, то для ее интерпретации относительно одного ВК (до появления денег) параметром оси абсцисс будет не доход, а продуктивность (по оси ординат параметром остается потребление). Параметр продуктивности представляет собой решение системы уравнений: А₁/Q₁+ А₂/Q₂+ А₃/Q₃=1 (определение ВК, Q – продуктивность). И три уравнения: Q₁=a₁D/(b₁+D); Q₂=a₂D/(b₂+D); Q₃=a₃D/(b₃+D), где каждое из них – функция Торнквиста для каждого из товаров, а D– общий параметр. Имеется четыре решения этой системы – значения Q₁, Q₂, Q₃, а также значение D, сответствующее точке потребления. При большем D(точки графиков на оси абсцисс) оказывается большим и потребление; этот параметр определяется по формуле D= a₁(D-D₁)/(b₁+D), D₁=0 (для первой точки первого графика потребления).

В рассматриваемой функции Торнквиста (где вместо дохода используется продуктивность), если производство первого товара зависит от качества земли, то продуктивность A₁^*>A₁, где A₁^*– продуктивность (ординатная линия, пересекающая ось абсцисс дальше по шкале продуктивности). Неоклассик сказал бы, что это есть рента, но это не так, поскольку в ВК нет денег, а простое наличие двух контуров с разной продуктивностью. Однако нужно еще ввести некоторые понятия, касающиеся ВК. Это м.б. ВК Робинзона, делящиего свой труд между тремя продуктами. В контуре с A₁^* наличествует высокоэффективный ресурс (избыток зерна), владелец которого вынужден им делиться с соплеменниками.

По базовому курсу: допустим, существует ВК с неким богатым ПР (высокопродуктивным), но он пока ограничен (хорошие стартовые условия без потенциала развития), и ВК с небогатым, но многочисленным ПР (высокий потенциал развития) и большим населением, занятым этим ресурсом, и меньшей, но существенной, частью населения, занятой производством других товаров. За счет снижения продуктивности в остальных производствах контур с бОльшим объемом ресурса может оказаться гораздо дальше по шкале продуктивности, чем контур с меньшим, но более богатым, ПР. Когда появляются деньги, товары получают цену. Количество потребляемого товара, умноженного на цену, дает доход. А в функции Торнквиста вместо продуктивности появляется доход. Тот, кому оказывается выгодно взаимодействовать через деньги, сдвигается вправо по шкале Торнквиста. Начинают сыпаться ВК, и график функции Торнквиста начинает относиться не к контурам, а к отдельным индивидам. И теперь индивидуальное владение природным ресурсом, независимо от бывших коллег по ВК, дает возможность ни с кем ничем не делиться, открывая широкий рынок за пределами ВК. Например, можно торговать со склада. Чем более эффективен ресурс, тем больше сдвиг вправо.

Далее, поскольку владение ресурсом дает денежный доход, а поставщиком денег являлся финсектор, в котором есть процент, то годовой доход = Σ_денег Х %. Из дохода и объема денег, предоставляемого финсектором, можно получить стоимость ресурса. В этом смысле проясняется, что эта стоимость – не самостоятельная величина, а некоторый подраздел финсектора.

Возникает интересный вопрос сравнения двух моделей: неоклассической, говорящей не о деньгах, как об активном факторе («вуаль»), а о ренте. Когда речь зеходит о ренте, где-то (неважно, где) сначала осваиваются богатые ресурсы, затем переходят ко все более бедным. Даже если предположить, что так оно и происходит, то почему в каком-то месте переходим к плохим ресурсам, когда все еще есть хорошие? И в каком месте появляются деньги, а в каком склад? Ибо они появляются в какой-то точке национальной территории, а не повсеместно. И осваивают природные ресурсы не по схеме «от самых богатых – к самым бедным». Они появляются где-то, где есть, например, рудник. Существует хорошо известный факт, про который многие не знают: согласно большому антропологическому материалу исследования племенных сообществ, островных по преимуществу, всюду в них существуют свои системы обмена (с ракушками, стеклянными бусами и т.п. вещами), которые долгое время считались неким аналогом денег. Однако современные исследования показывают, что провести логическую линию от этих форм обмена к современным деньгам невозможно. Прежде всего, потому, что в этих системах вообще никогда не было заботы об эквивалентности обмена, и нет даже стремления к эквивалентности. Скорее, этот обмен похож на простановку лайков в соцсети. Задача ракушечных денег – поддерживать ВК, а не разрушать его, как это делают обычные деньги. Все процессы, связанные с формированием стоимости, идут вокруг точки денег, и все, что попало в сферу распространения этой точки, монетизируется. Но это специфическая схема. Также не может быть благоприятной точки для появления денег: есть склад и есть потребность государственного управления. Можно рассматривать ситуацию, где все одинаково (вообще ничего нальзя развить), тогда там эти деньги будут функционировать без экономического эффекта, оставаясь элементами распределения. В другом месте они захватывают из своей точки большие территории (пример Индии).

Когда Адам Смит спрашивал о том, можно ли снизить долю ренты в Англии, он имел в виду то, что страна находится в периоде использования богатых ПР, и хлебные законы отгораживают народ от более продуктивных земель. Если отменить этот закон, то пойдет зерно с меньшими издержками, и доля ренты уменьшится.

Итак, с появлением денег начинает монетизироваться окружающая среда. Стоимость ресурса – это богатство, прежде всего – всякого рода недвижимость. Так же как на рубеже XX и XXI веков, однако сегодня она заменяется словом «капитализация». Как только земельный ресурс монетизировался, то его оценка все время остается неизменной, если не меняются цены. Первоначально стоимость ресурсов для их владельцев – вещь иррациональная. Финансовый сектор (представляющий собой некоторую сумму денег, изначально не заданную) разрушает ВК и осуществляет эмиссию, попадающую целиком в реальный сектор, где все монетизируется. Монета также может попасть к тому, кому не выгодно взаимодействовать с другими производителями. При этом финсектор взаимодействует с более эффективными, переходя к менее эффективным; и ценовое соотношение по разным продуктам делает их приемлемыми или неприемлемыми для воспроизводственных контуров. Деньги должны быть в реальном секторе для того, чтобы финсектор с ними работал и себе их вытягивал. Финансирование реального сектора возможно через склад. По факту такого финансирования финсектор 1) растет; 2) дифференцируется; 3) по мере роста конкуренции падает процент – в первую очередь, для самых маленьких участников рынка и, по мере падения процента, все больше участников рынка (все меньших) выдавливается из финсектора, они предъявляют спрос на ресурс, и формируется пузырь. Доход с земли есть еще не рента, но еще один рынок финансового сектора, сродни банковскому депозиту.

С учетом вышесказанного, ренты как таковой, отличной от финсектора [для неокономики] не существует – есть лишь особый подсектор финансового рынка, в котором действуют определенные законы. С этих позиций можно изучать такие вещи, как голландский пузырь (и английский столетием спустя), или как огромные счета за пользование землей, после чего землю отдавали бесплатно. Собственно, голландский пузырь и был создан мелкими участниками рынка, имевшими сбережения, но не располагавшими институтами сбережений – последние стали как раз формироваться после этих пузырей.

Также предложенное рассмотрение ренты позволяет изучать и теневую банковскую систему современного Китая, где крутится $4 трлн. В Китае депозитные ставки регулируются государством на низком уровне, а за время индустриализации в стране появилось много богатых людей, которые не хотят [вкладывать средства в банки] за мелкий процент, поэтому эти средства пошли в структуры типа финансовых пирамид. Подобными вещами занимаются банки, но без банковской лицензии. При этом долги китайских регионов составляют $3 трлн. Плюс на $3 трлн. ЗВР, плюс $3,5 трлн. внешних долгов. А внутренние долги – лучшее условие для гражданской войны (внешние долги чреваты хотя бы отечественной войной).

Часто в кризис пропагандируют золото. Но сегодня пропагандируют в мире золото тотально представители австрийской школы. При этом они очень широко распространены по миру, и в финсекторе их очень много. Пример – Saxo Bank, чье руководство является горячими сторонниками австрийской школы.

Вопрос: а что, если не золото?

Ответ: в 1991 году мне доплачивали за лекции гречкой и тушенкой, и я считаю, что это гораздо лучше, чем золото.

28. Денежное обращение, часть 1

Здесь уже не раз отмечалось, что двигателем экономики всегда являются деньги, серьезным образом меняющие хозяйственную ситуацию. Сейчас идет рассмотрение модели обращения денег; как ее формулировать? Представим уже существующую экономику с уже сформированным финсектором, уже произошло насыщение деньгами реального сектора, в котором образовались полузамкнутые рынки. И существует государство в виде дворца государя, монополизированных им месторождений золота и серебра, монетный двор и т.д. И все происходит в новогоднюю ночь, когда все представители финсектора уже закрыли сделки и готовы праздновать, переведя все деньги в кэш. И в эту ночь происходит буря, во время которой отрывается кусок земли с финсектором и уносится в океан, никто не знает, где он. (Ортодоксальная экономическая теория, кстати, рассматривает предметы и модели с предпосылками такого рода, кем-то выдуманными.) Во время очередной бури кусок земли с реальным сектором отрывается, дрейфует и присоединяется к финсектору, после чего они начинают взаимодействовать.

Что такое реальный сектор, в каком виде он оторван? Это 1) некая совокупность относительно замкнутых рынков, между которыми финсектор организовывал какие-то взаимодействия. Также это 2) кругооборот потребительских денег; в финансовом секторе – финансовые деньги; вид у тех и других одинаковый, но функции разные: финансы работают по принципу Д-Т-Д´, То есть закупка товара на дешевом рынке и перепродажа на дорогом с прибылью и учетом издержек на логистику. В реальном секторе взаимосвязи между замкнутыми рынками можно проранжировать по эффективности, которая определяется разницей цен (чем больше разница, тем более эффективны рынки), и логистическим расстоянием, выраженным стоимостью перевозки: чем она меньше, тем выше эффективность (и наоборот).

Однако здесь есть нюанс: существует минимальный уровень денег, который может обслужить сделку: закупил три мешка товара, получил прибыль и окупил все свои затраты на транспортировку и рабочее время. В таком случае чистый доход – нулевой. Если будет закуплено больше товара, то при тех же издержках может быть больше доход, однако при определенном уровне товарного избытка будет проблема, поскольку весь объем товара окажется невозможно продать; во всяком случае, доход во времени будет расти не быстро. В таком случае, если по абсциссам представить количество денег, а по ординатам – доход, то график будет представлять собой параболу, упирающуюся в ось абсцисс. Для рынков разной эффективности этот график будет разным, но его структура – та же и, в целом, будет зависеть от того, сколько средств вложено.

Откуда берется ΔД в формуле Д-Т-Д´? Это есть уменьшение потребительских денег, других денег неоткуда взять: в рассматриваемой модели остров финансового сектора уплыл со своими деньгими, и остров реального сектора приплыл со своими деньгами, при этом есть эффективные сделки – можно взять Д´. Реальный сектор отдает ΔД, поскольку, когда на дорогой рынок привозят дешевый товар, для сохранения своего привычного уровня потребления потребителю нужно иметь меньше денег (ибо на один из товаров цена упала), и это уменьшение потребности в потребительских деньгах и есть ΔД. То есть если не сохраняется уровень потребления, то деньги потребитель не отдает. То есть ΔД есть плата финсектору за удешевление цены товара. Эта ситация рассматривается для всех полузамкнутых рынков, а не отдельных. В целом, весь этот процесс – вопрос матмоделирования, который трудно описать словами.

Требуется уточнение понятия реального сектора, поскольку часто плохо понимается, что это такое. Так, обычно относимое к нему производство может быть как частью реального, так и финансового, секторов. Если производство работает по схеме Д-Т-Д´, там организуется РТ и происходит удешевление продукции, которое снижает уровень требуемых потребительских денег (создание дефляции) и, по этой причине, такое производство относится к финансовому сектору (пример – StandartOil, работающая вроде бы в производственной сфере, но вся ее идеология и управление были чисто финансовыми). В целом, любое производство, работающее на снижение в потребительских деньгах, является частью финсектора. Производство, не приносящее прибыль, является частью реального сектора. Но тогда частью реального сектора может являться и внутрирыночная торговля – например, магазин, оказывающий услугу взаимосвязи в кругообороте потребительских денег, под которую есть резерв потребительских денег. Поскольку магазин, берущий на себя вопросы логистических издержек, не имеет заработка Д´. Равным счетом банк также может быть частью реального сектора в случае, если он выступает на замкнутом рынке в качестве некоего ссудо-сберегательного, кредитного кооператива, осуществляющего услуги распределения денег во времени и получающего доход только за эти услуги, на которые, опять же, в потребительских деньгах есть некий резерв (дельта). Таково отличие реального и финансового секторов в неокономике. Также и логистика, по основанию прибыльности, м.б. как в реальном, так и в финансовом секторах.

В целом же, обычно к реальному сектору, действительно, относят себя те, кто не получает прибыли. Они же желают прихода к ним финсектора. Например, сехозпроизводители и сельхозпереработка, а также представители МБ из провинциальных лавочек.

Так, если раньше производилось и продавалось при том же уровне потребления на 100 р., а после падения цен покупается на 90 р., то, в конечном итоге, те же товар или услуга и продаваться начинают на 90 р. в общей системе рыночных взаимосвязей, а 10 р. отжимаются в финсектор. При этом сокращение объема потребительских денег происходит при сохранении производительности труда. Неясно, будет ли этот процесс равновесным для всей системы.

А если сильно снижается цена на некотором рынке, то тогда происходит разрыв с другим, более дорогим, рынком, на котором будет продан товар производителя с исходного рынка, и часть денег, отжатых на первоначальном этапе, будет производителю возмещена. Этот процесс нужно корректно моделировать. При этом беднее производители становятся в деньгах, а не в товарах. Часть денег из финансового сектора может вернуться в реальный, а если средства финсектора будут вложены в производство, то может вырасти и потребление в реальном секторе в силу существенного удешевления товаров. Но это будет рассмотрено далее.

Равным счетом и прибыль, которая в рассматриваемой модели выступает критерием отличия реального и финансового секторов, также может в некотором, бухгалтерском, смысле, иметь место внутри реального сектора. В замкнутом рынке (город с сельской округой) с растущей численностью населения, занятого трудом, и с растущим спросом. Товар, который сегодня продается на рынке, должен обеспечить покупку сырья в большем количестве для большего количества товаров. То есть за 100 мешков товара нужно выручить 101 мешок сырья для роста спроса, где этот 1 мешок – прибыль, получаемая в системе экстенсивного роста. Поскольку интенсивный рос и разделение труда – в финансовом секторе.

В этой системе понятий можно рассматривать взаимодействие реального и финансового секторов экономики. Если имел место некий объем финансовых денег, на основе которых начинается торговля и, возможно, даже разделение труда (в системе Д-Т-Д´). Чем больше денег оказывается в финсекторе, тем больше график доходности реального сектора будет стремиться к нулю; что, в свою очередь, будет означать снижение процента. В целом в системе происходит дефляция. У некоторых представителей финсектора (более мелких) доход падает до нуля, и они выпадают в реальный сектор. При этом общее количество денег финсектора растет за счет процента, а также уменьшается за счет этого выпадения. Это выпадение означает, что в условиях двух рынков с логистикой между ними выпавший начинает из зарабатывания денег оказывать услугу по доставке товара одного рынка на другой без прибыли, лишь покрывая издержки на свой труд, что оказывается возможным в силу того, что на более дешевом рынке объем потребительских денег хотя и падает, но его оказывается достаточно для того, чтобы оплатить услугу торговца с нулевой прибылью (пример – дальнобойщики, берущие в лизинг машину и едва окупающие свое существование весьма тяжелым трудом). Возникает вопрос: не рассосется ли весь финсектор в реальный по мере падения процента? Ответ пока неизвестен, но может быть дан при уточнении обдстоятельств. Есть исходное и конечное состояния, и понимание в связи с ними того, что связь между всеми рынками организована на основе предоставления услуг. Прирост этих услуг есть фиксированная величина, зависящая от исходных условий, равно как система организации связей рынков, которая также есть фиксированная величина, счетная на основе известных начальных условий (автомобили, склады и торговые дома также выпадают в реальный сектор из финансового). А в финансовом секторе его величина определяется исходной величиной плюс величиной заработанных (спекулятивных) денег (ΔД). Но величины реального и финансового секторов никак не связаны, хотя могут и случайно совпасть, и тогда финсектор рассосется. Но, как правило, поскольку количество потребительских денег в реальном секторе становится меньше, в финсекторе остается очень много денег, так что он не рассосется, когда весь реальный сектор замкнется и превратится в единую большую систему.

Далее – вопрос о том, что делать оставшемуся финсектору, когда процент сильно падает, но реальный сектор еще не замкнулся. Может ли финсектор в таком состоянии надуть кредитный пузырь? Доходы финсектора падают по мере уменьшения денег в реальном и, соответственно, снижения возможностей эти деньги отжать. Однако эти деньги можно увеличить, предоставив реальному сектору кредиты. Нужно понимать, что финсектор неоднороден: одни финансисты предоставляют кредиты, другие – отжимают деньги с реального сектора; при этом падает процент, и брать кредиты реальному сектору становится все более выгодно. Однако падает не только процент, но и цены товаров, а потому нет выгоды брать кредит для дорогой покупки товаров, если можно подождать и купить товар дешевле (ситуация, наблюдаемая последние 20 лет в Японии: у финсектора полно денег, а потребители не берут кредитов из-за дефляции). Все это – вопрос моделирования. Может быть ситуация, когда дефляция происходит медленнее, чем падение процента, и тогда кредитный пузырь надуть можно. А если финсектор еще и получает откуда-то деньги, то крудитный пузырь можно надуть очень большой, поскольку там процент будет падать гарантированно быстрее дефляции. Но, если источник вливания денег в финсектор прервется, то финсектор начнет реально отжимать потребительские деньги, что приведет к дефляционному шоку одновременно с падением производства и резким снижением потребления. В предыдущем случае дефляции ничего не происходило, но в случае дефляции в результате кредитной накачки спроса имеет место спад производства.

Продолжение рассмотрения модели со страной, в которой бурей отрывает сектора экономики. Рассмотрим ситуацию, когда после первой бури уплыл реальный сектор, а после второй – государство, и они соединились. Что такое государство в этой модели? Это месторождение драгметаллов плюс монетный двор. В реальном секторе есть только потребительские деньги. Он может расти: рождение превышает смертность, имеется занятость и со спросом идет экстенсивный рост; интенсивного роста и разделения труда, в силу отсутствия финсектора, нет. При этом количество денег в системе одно и то же, а потому дефляция (увеличение количества товаров при падении цены) будет проявляться даже без участия финсектора с некотором темпом дефляции λ. В этой ситуации появляется государство с сонмом его непроизводительных бездельников [бюрократии], который нужно кормить. Налогов пока нет. Реальный сектор считает, что монеты – круто, и за них готовы продавать свои товары. Государство печатает монету, получая с реального сектора товары на содержание армии и всей банды бездельников, что есть в государстве. Государственные деньги вбрасываются в потребительские деньги, и темп падения будет ниже λ, либо вообще не будет подниматься, либо будет инфляция.

В данной модели государственное печатание денег и есть (товарный) налог. Или обмен реальных товаров на ничего не значащие «кружки». Если речь идет о монетах (овеществленных деньгах), то здесь есть проблема издержек на их производство. Налог будет иметь место, когда эти издержки будут меньше издержек в реальном секторе; а если они равны, то это будет просто услуга по насыщению деньгами реального сектора для сохранения цен на одном уровне, и этот процесс м.б. даже приватизирован. Печатая монету, государство способствует выравниванию ситуации в реальном секторе, поскольку закупает товары там, где они дешевле. Как только денег становится больше, а товаров меньше, цены идут вверх.

Государственные деньги не приводят к углублению разделения труда – они просто раздаются. Пример – Испания, где королевские деньги переходили напрямую в потребительские деньги, и где в целом не было развития, но была инфляция; а развитие было там, где часть этих денег попадала в финсектор, но это уже было в Голландии. Государство в этом процессе выступает в качестве одностороннего потребителя – до тех пор, пока издержки реального сектора не сравняются с издержками производства монет, поскольку в некоторый момент речь может идти об ухудшении природного фактора горно-геологических условий. Монетаристы утверждают, что, исходя из начальных условий, можно посчитать, сколько нужно вбрасывать денег для того, чтобы цены (равновесно) оставались на прежнем уровне, и управлять современной экономикой. Они считают естественный (экстенсивный) рост, который делят на темп изменения скорости обращения денег, из чего производят рекомендации по денежной эмиссии. Монетаристы также говорят про капитал, но, согласно неокономике, в основе капитала также лежит труд. При этом они не знают, как капитал влияет на рост в реальности, потому их модель не работает. Но, если бы они встали на точку зрения неокономики, они все могли бы правильно посчитать. У них рост происходит из производственной функции Кобба-Дугласа Y=f(K,L), которая распадается на ΔY=ΔK+ΔL.

Далее рассмотрим ситуацию, когда все три составляющие (государство, финсектор и реальный сектор) соединились. Взаимодействие финсектора с реальным чревато дефляцией, государства с реальным – инфляцией. Что происходит здесь? Государство вбрасывает деньги в реальный сектор, а финсектор их отсасывает себе. Темпы роста финсектора увеличиваются, при этом его дефляционное давление (на реальный сектор) увеличивается и, тем самым, стимулирует государство печатать еще больше денег. В конечном итоге, по мере накопления денег в финсекторе, он начинает давать в долг государству, поскольку сам финсектор растет, а прибыль в реальном секторе падает. Получается своеобразный контур круговорота одних и тех же денег в нацэкономике, где они имеют разные функции.

Здесь было отмечено, что деньги генерирует государство. Далее будет показано, как финсектор сам по себе способен генерировать деньги.

29. Денежное обращение, часть 2

Финансовый сектор, самостоятельно производяций деньги. По этому поводу существует целая система мифологий, сидящая довольно прочно в головах экономистов и придуманная австрийской школой. Она важна, поскольку из этой мифологемы следует вывод о том, что настоящими деньгами м.б. только золото, а все остальное – фикция. Из этой же мифологемы следует конспирологическое отношение к ФРС. Это давняя история, и в последнее время она стала популярной, без достаточного понимания того, откуда она взялась. Основу этих взглядов составляет постулат о том, что капитализм и рынок – очень хорошие системы, где все хорошо устроено и сбалансировано; но в какой-то момент туда вмешались посторонние силы в виде государства и центробанков, они искажают эту систему, а если все вернуть назад, то капитализм будет замечательно развиваться. Кризис – дело чьих-то рук. Эта идея очень популярна в околонаучных кругах (в научных кругах отношение к австрийской школе более критическое).

Эта мифология, в действительности, построена на модели кредитного мультипликатора. Полностью мифология заключается в следующем. Согласно ей, изначально (в средние века) банк не был кредитным учреждением – он предоставлял людям услугу хранения драгоценностей и золотых монет, то есть был охранным предприятием, предотвращавшим криминальные риски, а самим банковским делом занимались ювелиры, поскольку имели дело с золотом. (Такое представление о происхождении банка правдоподобно, поскольку основывалось на реальных вещах. Так, шотландец Джон Лоу в свое время обучался банковскому делу у своего отца – известного ювелира.) Вторая услуга, которую начали предоставлять банки – ведение расчетных операций, в частности, векселей. Далее, согласно австрийцам, по мере роста запросов на банковские услуги, произошла неприятная вещь: поскольку регулярные обороты составляют мизерные проценты (10%) от того, что лежит, постольку банк сохраняет эти проценты в резерве, а остальные вложенные деньги (например, 900 золотых от изначальной суммы в 1000) отдает в кредит. Эти, взятые в кредит, деньги люди также несут в банк – в тот же или в другой, с которыми произойдет то же самое, что и в предыдущем случае. Отсюда, если в банк вложено, к примеру, 1000 золотых, в итоге денег стало 10 000 золотых, но в виде расписок. Таким образом, банковская система создала деньги. При этом, если есть 10%, то и мультипликатор будет 10, если 5%, то мультипликатор 20, если 2% (как это распространено в к. XX – н. XXI вв.), то мультипликатор 50%. С точки зрения австрийской модели, а также их теории товарных рынков (денег ровно столько, чтобы обслуживать товарооброт), это означает, что если положены в банк деньги, то на эту сумму (1000 золотых) не куплено имеющихся на рынке товаров. Между тем, денег образовалось 10 000 золотых расписками, и этот излишек претендует на 1000 золотых. Отсюда – вывод о том, что будет инфляция, то есть, согласно австрийцам, ситуация, когда вкладчик не предполагает превращение 1000 золотых в 10 000, которые обесцениваются из-за инфляции. Вкладчик понимает обесценение денег, решает приобрести на них товар и забирает 1000 золотых из банка. Но в банке есть лишь 100 реальных золотых, а все остальное – кредиты, которые неясно, когда вернутся. Первое, что здесь происходит – попытка банка выступить заемщиком на межбанковском рынке для того, чтобы отдать 1000 золотых. Однако дальнейшие получатели 900 золотых – честные заемщики, уже пустившие деньги в товарооборот, также страдающие от инфляции и также требующие от банка свои 900 золотых. В итоге происходит банковский кризис, банки разоряются и система схлопывается.

Когда австрийцы создали эту модель, они решили, что наличие денежного мультипликатора всегда позволяет предсказать кризис. И они, действительно, предсказали Великую Депрессию (в отличие, например, от Кейнса или крупнейшего специалиста по денежным рынкам Эрвина Фишера, изначально веривших в фундаментальность экономической системы). Единственный, кто реально предсказал Депрессию, был австриец Фридрих фон Хайек, впоследствии получивший за это Нобелевскую премию. Между тем, кризис к. XX – н. XXI вв. предсказан всеми, включая представителей австрийской школы, исходя из австрийской модели. Ее особенностью является то, что из-за ее логичности кажется, что в ней нет брешей, поскольку многое соответствует наблюдениям. Но у этой модели есть две стороны: 1) фактически наблюдаемое и 2) теоретические выводы. Вообще понятие мультипликатора вошло в экономический оборот в качестве строгой и стройной концепции довольно поздно (Э.Фишер), Шумпетер описывал мультипликатор лишь как гипотезу, отдельные намеки делал А.Смит.

Далее, согласно австрийцам, банк предолагает вкладчику не забирать денег, а оставить на условии введения процента по вкладу. В данном случае ситуацию ничего не спасает, но откладывает наступление финансового коллапса на долгий срок из-за усложнения модели. По идее, австрийская модель должна была бы работать с ежегодной цикличностью.

Центробанк. Его изобрело не государство, а банкиры. Пример – Банк Англии, который был страховым фондом, из которого банки могли взять 1000 золотых в случае необходимости, имеющей различные статистические величины.

Следующий нарратив австрийской школы – в том, что юридический анализ деятельности банков неоднозначен. С точки зрения норм гражданского права юристы-теоретики со времен Юстиниана до н. XXIвека спорят о том, является ли мошенничеством такая деятельность, долго не заканчивающаяся наступлением ущерба. Люди, использующие кредиты в данной системе, одновременно оказываются и жертвами, и соучастниками (пример – пирамида Мавроди). Однако глубокий анализ показывает, что запрет этой деятельности фактически означает запрет банковской системы. Однако, если допускать мошенничество в одной области, оно может быть допущено всюду. Государство не прекращало это мошенничество не потому, что оно в доле, а потому, что оно – первое в очереди на эти деньги в случае экстренной надобности; а потому государство передало ЦБ суверенное право эмиссии денег с одновременным правом надзора за банковской системой и провоцированием банков на проведение рисковой политики. Говорят, что ФРС не спасла Lehman Brothers, хотя это был не самый крупный банк, продемонстрировав другим, что их спасать не будут. Отсюда – главная претензия австрийской школы к ФРС: рассчитанный на автономную работу рынок, регулируемый «невидимой рукой», испорчен «произволом» Бена Бернанке и государства, которое может теперь позволить себе вести безответственную бюджетную политику (проводить олимпиады, кормить латиносов, внедрять obamacareи вообще разводить бедноту).

Действительно, картинка выглядит логично, но она важна, прежде всего, для прояснения предпосылок австрийской школы. Это большое надувательство с перемешанными нарративами, созданными в разное время и хитрым образом соединенными. В чем здесь ложь, которой здесь много, и которую они очень логично и связно продуцируют, сочетая различные нарративы?

Какова природа рассмотренных 1000 золотых, сберегаемых в банке? У австрийцев есть четкое представление о целях сбережений: они делаются для удлинения производственных циклов, причем всеми и равномерно. То есть, если 1000 пришла, то 1000 и должна уйти. Пример – амортизация станка. Приносится в банк по 100 золотых в год, затем на 1000 золотых покупается станок. Но еще кто-то уже взял 1000 и уже купил станок. Да, у кого-то может образоваться накопление, но сказать, что таких денег много, и что они запускают процесс создания денег банками, с точки зрения австрийской концепции нельзя.

Далее, нарратив кредита. Люди по-разному ценят будущие блага: тот, кто ценит эти блага выше, сберегает, а тот, кто их ценит ниже, берет кредит. Однако, если есть некий баланс (а пока никакого баланса нет), то ставка процента – то, что уравновешивает это расхождение в обществе. Но этот нарратив вообще не имеет никакого отношения к нарративу окольных способов производства. Получается, что желающие сберегать дают кредит желающим потреблять сразу, между которыми каким-то образом регулируется равновесие. Но непонятно, откуда берется такое количество кредиторов, кто и из каких средств готов платить эти проценты? Де-факто это наблюдаемо, но, исходя из предпосылок австрийской школы, это нереальная картина. Каждый элемент правдив, но в теоретической части все противоречит их картинке изначально. Никакое государство не могло такое создавать, а значит, речь идет о чем-то другом.

Австрийцы говорят о кредитном мультипликаторе, но почему бы не вести речь о чековом или вексельном мультипликаторе? В чековом мультипликаторе нет никакого ссудного процента, с которым, как с чем-то страшным, сочетаются представления последователей австрийской школы. Зачем получателю чека бежать в банк, если на нем написано, что золото есть? Это не говоря о том, что сам чек – докапиталистическое понятие неевропейского происхождения, не предполагающее никакого ссудного процента и деловых циклов (по теории Шумпетера).

Можно искать и дальше нестыковки у австрийцев, но на них нет времени. Что же происходит в действительности? В ситуации двух рынков и купца, работающего на них, который должен закупить на одном рынке партию товара и заработать процент от ее продажи на другом рынке. В данном случае не имеет значения, банковский это процент или торговый (банковский – следствие торгового), поскольку в данном случае купец представляет финансовый сектор (см. предыдущую лекцию). Что происходит с товаром – понятно: при увеличении объемов его закупок до определенных пределов он увеличивается. А что происходит с деньгами? Когда купец платит деньги для закупки товаров на первом рынке, он отдает их в реальный сектор. Товар он начинает продавать на другом рынке месяц, в течение которого накапливается сумма возврата. С точки зрения купца эти деньги простаивают, пока не накопятся. Потом он еще должен отвезти их назад (а это время и риски) и повторить сделку. Существуют и другие рынки, где продается товар, например, на третьем, где этот же товар продается вторым купцом, закупившим его у первого купца на втором рынке. И так далее, до рынка n, который обслуживает первый рынок. На каждом из этих рынков существует свой купец со своими деньгами, которые большую часть своего времени, как выясняется для них, простаивает. Однако, если между рынками существует бизнес расчетно-кассового центра (РКЦ), то все золото (а реальный сектор хочет торговать с купцами только золотом) идет в этот центр, который дает эти деньги купцу для поставки товара на третий рынок. И таких купцов, опять же, много. То есть деньги одного купца передаются другому купцу. И в этом центре (в хорошем случае) может лежать золото лишь одного купца и обслуживать сделки в рамках всего контура. Тогда как до РКЦ (берущего деньги только за услуги, или системы чеков) купцы обслуживали сделки каждый со своим объемом денег. При этом на деньги одного купца прибыль будет с каждого из рынков, то есть на одно и то же количество денег прибыль будет многократно выше. Денежный мультипликатор работает только в финсекторе: с реальным сектором купцы торгуют только за золото, а внутри себя осуществляют сделки только через чеки (записи на счетах). Если купцы все золото соберут в РКЦ, то объем операций вырастет в разы. До тех пор, пока посредством этих операций не занят весь земной шар (а произошло это лишь на рубеже XX-XXIвв.), эта система не замкнута, и ей есть куда расти и захватывать новые рынки. И в данном случае важным оказывется не столько объем денежных средств, сколько согласованность денежных потоков. В таком случае мультипликатором оказывается ускорение обращения денег относительно обращения товаров.

В этом случае вместо РКЦ м.б. банк, который выдает купцам деньги на кредитной основе. Разница лишь в том, что РКЦ (если хочет заработать) берет на себя часть рисков организации системы денежного обращения. Фактически, процент – это принятие на себя части рисков, имеющих вероятностное выражение. Наблюдаться будет картина, описанная в австрийской модели, но суть ее другая: она появляется для работы денег в финсекторе, экономя время простоя денег. Никакой конспирологии в таком подходе нет. Государство, конечно, может пристыковаться к этой системе, но возникновение последней естественно, не связано с государством и не имеет задачей надувательство.

В рамках этой системы с РКЦ ее нормальная работа предполагает, что все купцы могут продать свой товар в условиях расширения рынков. Однако рынки расширяются неравномерно, и выход на другой рынок, например, оказывается невозможен. При этом все купили товар и удовлетворили свои потребности в них, и большая часть товаров не реализовалась; ограниченный рынок оказывается насыщен финансовыми услугами. Кредиты также не возвращаются, поскольку возвращать их не с чего. По мере насыщения почему-то останавливается расширение вовне. Так, никому не была нужна арабская нефть, пока не появился танкер (даже в условиях глобальной парусной логистики). Другой пример – Китай, строивший коммунизм и не покупавший ни у кого ничего, кроме самолетов с вертикальным взлетом.

О том, что реальный сектор пользуется золотом: реальный сектор первого рынка получает золото купца, закупающего на нем товары, и это золото должно идти не купцу с рынка n (как в исходном случае), а в РКЦ; в свою очередь, доход купца со второго рынка накапливается не через поступление ему напрямую, а также через РКЦ, который одновременно снабжает из поступающего объема денег других купцов.

Из ложных нарративов австрийцев сложена картинка реальности, но, поскольку за ней также есть теоретический нарратив, она в нем интерпретируется совершенно иначе. Но эта интерпретация всем очень нравится, потому распространяются разговоры про злой, незаконно созданный, ФРС. Поскольку все ненавидят финансистов и доллар.

Современный монетаризм признает наличие мультиплоикатора, но считает его правильным. Он утверждает о необходимости правил для ЦБ, которые позволят ему управлять всем процессом. Но здесь всегда есть вопрос о том, сколько денег нужно для обслуживания экономики. Теоретически на него ответа нет, банковская система в целом отвечает практически, в зависимости от спроса на кредит: есть – дает, нет – сокращает объемы кредитования. Поэтому монетаристы не задаются вопросом о том, сколько денег нужно экономике, и отвергают золотой стандарт. Поэтому нужно правильным образом задать политику для ЦБ. При этом предлагаются простые модели (М.Фридман): есть естественный рост экономики, а значит ЦБ, по мере этого естественного роста, должны увеличивать денежную базу с поправкой на изменение скорости обращения. И все. Споря с политикой Уолкера, Фридман говорил о том, что нужно не дергать денежную базу сильно вслед за изменением конъюнктуры, а просто потерпеть. 5% естественного роста минус 3% скорости обращения, 3% расширения идет в базу, вследствие чего экономика адаптируется и станет устойчивой на 5% экономического роста без инфляции. Это исходный рецепт безинфляционного роста Фридмана, вокруг которого все крутится (инфляция, связанная с ростом – кейнсианство, разоблаченное Фридманом). То, как на рубеже XX-XXIвв. рассуждают экономисты и банкиры, отлично от простой, как топор, модели Милтона Фридмана – они ставят целевой уровень инфляции. В современных моделях экономического роста признается нейтральность денег (деньги не влияют на реальный выпуск), однако также признается, что в краткосрочном плане изменение количества денег может повлиять на реальный выпуск (усиливая или уменьшая его). Это единственное, что взято от кейнсианства, потому что ставки зарплаты не гибки к изменениям рыночной конъюнктуры. А поскольку ставки зарплаты не гибки, лучше всего иметь некий уровень инфляции, который все сглаживает в долгосрочном плане.

30. Научно-технический прогресс

НТП и инновации. На worldcrisis.ruчасто выдвигают упрек в том, что, в то время, как Григорьев и Хазин утверждают о том, что разделение труда всем рулит, в действительности всем рулят изобретатели, чему много примеров в виде различных изобретений. Этот упрек достаточно стандартен.

Предположим ситуацию, когда нужно изобрести что-то важное и существенное – например, телеграфную машину. И в этой машине нужен, к примеру, проводок. Проблема с ним решается покупкой мотка провода, либо походом на свалку и поиском нужного проводка там. Далее – вопрос: а что, если проводка этого нет в природе, и его нужно сделать самому, изобрести его? Для этого нужна собственно проволока и изоляция; и то, и другое требует изобретения способа их производства. И, если нет проводка, придет ли в голову человеку делать машину вообще?

Пример Чарльза Бэббиджа – изобретателя «арифметики труда» (по Григорьеву). В 1832 году он написал книгу про управление промышленностью. В 1833 году он изобрел разностную машину, принцип которой лег в основу арифмометров и компьютеров. И он опирался на вещи, которые тогда существовали. Бэббидж столкнулся с волной спроса, когда оказались нужны сложные расчеты и таблицы для инженеров. Он решил, что должны быть некие люди, которые выдумывают сложные алгоритмы, разлагающиеся до простых. В его времена уже существовали часовой механизм и музыкальные шкатулки (откуда взялись идеи перфокарты и перфоленты). Далее вопрос был в том, чтобы провести большую работу по расчету и конструированию. После – задача сделать. Нужно произвести конкретные детали, каких еще не было. Бэббидж изобрел два вида станков, которые используются до н. XXI в.: револьверно-токарный и поперечно-строгальный. Также он применил метод нарезки зубьев и литья. Его проект финансировался государством, однако ему самому пришлось существенно вложиться в предприятие, а также заниматься побочным изобретательством для того, чтобы получать деньги за патенты и финансировать с них изобретение аналитической машины. В частности, спидометр был создан им как побочное изобретение при разработке компьютера. В целом, Бэббидж был человеком ренессансного типа. Жена Бэббиджа впервые предложила принципы программирования и фактически являлась первым программистом в [обозримой] истории Европы. Несмотря на затраченные усилия, первая аналитическая машина была создана сыном Бэббиджа лишь в 1906 году; в целом, время ее создания заняло 73 года. Эта машина работала. Первый компьютер MarkII, созданный на площадке MIT, был разработан на основе идей Бэббиджа в 1944 году и был производительнее машины Бэббиджа.

Современный изобретатель не задумывается о том, откуда взялся проводок, который уже изобретен, массово производится и продается.

Другое дело – дизель. Не было ни станков, ни металла для этого изобретения. Первоначально существовала технология, созданная под производство стальных пушек и снарядов к ним, и на ее основе оказалось возможным создать цилиндро-поршневые граппы дизелей. Сам двигатель можно было бы сделать с колоссальными затратами без готовых технологий серийного производства, но что с этим изобретением делать дальше? Этот вопрос – о том, как привлекать инвесторов к вложению в нечто с непонятной перспективой. Еще один пример – паровая машина, являющаяся куском технологической цепочки. Такая машина бессмысленна, если нет передаточных механизмов – их также нужно изобретать. Иное дело, когда есть система передаточных механизмов с водяной мельницей, и мельница заменяется чем-то одним. В этом смысле и неокономика – такое же изобретение, использующее достижения К.Маркса, Р.Люксембург, Й.Шумпетера, Д.Кейнса и прочих авторов.

Представим позднее средневековье с его производственными цепочками. Допустим, один ремесленник изобрел нечто, позволяющее сократить в два раза технологический цикл. И он понял, что если будет производить для себя, то выгода перед другими ремесленниками будет небольшая, а если он будет продавать изобретение ремесленникам массово, то ситуация будет гораздо лучше. Ремесленники посмотрели и решили, что изобретение, действительно, выгодно. По мере поступления заказов ремесленник устраивает разделение труда, и продукт его изобретения дешевеет. Покупать начинают другие города. Другие ремесленники из схожих отраслей также начинают проявлять интерес к изобретению. Происходит расширение рынка и кастомизирующая модификация изобретения, разделение труда еще более усиливается и, тем самым, создается целая отрасль. Спустя некое время (например, 20 лет) другой ремесленник изобретает другое изделие В, сокращающее производство в три раза, понимающий, что нужно продукт изобретения продавать. Тогда он сталкивается с тем, что на рынке есть уже изделие А, которое уже производится фабрично и имеет рынок. Выясняется, что изделие В, которое лучше, чем А, по сравнению с ним неконкурентоспособно. Неясно, что было бы в случае, если б изделие В появилось раньше А. Также неясно, какая производственная цепочка могла бы быть лучше, и была ли альтернатива истории развития изделия А.

Питер Друкер считается классиком теории менеджмента, в его книге «Эпоха разрыва» (1969 г.) высказаны 2,5 мысли, важные для неокономики. Технологический мир XX века весь создан в XIX веке, все остальное – его вариации. Последний писк моды – суперсовременная мобильная связь, в основе которой лежит патент 1904 года (плюс один дополнительный от 1944 г.). Англичане пытались в Первую Мировую войну наладить связь на фронте посредством мобильного телефона, который весил 40 кг, его носили два солдата и стоил он огромных денег, которые пропадали, если в телефон попадала пуля. Бэббидж также сделал первые станки (ткацкие) с автоматическим управлением. Идея была в том, что дизайнер рисует ткань, программист формирует перфокарты, а станок производит по ним ткань с любым рисунком. Система обеспечивала массовый спрос на уникальные ткани для одежды состоятельных людей. Еще одна мысль Друкера (уже опровергнутая жизнью) – о том, что в XXвеке человечество вступило в новый технологический период, предполагающий в качестве технологий будущего ИТ и био (о нанотехнологиях он не знал). Также Друкер дал периодизацию типов научно-технического прогресса: до 1850 г. – НТП, основанный на опыте. 1850-1900 гг. – переходный период, 1900 – н.в. – НТП, основанный на «знаниях». Важно, что в англоязычной литературе знания понимаются иначе, чем в России, поскольку для русских знания – это, прежде всего, фундаментальные знания, а «опыт» связан с прикладным знанием и прикладными науками. Переходному этапу соответствует «эпоха Эдиссона». До 1850 г. Фарадей, Бэббидж и прочие великие ставили опыты в своих лабораториях, получая новые химические вещества и артефакты. В переходный период созданное в результате опытов в лабораториях соединяется с той технической системой, которая к тому времени существовала. Лампочка Эдиссона – яркий пример, приводимый Друкером (она горела до того, как Д.Медведев ее не запретил в России): она конкурировала с лампочкой англичанина Суона. Технически британская лампочка была признана лучше по светимости и экономичности, но по технологичности массового производства она была сложнее; победила более простая лампочка Эдиссона, под которую уже существовала система разделения труда и средства производства.

До 1900 года научные вопросы ставились о фундаментальных законах природы. Cэтого времени стал доминировать феномен предметно-технологического множества (ПТМ), из набора которого выбирались компоненты для решения технологических задач (проводки из вышеприведенного примера). А также – набор технологий (компетенций, которыми владеют люди).

Например, компетенции по точной обработке металла, которых сегодня в мире практически нет. Такие вещи, как ДВС или стрелковый автомат делаются подбором, то есть для соединения двух деталей существует два варианта: либо 1) сделать обе детали с нулевыми допусками, либо 2) сделать детали с разрешимыми допусками некоторой величины, которые будут соединяться до тех пор, пока они не сойдутся с нулевым допуском. Имелись целые заводы (компании Форд), осуществлявшие подгонку деталей друг к другу. Массово компетенция производства с нулевыми допусками была распространена в 1930-е гг, однако на рубеже XX и XXI вв. эта технология применяется весьма локально, а компетентные в ней специалисты высокооплачиваемы.

Другой пример – Новооскольский завод, на котором для нужд оборонной промышленности СССР был внедрен высокоточный прокат (сотые доли миллиметров), спроектированный немцами. Такой прокат был нужен и другим странам, но проблема была в том, что в Германии лишь 5% продукции с допусками высокой точности шло на оборонные нужды, а вся остальная продукция с меньшими доступами шла на нужды народного хозяйства, тогда как в СССР требовалось до 95% продукции с допусками высокой точности (порядка 4-х вагонов с чертежами завода).

Под знанием здесь понимается знание не фундаментальное, но знание ПТМ и умение с ним работать. Массовое производство создает спрос на комплектующие. Во времена пленума 1986 года была получена высокотемпературная сверхпроводимость, бывшая мечтой фундаментальных физиков. Однако в швейцарской лаборатории IBMбыла получена такая сверхпроводимость в процессе рутинной проверки проводимости вещества, полученного в рамках частного химического эксперимента. По этому поводу был скандал, поскольку за несколько лет до этого один советский физик опубликовал работу, где предсказал сверхпроводимость в веществах такого типа. Он также выбил деньги на лабораторию для создания и проверки таких веществ на следующую пятилетку. Однако нобелевскую премию получили сотрудники IBM.

В СССР была капиталистическая модель экономики, однако НТП – единственная сфера, в которой страна сошла с капиталистического пути. До 1945 года проблем с открытостью технологий не было: их покупали на Западе. Так, Челябинский метзавод (ныне Мечел) проектировался в Чикаго. После 1945 года появился железный занавес. ПТМ тех лет было богаче такового в 1920-1930 гг., однако существенно отставало от американского при сравнимых производственных задачах: ракету могли произвести, но «проводков» к ней не было. Их воровали и ввозили через третьи страны. Официальный убийца Кеннеди Ли Харви Освальд в свое время работал на Минском радиозаводе, находившемся под патронажем внешней разведки; предприятие воспроизводило и адаптировало полученные в результате разведдеятельности технологии; там он женился на дочке полковника КГБ, после чего поехал в США и якобы застрелил президента.

Кампания против низкопоклонства перед Западом 1947 года была связана с тем, что от ученых стали требовать самостоятельной работы и отказа от копирования западных образцов. Соответственно, стала перекраиваться история первооткрывателей (Уатт vsПолзунов решалось в пользу Ползунова). С другой стороны, был сменен акцент в образовании. Сталин и все руководство СССР, при всей своей революционности, «почему-то» было привержено гимназической школе, по сути, элитной, только они сделали ее массовой. Преподаватели гимназии д.б. сами печататься в научных журналах. В советских школах даже учили логику (то, чему в сегодняшней России не учат даже в иных вузах). Ориентир – поиск и выращивание талантов, на это была заточена вся система. Это начиналось со школы и предполагало разного рода кружки, олимпиады, дворцы пионеров и спецшколы. Таланты нужны, чтобы придумывать нечто новое. Основные жалобы учителей (в т.ч. школ академичесих районов Москвы) – на то, что ученики не знают, зачем и для чего они учатся; существует лишь одна категория учеников, которые знают, для чего – те, кому родители пообещали, что они продолжат учебу на Западе. В СССР научная карьера считалась гигантским достижением, о котором в стране мечтали с детства. Эта система работала на военную отрасль, и к концу СССР был огромный список технологий, по которым страна превосходила Запад. После того, как был запущен спутник, США, Япония и некоторые другие страны скопировали советское образование. Но была в таком подходе и серьезная проблема. Действительно, СССР доказал, что может делать лучше и дешевле. На 1985 год в США и СССР было по 4 млн. работников технической науки. В этой структуре в СССР было 50 тыс. талантов, а в США – порядка 1 тыс., которые можно достать из Японии, Индии и т.п. (сегодня – из экс-СССР). Проблема не в талантах. Остальные, не-таланты, есть люди, работающие с ПТМ и комбинирующие его. Не-талантность – базовое самоощущение этих людей, образующих почву, из которой таланты произрастают. В СССР они не помогают талантам, но завидуют им, а также стремятся показать себе и другим, что они не хуже. Это происходит в своего рода [сублимативной] деятельности вроде КВН, КСП, массовом увлечении йогой, радиолюбительстве и т.п. вещах, воплотившихся в образе бородатого интеллигента, носящего свитер, курящего трубку и читающего Хэмингуэя в подлиннике. Имело место разное проявление творческой энергии, но проблема была в том, что в одном случае работают 50 тыс. чел., а в другом – все 4 млн. чел. Остальные, кроме этих 50 тыс. чел., свергают советскую власть, хотя это и не была их исходная идея.

Система образования в США устроена так, что от человека требуется стать не талантом, но специалистом, бакалавром с основательными знаниями ПТМ, с которым нужно уметь работать. И работать по специальности можно всю жизнь, при этом никто не будет колоть глаза по поводу того, что работник – не талант. Однако если человек чувствует в себе призвание, он идет в магистратуру, аспирантуру и т.д. Эта 1000 человек талантов появляется по собственной воле, а не по воле «партии и правительства». А изобретение может быть доведено до ума кучей не-талантов.

Сын инструктора ЦК КПСС пристраивается к 50 тыс. талантов, и далее идет процесс моральной деградации со смещением ценностей. На н. XXIвека уже 20 лет минимум (а по-хорошему, 40 лет, после Друкера), наступила пауза в развитии ПТМ (в т.ч. глобальная).

Пленум 1986 года был посвящен проблеме внедрения инноваций. Особенность решения была в том, что их развитие замыкалось на требование не принимать к рассмотрению изобретения, которые более, чем на 1/3 состоят из новых деталей (под производство которых нужны вложения в заводы). Во времена конверсии в СССР создавали стиральные машины из оружейного титана, которые работали, будучи сброшенными с высоты 100 м. А в США авиазавод делал герметичную дверь для автобусов из 277 деталей [об этом см. последние лекции базового курса по неокономике, прочитанные в «Шанинке»].

31. Что читать

Обзор литературы. Вопрос о том, что думают об экономике. Что читать – все равно, главное – читать критически. Некоторые авторы умеют говорить очень убедительно, и потому [критически воспринимать их] бывает сложно, поскольку иной раз кажется, что все логично. Как говорил А.Гринспен, если вы поняли, что я хотел сказать, значит, вы меня не поняли. Авторы очень хорошо умеют замазывать и обходить острые углы и противоречия.

Во всяком случае, в любой хорошей работе есть модель, которой автор пользуется и которой придерживается, будь она простая или сложная. Так, австрийская школа придерживается принципа четкого прописывания и проговаривания своей модели. У Кейнса, наоборот, очень завуалированная модель, и требуется несколько раз его прочесть, чтобы восстановить модель – в том числе потому, что он постоянно отвлекается на разные высказывания, пользующиеся популярностью.

Из обощающих книг есть несколько, которые называются историей экономической мысли, которые можно читать целиком или по отдельным авторам [в них описанным]. Из переводных. Селигмен (1960 гг., переводная, СССР) – левый кейнсианец-институционалист, но не марксист. Его книга посвящена отдельным авторам в нескольких главках, не очень аналитичных, но хорошо вводящих в исторический контекст.

Далее – Марк Блауг, «Экономическая мысль в ретроспективе» (к. 1960-х гг.). Это фундаментальный труд, сделанный отчасти по авторам, отчасти по тематикам. Что могло бы быть полезно. Даны путеводители по ведущим экономическим книгам. При этом обзор по книге помещен в обсуждение темы с описанием проблематики. Григорьеву она не нравится из-за жесткости подхода Блауга, при всей ее информативности: в 1960-х гг. он пишет с точки зрения некоторой «истины» экономической теории; он не любит авторов, о которых пишет, и не видит проблем. Как ни смешно, с тех пор сам Блауг совершил эволюцию, став сторонником австрийской школы, перейдя в оппозицию к экономическому мейнстриму. Гораздо более интересна книга Блауга «Методология экономической науки, или как экономисты объясняют». Прежде всего, в 1-й части речь идет о методологии Поппера-Лакатоша. Во второй части Блауг рассматривает отдельные проблемы экономической теории с точки зрения методологии. И там он рассматривает проблематику человеческого капитала. Как исследователя его интересовали проблемы экономики образования. Там очень много нетривиальных мыслей, даже с точки зрения современной экономической ортодоксии.

Й.Шумпетер. Книга (3 т.), которую после смерти дописывала его жена. Если брать историю экономической мысли до 1950-х годов, то это, пожалуй, самый полный обзор экономической литературы. Упоминаются, разбираются и анализируются тысячи авторов, сотни концепций. Его читать интересно, но сложно – это литература для углубленного изучения. Экономические учения рассматриваются в общем контексте как истории событий, так и истории мысли. Но при этом нужно не забывать, что Шумпетер – воспитанник австрийской школы, который, в отличие от прочих австрийцев, признавал равновесие как идею, которую считал вершиной развития экономической мысли. Вытащил многие забытые и полузабытые концепции.

Учебник экономической мысли под редакцией Автономова для ГУ ВШЭ. Этот учебник, несмотря на то, что там нет особой глубины (что для него и не обязательно), хорошо написан в духе хорошей советской школы критики зарубежных учений, и авторы учебника знают, что эта критика не была голословной. Авторы вполне хорошо знают, что такое марксизм, и неплохо в нем разбираются. Хорошо написано, ярко и легко излагается.

Лекции по истории экономической мысли Лайонела Роббинса, которые он читал в 1980-90 гг. Они были записаны на пленку, затем расшифрованы и выпущены отдельной книгой. Григорьеву они не нравятся, хотя некоторые интересные вещи там есть.

В советское время был затеян проект написания истории экономической мысли в нескольких томах, но изданной уже в постсоветское время, по лекалам, заданным изначально. Читать это невозможно.

Далее – книги экономистов. Меркантилисты. Антонио де Серра («Способ государства приобрести золото и серебро, если месторождений таковых на его территории нет»). На него до сих пор ссылаются. Тот же Рикардо столкнулся с проблемой золота и серебра: откуда берутся деньги у тех, у кого нет месторождений того и другого? Он говорит о том, что эти месторождения расположены как бы за пределами экономической системы. В целом литература меркантилистов насчитывает 3 500 томов, поэтому лучше знакомиться по обзорам (Блауг, Шумпетер). Их литература – это, фактически, поиск лучших практик. Иногда – попытка обосновать, почему некоторая практика лучше (элемент экономического анализа). Юм, Кенэ. Физиократов, прямо говоря, читать не надо. В свое время Маркс вознес Кенэ, когда описывал общие модели экономического кругооборота (простого и расширенного воспроизводства), и ему был интересен предшественник. Григорьев не понимает, зачем читать Кенэ, когда есть Маркс, описывающий вещи гораздо лучше. Российский Посошков – меркантилист, а последние жили в эпоху, когда государь и государство были неразрывны: рассуждение о государе как о «хорошем хозяине»; разговора о наемном рабочем не было.

Собственно, из идей Рикардо была взята неокономическая идея о взаимодействии развитых и развивающихся стран. А сегодняшняя модель Рикардо – в формулировке теоремы Хершена-Улина-Самуэльсона (которой посвящена отдельная глава Блауга; самый ярый борец за трату государственных денег в борьбе с кризисом, П.Кругман, получил Нобелевскую премию за корректировку этой теоремы).

Роман в стихах А.Пушкина «Е.Онегин» и книга А.Смита, которую читал герой романа, являются энциклопедией экономики. У Смита – два пересекающихся пласта: 1) описание того, что видит человек, и 2) попытка понять наблюдамое в едином теоретическом осмыслении. В этом смысле Смита тяжело читать: все время имеют место переходы туда-сюда. Иногда он увлекается и не может сделать теоретический вывод, а потому бросает это занятие. У Смита точные наблюдения и выводы сочетаются со спекулятивными соображениями, и все это собрано в одну гремучую смесь из истинных и ложных утверждений. Самая известная ошибка Смита, до сих пор всех будоражащая – т.н. «догма Смита», в которой он весьма гениально опередил свое время. В этом смысле даже «Капитал» Маркса есть продукт ошибки: Смит сразу изгнал понятие капитала из научной экономической теории. В его теории есть зарплата и рента, а прибыль – это доход, связанный с наличием риска, отклонение; эту концепцию капитала лишь через 150 лет после него развил основатель (ныне доминирующей в экономическом мейнстриме) чикагской школы Фрэнк Найт в своей книге «Риск, неопределенность и прибыль». Однако, хоть капитал и был убран, была допущена ошибка. Смит говорил, что стоимость товара есть с+v+R, где R – рента, v – зарплата, с – стоимость потребленных товаров; но при этом само с разбивается на с₁+v₁+R₁, и так далее, по мере разделения, стремится к нулю. А потому стоимость исходного товара представляет собой сумму заработной платы и ренты, но взятой в цепочке разбиения. Ошибка Смита состояла в утверждении о том, что весь процесс разбиения стоимости товара происходит в рамках одного года. Маркс был одним из ярых критиков догмы Смита (хотя и далеко не первым), однако втащил в экономическую теорию понятие капитала обратно, обвиняя Смита в том, что он проспал промышленную революцию – машины, которые служат больше года (хотя Смит дружил с Уаттом, и как будто бы не заметил паровую машину, служащую 20 лет), а потому и утверждал, что Смит есть экономист ремесленной эпохи. В этом смысле капитал, как сумма разбиения стоимостей в течение года – техническая вещь, прояснением которой никто не занимался, в том числе Маркс; на основе знания об этой технической вещи, как о важном социальном явлении, и был написан «Капитал» Маркса, хотя с точки зрения корректного экономического анализа это ерунда. Маркс находил экономические процессы, состоящие лишь из зарплаты и ренты, в виде плетения корзин, сбора гальки и т.п., и пытался на реальном материале показать, как в течение года на этой основе формируется промышленная система. Расскажи Смит все правильно, возможно, и «Капитал» бы не появился. Но Смита быстро опровергли, вместе с водой выплеснув и ребенка, начав строить теории с капиталом, входящим в год и выходящим из него.

Капитал нужно было ввести, прежде всего, потому, что он есть в бухгалтерии. Кроме того, на уровне фирмы есть понятие того, что прибыль пропорциональна капиталу (во всяком случае, были статисследования по этому поводу).

Однако Маркс, говоря об эксплуатации, был, в целом, прав; в одной из лекций было продемонстрировано, как можно ввести понятие эксплуатации без введения понятия капитала – последнее вообще не нужно для объяснения эксплуатации. Научная претензия к Марксу – в противоречии между 1 и 3 тт. «Капитала», обозначенная Бем-Баверком (см. лекции). В 1 т. у Маркса формула цены – с+v+m, где m~v («~» – пропорционально). В 3 т. у Маркса формула цены – с+v+p, где p – прибыль, и p~с+v. В первой формуле речь идет о прибавочной стоимости, которая создается только живым трудом, во второй формуле речь идет о цене производства, где прибыль пропорциональна всему капиталу. В 3 т. Маркс показывает, каким образом, под увеличением капиталистической конкуренции, формула прибавочной стоимости преобразуется в формулу цены производства. Далее Маркс доказывает, что при переходе к цене производства ничего не меняется, то есть сумма стоимостей равна сумме цен производства, а сумма прибавочных стоимостей равна сумме прибыли. В свою очередь, Бем-Баверк показал, что при расчетах должно быть что-то одно. Для Маркса с – это стоимость, и считается по стоимости. Но если с рассматривается в ценах производства, то и должно рассматриваться, по Бем-Баверку, в ценах производства. Однако, если сделать пересчет формул Маркса в рамках догмы Смита, то равенство формул будет иметь место, только в пределах не года, а всего воспроизводственного цикла. Однако Маркс потратил кучу времени на то, чтобы эту догму пнуть. Между тем, Бем-Баверк знал, что Адам Смит, по большому счету, прав, но не стал применять это свое знание правоты Адама Смита к случаям с формулами Маркса. Однако в этих вещах мало кто может разобраться, поскольку никто не знает и не понимает всей этой истории. И, конечно, если пользоваться всем этим методом, то исчезает понятие капитала. Эта проблема, в целом, является еще одним источником неокономики.

В 2002-2003 гг. на русском языке вышла панорама экономической мысли к. XX столетия. В ней весьма интересная, большая методологическая часть. Из нее видна вся шаткость оснований, на которых эти знания построены. Кроме того, там немало математики, но, если обращать внимание не на формулы, а на слова (поскольку большинство экономических формул легко описываются словами), то ничего принципиально сложного там нет. Математика – одна из риторических форм, употребляемых экономистами, в действительности не имеющая никакого значения. Вообще математика – наука «в себе», одним из первых, кто сказал, что математика – не наука, был Гегель, а потому и рассматривать ее с точки зрения философии не имеет смысла, поскольку философия должна иметь дело с реальными объектами.

Пауль Мегилл, «Историческая эпистемиология». Когда речь в неокономике идет о нарративах и новых подходах к познанию, то во многом опирается на эту его работу. Он историк и достаточно правильно строит нарративы, которые хорошо читаются.

Адам Смит. Складывается впечатление, что вся последующая экономическая наука либо развивала то правильное, что у него было, либо боролось с его ошибками, либо боролось с тем правильным, что у него было. Первые 17 страниц нужно читать, остальное – просматривать и читать то, за что уцепился глаз.

Роза Люксембург. Она ближе всего к неокономике, и читать ее, развалившись на диване, невозможно. У нее серьезная критика системы воспроизводства Маркса: есть два состояния экономики, но нет механизма перехода от одного к другому – ни с точки зрения натурального процесса, ни с точки зрения денег (откуда взять деньги для большего кругооборота?). То есть та проблема, которой занимается неокономика. Для того, чтобы ее читать, нужно ознакомиться с Марксом, а также прочесть работу Ленина по поводу т.н. «вопроса о рынках», которая уже тогда адресовалась к Р.Люксембург (в к. XIX века), имевшая катастрофические последствия для советского планирования, поскольку именно в ней был сформулирован закон преимущественного роста производства средств производства над производством средств потребления («догма Ленина»). Это открытие – следствие истории экономической мысли, если ею реально заниматься.

Григорьев не знает, как относиться к Райнерту и, похоже, тот сам не знает, как к себе относиться. Он говорит, что наблюдает нечто, в связи с чем не строит теорию, но формулирует некие определения, соответствующие его представлению, и начинает ими играть. Книга Эрнандо де Сото «Загадки капитала» построена так же, как у Райнерта. Главная мысль, проводимая в ней – в том, что основная проблема развивающихся государств, существующая в рамках процесса «догонки» развитых – в том, что в них нет достаточного количества нотариусов. Но, если внимательно подумать над содержанием этой книги (а она была последней перед тем, как Григорьев сформулировал неокономику), если внимательно посмотреть на то, что он говорит о описывает, то можно понять, что он говорит о разделении труда, но в узком, безумном смысле «нехватки нотариусов». У де Cото есть поэтическое описание на три страницы о том, что такое капитал (поскольку о том, что это такое, не знает ни современная экономическая наука, ни сам де Сото). В этом же смысле существует и медведевская идея о российском «финансовом центре», который по сути представляет собой своеобразный карго-культ. Эрнандо де Сото мыслит в статической модели, так же, как Маркс в своей модели воспроизводства: есть ситуация до и ситуация после заведения нотариусов – на какие шиши их заводить? Уже существующие нотариусы существуют с уже принесенными ими доходами, из которых они оплачиваются, а перехода между этими двумя состояниями нет. И неизвестно, сколько нужно ждать, и в каком объеме их оплачивать до тех пор, пока они не принесут доход. Дело в том, что [согласно неокономике] нотариус появляется на некотором определенном уровне разделения труда, который включает в себя [многие профессии], в том числе и нотариуса.

32. Преобразование воспроизводственного контура в замкнутый рынок

Отсюда и далее будет осуществлен сбор всего того, что говорили до сих пор, и дано представление об общих особенностях функционирования экономической системы. Движение будет происходить постепенно, по пунктам. Первое, что нужно зафиксировать – то, что существует самостоятельный финансовый сектор, взаимодействующий с самостоятельым реальным. Второе – то, что существуют одни и те же деньги, которые по-разному работают в финансовом и потребительском случае. Все это будет собрано в одну модель.

Для начала отметим простую вещь, которая в дальнейшем понадобится – это формирование потребительских денег. Уже было сказано, что они образуются в результате распродажи запасов. То есть очень давно была исходная ситуация, когда производитель имел запасы, и поначалу текущий производственный оборот обслуживалтся деньгами, а затем постепенно произошла монетизация запасов. Важный вопрос: кому распродаются запасы? Они могут быть проданы только государству, а внутри экономической системы – не могут. Если взять часть экономической системы, то в какой-то момент может показаться, что запасы продаются конечным потребителям – участникам хозяйственного оборота, но в конечном итоге они все равно будут проданы государству. На одном из семинаров было сказано, что вот, было решено распродать запасы в текущем обороте среди своих, а не государству. Что это будет означать? То, что на рынок предъявляется много товара, цены на него падают, и вроде бы получается временный рост потребления. Однако если цены упали, то это значит, что сформировавшийся денежный запас будет на низком уровне (ибо распродано по дешевке). И в этой зоне цены действительно будут ниже, а деньги дороже. А если цены ниже, то на этот рынок придет финсектор и восстановит денежные запасы, закупая товары для других рынков. В конечном счете, выяснится, что все запасы все равно куплены государством, иначе говоря, иного источника денег для их покупки нет.

Без государства экономическая система работать не может, поскольку, в отличие от финансового сектора, кто-то должет выпускать деньги для потребления, а этим и занимается государство. Иногда говорят бессмыслицу про каких-то предпринимателей, которые добывают деньги в целях предпринимательства. Однако деньги (поначалу – драгметаллы) добывают для потребления; но зачем добывать деньги сверх того, что удовлетворяет потребности? Владение деньгами и так имеет место, а потому бессмысленно наращивать оборот (деньги и так в земле есть). Так что лишь государство осмысленно выпускает деньги, ибо его потребление весьма широко. Поэтому в конечном счете покупатель запасов – государство.

Далее – переход к неоднозначной вещи. Что такое исходно реальный сектор? Это набор замкнутых воспроизводственных контуров (ВК), которые под воздействием денег начинают разваливаться. Сейчас это будет прояснено более четко. Что такое эти ВК? Предположим, что в этих ВК уже сложилось товарное РТ (не робинзоновское), т.е. имеется N товаров. ВК – это система с очень жесткими пропорциями и требованиями. Допустим, в ВК есть 20 пахарей, 5 ткачей (появляющихся при минимум 21 человеке) и 1 кузнец, каждый из которых обслуживает всего 26 чел. Между ними все сбалансировано. Если допустить, что там есть рынок, то, если добавить к ним одного человека-производителя, то он никуда не впишется, и будет представлять собой отдельный ВК с более низкой производительностью, ибо ему придется и пахать, и ткать, и ковать для себя самого. Допустим, что на каком-то числе людей (52) снова был достигнут баланс, который был нарушен и вновь восстановлен на какой-то цифре (допустим, в 100 человек) – например, появился гончар, либо вместо кузнеца возникла специализированная кузня с помощниками кузнеца. Но здесь нельзя говорить о рынке и об обмене.

Еще одно соображение касательно управляемости замкнутого ВК: внутри него бессмысленно каждому участнику работать больше. Однако, если кто-то будет работать больше, то ему придется поделиться с другими участниками ВК, которые повысят свое потребление за его счет. Значит, в таком ВК нет интереса больше работать, и необходимо жесткое управление для того, чтоб участники вообще хоть как-то работали: община, рабовладение, феодальная вотчина, колония и т.п., где есть система управления, заставляющая людей работать. И в этом ВК существует не обмен, а система распределения.

Есть товары, производство которых зависит от качества земли – природных ресурсов (пример – зерно и вино), из-за чего эффективность производства товаров в разных ВК разнится. Если существует некая ойкумена, то можно произвольно взять ее часть и рассуждать про нее. Если представить ее в графике, где по абсциссам – количество продукции, по ординатам – производительность, то можно видеть, что есть некоторое количество высококачественной земли, которой хватает на производство большого количества зерна, есть некоторая часть менее качественной земли, производящей меньшее количество продукции, и такая часть, что производит совсем мало. Аналогичный график – по вину, с тремя типами земли по качеству продукции. Эта схема была при изучении ренты. Отличие от [ортодоксии] – в том, что изначально плодородие земли не задано. К чему относится тот факт, что есть наиболее плодородные по зерну земли? К тому, что эти земли, например, могут быть заняты вином. То есть лучшие земли под зерно не заняты, но они потенциально наиболее плодородны для зерна. То же самое – для случая земель под вино. Когда начинается привлечение денег, может оказаться так, что под зерно занята лишь часть наиболее плодородных для него земель, под вино – лишь часть для него.

Когда приходят деньги и начинается специализация, повышается и расширяется производительность. Однако также непонятно, как этот переход происходит. Ведь первыми включаются не те воспроизводственные контуры, в которых максимальна производительность по зерну или вину, а те, в которых разница производительности по зерну и по вину максимальна. Самые производительные могут вообще не участвовать в рыночном обмене, или же они менее заинтересованы в нем, им интересен status qwo, а введение денег для них безразлично. Участники включаются в обмен в разной последовательности. Если представить график усредненной производительности, то можно видеть, что производительность растет, но как-то скачкообразно или малой ступенчатостью. Во всяком случае, это требует серьезного моделирования. Наиболее плодородные земли вообще могут принадлежать разным ВК, и далеко не все из них сразу включаются, ибо разрыв производительности между зерном и вином у них м.б. небольшим с точки зрения установленных цен и денег. Можно было бы сказать, что в рамках начального параметра производительности из первого графика есть потенциал роста в ограниченной части ойкумены по зерну. И то же самое можно было бы сказать по вину. Но этого сказать нельзя. Потенциалы роста, конечно, есть, но неизвестно, как в концах этого роста распределятся земли.

Существует ситуация коллапса склада, запускающего деньги (склад устанавливается среди, к примеру, 1 000 ВК). Выясняется, что в какой-то части выгодно обменивать зерно на вино через склад, кому-то наоборот. Когда уставнавливаются денежные пропорции, склад не высчитывает величину ойкумены с птичьего полета. В самом начальном этапе может получиться то, что число желающих обменять зерно на вино гораздо больше, чем желающих совершить обратную сделку. Спрос на вино высокий. Вино на складе держат, исходя из потребности агентов, а не того, как это воздействует на тех, кто получит деньги и захочет обменять на складе. В результате может так оказаться, что зерна на складе полно, а вина нет. Здесь есть только один оптимальный сценарий для владельца склада. Экономист-рыночник скажет, что склад должен увеличить цены на вино и снизить на зерно. Но с т. зр. неокономики это недопустимо, поскольку изначально понятно, сколько стоят деньги, но если волевым решением начинают все это менять, то возникает недоверие к деньгам и их перестают принимать. Так что менять цены – плохой вариант. А хороший вариант – увеличить налоги на вино (все, что есть на складе, получено с натуральных налогов, причем любых). Чтобы заплатить налог, производитель вина должен расшириться. Внутри экономической системы изменятся цены, поскольку становится выгодно производить зерно, но оказывается необходимым покупать вино, чтобы заплатить налог. Может быть и другая ситуация, но когда начинает работать рыночная система, то все диспропорции склада будут сниматься за счет расширения ойкумены.

В непонятном, кривом, графике усредненной производительности появляется еще один актор: если работает только государство и его агенты, то деньги попадают случайным образом в разные контуры – в те, где ресурс обладает потенциалом, и в те, где не обладает. Контуров среднего уровня очень много, и к ним деньги попадают чаще всего. Поэтому сейчас в этот процесс нужно включить финсектор, который будет выискивать наиболе эффективных из тех, кто станет принимать участие в процессе, и организовывать между ними взаимодействие. Есть контуры, которым, сравнительно с другими, выгоднее взаимодействовать со складом, чем друг с другом. Это происходит из-за того, что финсектор прокупает по дешевке товар. Отсюда появляются три вида цен: а) официальные цены, объявленные складом; б) цены покупки, по которым участники экономической системы (реальный сектор) покупают у финсектора товаров; эти цены на начальном этапе совпадают; в) цены продажи, также относящиеся к реальному сектору, которые ниже цен а) и б).

Наиболее интересны цены продажи, поскольку их задает финсектор, и с ними все согласны. Если идет торговля с финсектором и продажа ему товаров дешевле, то получение денег само по себе ценно. Поэтому, если сосед приносит деньги, есть готовность продать ему по такой же цене, а потому это цены, по которым начинает действовать рынок в рассматриваемой части ойкумены.

По мере того, как происходит продажа собственных запасов и формирование денежных запасов участников системы, цены стремятся к ценам продаж, которые также будут меняться, поскольку, по мере роста количества денег и падения процента, цены продажи стремятся к ценам покупки, но на самом деле никогда не сравняются, а остановятся в каком-то моменте. И сформируется замкнутый рынок с ценами замкнутого рынка, которые устанавливаются только когда торговля идет за потребительские деньги; то есть по мере насыщения потребительскими деньгами устанавливается некий уровень цен. Динамика этих цен зависит от соотношения потенциалов: там, где потенциал больше, цены будут ниже. То есть замкнутый рынок подстроится под потенциальные возможности [производства]. Разумеется, будет некоторое колебание на концах потенциалов, но в любом случае разница потенциалов будет играть свою роль. Разумеется, этот процесс еще нужно моделировать, но сам процесс в целом понятен: есть произвольные цены, изначально заданные через весь механизм работы финсектора, который учтет объективные особенности той части ойкумены, по отношению к которому ведется текущее рассмотрение.

При этом контуры уже разрушены: изначально пахарь делился своим неэффективным зерном и с неэффективным виноделом, и с ткачом. Но теперь есть склад, и можно послать и винодела, и ткача куда подальше, поскольку теперь можно торговать со складом, отчего вырастет личное потребление пахаря по сравнению с тем, что он имел в своем ВК. Остальные участники ВК также должны участвовать в процессе.

Государство вбрасывает деньги в реальный сектор, из которого финансовый сектор деньги отсасывает. Сколько денег отсасывается? Если не происходит распродажи запасов, то почти все. Запасы хранятся в натуральном виде. Когда государство выпускает очень много денег, а финсектор не успевает их отсасывать, последний снижает процент, и у наиболее эффективных [производителей] в дополнение к их натуральным запасам будут также образовываться и запасы денег. И даже в этом случает будет происходить монетизация запасов, поскольку в новой системе наиболее эффективные будут иметь наиболее высокий уровень потребления, для обслуживания которого понадобились бы бОльшие запасы, чем они есть у них в исходом состоянии. И эти, сохраненные, деньги, которые остались у наиболее эффективных, есть распродажа тех будущих запасов, которые у них будут. Величина рисков увеличивается по мере увеличения запасов, которые теперь считаются в деньгах. Большее количество денег означает большее количество потребительских товаров, чем то, когда денег не было; а потому риски вырастают пропорционально. Запасы все равно должны вырасти, а потому они заранее монетизируются таким образом. А потом уже производитель может переходить к распродаже своих запасов, но все здесь происходит не сразу.

Модель индивида в неокономике. Вопрос о нем возник в связи с тем, что это сейчас активно обсуждается. Неоклассика предполагает рационального субъекта, при этом представление о нем есть главный элемент критики неоклассики. В действительности этим развлекались все. Часто неоклассики, когда их доставали, прибегали к вульгарному аргументу: получить за одно и то же, при прочих равных условиях, $2 лучше, чем $1. Это рационально, поэтому и не имеет основание для критики. В действительности в их теории к рациональности предъявляются куда больше требований, чем умение сравнить $1 и $2. Даже в элементарном случае предполагается необходимым для человека иметь в голове всю, известную ему, а также неизвестную, номенклатуру товаров, знание всех их потребительских свойств и умение формировать предпочтения по их поводу. Это уже весьма сложное требование к рациональности. Еще до появления этих требований над подобными вещами издевался Маркс на 2-й странице «Капитала», когда говорил, что в буржуазном обществе есть юридическая фикция о том, что каждый потребитель обладает знаниями в области товароведения, и тем самым заранее отвечал теоретикам полезности. Хуже того, выяснилось, что невозможно не только владеть всей информацией о товарах, но и выстроить эти предпочтения во времени на бесконечную вперед линию. Более того, когда и этого оказалось недостаточно, поскольку д.б. предпочтения, еще оказалось нужным обладать рациональными ожиданиями, то есть иметь в голове модель экономики и решать задачу общего равновесия, действуя, исходя из нее. Разумеется, в практическом применении это было смягчено и ограничено требованием инфляционных ожиданий, но все же.

Давно было проведено исследование на конкретных людях касательно приписываемых им свойств рациональности. Выяснилось, что предпочетния людей о полезности совершенно невозможно выразить кардинально. Так, лишний раз поесть лучше, чем лишний раз поспать, но во сколько раз?! Каждый должен решить это сам, и потом отвечать за эту оценку. В ординальной полезности получается все еще хуже. Экономисты к этим исследованиям относились двойственно: с одной стороны, это плохо, ибо опровергаются основы; с другой стороны, с точки зрения экономической теории, которая хочет быть экспериментальной не хуже физики, это неплохо, поскольку найдена сфера не хуже физики, в связи с чем статус экономической теории повышается в глазах ее собственных представителей.

Были попытки утверждать, что рациональность – вещь более сложная. В 2001 году случился крах доткомов, а кризис с 2008 года поднял одну проблему: «никто» вроде бы не предсказывал ни то, ни другое, но все эти исследования рациональности стали признавать [эти события] и писать о них более подробно. В ортодоксальной экономической теории случился нормативный поворот, в рамках которого было постулировано, что рынок – это, конечно, идеальнейший механизм, данный Богом людям, которые, между тем, не доросли до того, чтобы рационально им управлять. Один из выводов в связи с этим – о необходимости «подтянуть» людей до этого механизма, в частности, в виде программ «повышения финансовой грамотности населения». А также надо людей заставлять быть более рациональными, поскольку рациональный человек более счастлив и т.п.; между тем, отклонение от рациональности должно привести человека в норму в виде некоего несчастья. По этому поводу была создана целая политика в отношении развивающихся стран и их воспитания в рациональном духе; вся гипотеза – в том, что развивающиеся страны бедны, поскольку не рациональны, а потому их надо учить с помощью МВФ, Мирового Банка и т.п. вещей. Единственное дополнение, которое здесь произошло, связано с тем, что так поступать можно и с гражданами некоторых стран.

В этом контексте – о неокономике. Для Григорьева всегда было очевидно, что критика рациональности бессмысленна, поскольку, если признать, что люди ведут себя нерационально, то про экономику ничего нельзя сказать. Но как ведут себя люди? Из каких нерациональностей могут вырастать наблюдаемые диспропорции? Многие модели циклов способны с этими сложностями справляться. У Григорьева другой подход – с позиции вульгарных маржиналистов и неоклассиков. В неокономике (и она специально так разработана) если перед человеком стоит какая-то задача, то это выбор только между $1 и $2. Никаких более сложных задач перед человеком не ставится. Это внутренняя норма построения неокономики, которая обозначается сейчас в связи с обсуждениями, которые ведутся: углубляться в анализ ситуации до момента выбора. Тем самым теория запрещает себе рассматривать некоторые ситуации (в т.ч обобщенные). Однако эта методологическая установка позволяет не запутаться. В целом, откуда известно, что это 1, а это 2? Неокономика запрещает смотреть на экономическую систему сверху, из позиции Бога [в корреспондентской концепции истинности]. Также здесь есть не только выбор между 1 и 2, но и происходит изменение поведения, однако со временем. Далеко не сразу происходит обмен запасов на деньги. То есть человек работает не в рамках рациональных, а в рамках адаптивных, ожиданий. Только когда для человека очевиден работающий рынок, он замещает запасы деньгами. Также известно по собственному опыту: как только происходит сбой на рынке, деньги замещаются натуральным запасом (гречкой или солью). Это модель человека, заложенная в неокономику, иначе вся теория была бы сфальсифицирована. Недавний пример из русской литературы – инерционно-адаптивный Обломов. Каждый шаг – это повышение рисков; а в неоклассике переход к деньгам – это рациональное поведение, не связанное с рисками. В Обломовке всего в достатке, бери – не хочу, но есть жесткий рациональный контроль по одному товару – свечам, поскольку те покупаются за деньги. Переход на рыночные отношения с внешним миром связан с риском, потому Обломов на них и не переходит, однако дело все равно кончится «Вишневым садом».

33. Экономика феодализма

Был рассмотрен один вопрос, на который следует ответить иным образом, чем раньше. Раньше рассматривалась ойкумена – территория, выбранная неким, случайным, образом, на которой и по отношению к которой действуют финансовый сектор и деньги; рассматривалось, как формируется замкнутый рынок и меняются цены. В чем проблема? Раньше говорилось, что деятельность финансового сектора не может вызывать инфляцию в долгосрочном периоде (в краткосрочном – вызывает при перекредитовании населения).

Если рассматривать эту картину применительно к замкнутому рынку, то можно видеть, что снижение процента сопровождается ростом цен замкнутого рынка. То есть есть монета с некими параметрами π₁ и π₂, попадающая на рынок через склад, что позволяет обращаться двум товарам; при этом участники процесса имеют разную потребность в монетах в виду разницы выгоды от пользования ими: к тому, кто видит бОльшую выгоду от монет (и старается продать товар за монету), приходит финансовый сектор и организует торговлю, то есть покупает продукцию по цене p₁<π₁, и продает по цене π₁, при этом разница составляет процент («%»). А если торговец готов продать по цене p₁ финсектору, то также готов по этой цене продать и другому торговцу, лишь бы у него была монета. Так цена р₁ начинает распространяться в ойкумене. По мере накачивания финсектором реального в процесс вовлекаются те, для кого монета менее эффективна, процент падает, а значит, цена p₁ растет и начинает двигаться в сторону цены π₁. То же самое начинает происходить и для цены π₂. То есть имеется обычная ситуация, которую ортодоксальная экономическая теория знает и видит, и которую можно наблюдать в реальности: то, что, по мере роста доступности денег наблюдается инфляция: рост цен при падении процента.

И это, казалось бы, противоречит предыдущему утверждению, согласно которому работа финсектора не приводит к инфляции (поскольку финсектор отжимает деньги из системы). Но это следствие того, что в рассмотрение бралась не вся ойкумена, а только ее часть. Цены в этой части будут расти лишь в том случае, если там есть финсектор, который работает лишь с этой частью ойкумены. А работает он лишь с ней потому, что остальные части ему не интересны. Однако известно, что финсектор паразитирует на реализации потенциала экономического роста вследствие специализации. А поскольку потенциал экономического роста в одной части ойкумены выше, чем в остальных, финсектор присутствует именно в ней. В свою очередь, более высокий потенциал экономического роста одной части (и, соответственно, роста объема денег в ней) означает, что через финсектор происходит вытягивание денег из других областей ойкумены (дефляция), в которых этот потенциал меньше; именно эти деньги определяют инфляцию. В реальности эти процессы не наблюдаются, поскольку никто не смотрит на всю ойкумену в целом. Изолированная часть была взята к рассмотрению, поскольку это какая-то национальная экономика, и люди наблюдают только за нацэкономикой, которая быстро растет, имея высокий потенциал, но не обращают внимания на то, что финсектор работает со всей глобальной экономикой, и эта инфляция есть следствие того, что забираются деньги с других территорий и перекачиваются в нацэкономику. В свою очередь, реализация потенциала территории к росту также сопровождается инфляцией. Но неокономика понимает, как связаны процент с инфляцией, а в ортодоксии они не связаны, и в ее рамках исходят из того, что процент «как-то» устанавливается, исходя из чего можно неким образом влиять на экономические процессы посредством изменения процентной ставки.

Уже давно ЦБ объявил и реализует политику тагетирования инфляции, добиваясь того, чтобы процентная ставка стала главным инструментом регулирования экономики, дабы, как только это началось, влиять на инфляцию. Также ортодоксия не знает, в каком месте ойкумены она находится.

Еще одна причина, по которой не видна дефляция, даже если процесс происходит в рамках одной [нац]экономки – в том, что нацэкономика, например, уже внутри себя содержит единственную часть с высоким экономическим потенциалом (и финансами), а остальные ее части – с низким. По идее, рост наблюдаться не должен, однако статистически он наблюдаться будет, поскольку из частей с меньшим потенциалом откачиваются деньги, а это означает, что в них имеет место снижение интенсивности обмена на фоне роста его интенсивности в части с высоким потенциалом. В свою очередь, в местах снижения интенсивности обмена одновременно снижается и специализация. То есть сама база рынка разделения труда уменьшается. К примеру, если раньше штопали одежду в ателье, то после откачки денег финсектором штопают ее сами; то есть имеются затраты труда и потребление, но нет денежного выражения, поскольку услуга становится не торгуемой, и тратится много времени на самообслуживание. Статистика же не видит этих вещей, поскольку имеет дело лишь с тем, что имеет место на рынке (части присутствия финсектора). И в действительности здесь речь уже идет о дефляции. Таким образом, никакого противоречия здесь нет. Все это рассуждение важно для дальнейшего перехода к анализу межстранового взаимодействия (но не в этой лекции, поскольку вопрос еще требует проработки). Что касается статистики, то вопрос о том, что учитывать при статанализе – довольно давний и проблемный, и относящийся к самому устройству статистики (например, в России вне статистики существует порядка 38 млн. чел. и того, что они производят).

Пока что следует заняться еще одним вопросом, связанным с той же темой ойкумены и ее части, в которой рассматривается финсектор, который нужно рассматривать не обобщенно, а последовательно, поэтапно. Когда говорилось о предмете взаимодействия в части с высоким экономическим потенциалом, то речь шла о зерне и вине, которые рассматривались постольку, поскольку, пока не существует фирм (а фирмы как явление появляются лишь в XVIII веке), различия в производительности задаются качеством земельных ресурсов; а потому этот этап можно назвать экономикой феодализма. Что за процессы связаны с землей?

Ранее было сказано, что в ойкумене существует набор ВК разного масштаба. Прежде всего, разумеется, что не вся земля поделена между всеми ВК. Более того, нельзя сказать, что ВК занимают всю лучшую землю ойкумены. Можно сказать, что ВК опираются на некоторый природный комплекс, но нельзя сказать, что ВК используют весь природный комплекс. Изначально ВК – это племя, использующее ресурсы своего места обитания. Когда земля не занята и явно видно приближение к природным границам, то происходит почкование на ближайшие территории (подсечно-огневое земледение в России). В какой-то момент жители могут начать толкаться локтями и выдавливать друг друга из благоприятных мест, но не сразу. В этот набор ВК и вбрасываются деньги (по мере сбора дани появляется склад с монетами, и т.д.), после чего появляется представление об оценке природных ресурсов. Полнота использования земли также возникает в довольно позднее время, поскольку нужно не просто иметь землю, но и людей для того, чтобы на этой земле работать; пример – проблема Юрьева дня, XVII век: земель у бояр полно, но мало людей, которые будут на них работать. Поэтому по Марксу до феодализма имеется стадия рабовладения. По мере вброса денег ВК реагируют на это в соответствии с разной производительностью и выгодностью обмена. А когда за деньгами появляется финсектор, то деньги имеют те, кто имеет наилучшие условия либо по производству зерна, либо по производству вина (либо по производству еще чего-то: леса, железа и т.д.).

То есть появляется специализация ВК на предпочтительных ресурсах. Но тогда появляются 2 вещи. 1) Каждый ВК оказывается заинтересован в том, чтобы весь, находящийся в его распоряжении, природный комплекс использовался полностью (коли он приносит дополнительный доход); переход к ограниченности ресурсов, по большому счету, начинается только с появлением денег и их использованием. Деньги из средства распределения становятся средством обмена только после появления замкнутых рынков, которые предшествуют финсектору. Собственно, рынок замкнут лишь потому, что со всей округи пылесосятся деньги, а на нем самом растут цены. Известный исторический пример: в какой-то момент ВК Англия выяснил, что ему выгоднее всего специализироваться на производстве овец и шерсти с них (причем это стало ясно во всей [европейской] ойкумене), отсюда возникло явление огораживания земель (когда «овцы съели людей»). То есть возникла заинтересованность в земле и ее захвате; вся экономика феодализма – это захват земли. 2) На более развитых территориях уровень цен выше, чем в более слабых частях.

Еще один интересный момент, связанный с особенностями формирования государств в разных обстоятельствах. Феодальный захват земель наблюдаем в Европе в местности, где очень большая толкучка племен. На Востоке большие пространства, и там большие государства, поскольку захвату земель некому сопротивляться. С тех, кто там живет, собирают дань; конечно, жители пытаются переселяться в более благоприятные места, но там не происходит частного захвата земель, который есть в Европе, и земель, имеющих естественные границы в виде рек, гор и лесов (в настоящее время немало сведенных). На Востоке на окраинах империи – сельхозтерритории, окруженные кочевниками, которые захватывают эти земли.

ВК изначально заняты обработкой земли, но есть и какие-то ремесленники: производители луков и стрел, гошечники и т.д. – те, для кого природные ресурсы до какого-то времени также не существенны. Есть разные места Европы с месторождениями (например, железа), и по ним существуют совершенно разные истории (Венгрия, Румыния, далее – Чехия). На это историки мало обращают внимания, поскольку экономисты им не говорят, на что надо обращать внимание и что описывать. Земли начинают использоваться эффективнее и более полно по мере роста населения, происходит захват земель, и выделяются землевладельцы и ремесленники. Захват земли, кормившей ранее всех ремесленников, приводит к тому, что земля больше их не кормит, ибо продает свой товар за пределы ВК. Ремесленникам остается лишь каким-то образом включаться извне в новый процесс. Однако на этом этапе все экономические процессы задаются качеством земли и никакими другими факторами. Когда ремесленник находился внутри ВК, его благосостояние зависело от качество земли этого ВК; когда он оказывается выкинут из ВК, возникает вопрос о том, кто и как ему будет платить. Выкинутые из всех взаимодействующих (в системе замкнутых рынков) ВК ремесленники превращаются в чистую, голую рабсилу. При этом, в замкнутых рынках наиболее активно взаимодействуют самые производительные по зерну и вину; они готовы тратить часть денег на ремесленников, но они не обязаны с ремесленниками делиться. Также более бедные ВК не участвуют в процессе, но они лишаются своих ремесленников, которые идут туда, где есть торговля и более высокий спрос на его ремесло; по ним формируется рынок.

Вместе с тем, захваченные земли кто-то должен обрабатывать. Потому первые предприятия капиталистического типа – это сельхозпредприятия. В Британии найм рабсилы осуществляется на основе рентных отношений: сам не хочу обрабатывать землю, поэтому нанимаю рабочих; и это обстоятельство все очень запутывает. Однако арендное предприятие, в действительности, и есть предприятие капиталистического типа – там чистый найм рабсилы. Также до отмены Юрьева дня в России речь шла об арендаторах и наемной рабсиле. Аналогичные отношения в Европе очень сильно были скорректированы чумой (исчезла зависимости и появилась рабсила). Ремесленник идет в город, и начинается волна переселения, где формируются цеха и гильдии (по сути, профсоюзы) для защиты собственных интересов (ибо от [ремесленнических сообществ] ничего не зависит). Эти гильдии – средство просуществовать за пределами рынка. Почему огораживания в Англии привели к появлению частной собственности на землю? Процесс перераспределения земли связан с тем, что отдельная семья может обработать лишь очень ограниченный участок для выращивания, тогда как в рамках овцеводства одна семья может обработать огромный участок в качестве пастухов. Отсюда возникает вопрос о разграничении; до этого частная собственность была только на лучшие земли. Уровень, на котором человек может себя прокормить за пределами рынка [на земле], как раз и регулирует стоимость рабсилы. К тому же здесь стоит учитывать фактор сезонности: крестьянин не все время обрабатывает землю: первые рассеянные мануфактуры получали рабсилу из крестьян, которые в зимнее время ткали ткань. Ремесленник-цеховик не может снижать стоимость своего труда, поскольку он с него кормится.

Еще один момент, касающийся взаимоотношений участников: владелец-захватчик земли нанял обезземеленных, тем самым еще более повысив свое благосостояние. При этой схеме отношений финсектор не может получать свой доход со сверхприбыли от эксплуатации рабсилы, поскольку в случае сельхозпредприятия работает только качество земли. Получить доступ к сверхдоходам можно лишь путем покупки земли (когда земля становится товаром, но это уже не совсем феодализм). В торговле сверхдоходы отжать нельзя.

С полезными ископаемыми ситуация в [истории экономической науки] еще хуже: точечные земельные отношения только упоминаются, но не расписываются. Так, Будапешт вырос на месторождениях железа и развитой металлургической промышленности. Это также относится к Праге и вообще ко всей Богемии.

В сельском хозяйстве очень неоднородные производственные циклы, в ходе которых могут происходить разные сбои, создающие специфические риски. Изначально библейские ростовщики – люди, паразитировавшие на неоднороднстях производственных циклов, наживавшиеся на беде. В принципе, от любого риска можно застраховаться: в урожай меньше есть и больше откладывать. Но люди не всегда склонны к самоограничению, поэтому появляется страховка. Почему не любили кулаков? В Российской Империи существовало правило, по которому все сельхозналоги должны выплачиваться осенью до определенного периода, когда снимается урожай и цены на рынке низкие. То есть в рамках налога крестьянин имел большие потери. А кулаки были теми, кто имел свободные деньги, и кто мог их предоставить, сгладив не только производственные, но и налоговые, циклы. Однако, если по ходу дела цены не росли, то человек оказывался в кабале. Во всяком случае, в рассматриваемом процессе становления экономических отношений финсектор начинается с купцов, а банки появляются позже.

34. Экономика замкнутого рынка, часть 1

Григорьев перечислил порядка 12 экономик («экономика территориальной империи», «экономика войны», «экономика феодального хозяйства» и т.п.), которыми следовало бы заняться, пока не понял, что делает это исключительно для того, чтобы не заниматься муторным занятием – изучением экономики замкнутого рынка (ЗР). Эта тема необходима для более продуктивного дальнейшего движения в понимании неокономики. Про замкнутый рынок как основу работы финансового сектора уже упоминалось в самых общих чертах. Сейчас же будет рассмотрена экономика замкнутого рынка самого по себе, и лишь потом оценено то, какие изменения в связи с ним производит финансовый сектор.

Откуда и почему берется такой рынок? Ранее говорилось, что есть некая ойкумена в виде системы ВК. Появляется государство, которое вбрасывает сюда деньги, может продолжать это делать и дальше, а финансовый сектор делает эти процессы рациональней и легче; ибо государство может вбрасывать деньги тем, кому они не нужны, не давая тем, кому они нужны, тогда как финсектор корректирует эту ситуацию, перераспределяя деньги более корректно: находя реально заинтересованных в деньгах и выкачивая деньги из тех, кому они не нужны.

В замкнутом рынке существует два процесса, приводящих к его формированию. Так, допустим, финсектор нашел в ойкумене некоторый ВК, наиболее заинтересованный в деньгах, то есть готовый отдать свою продукцию дешевле номинала монеты, которую он ищет (финсектор только садится на желания людей). Однако кроме финсектора офертой данного ВК на интерес к монете может, кроме финсектора, воспользоваться соседний ВК. Так соседи начинают торговать друг с другом. Второй момент – начало монетизации собственных запасов ВК. Когда это сделано, финсектор уже не нужен, и он уходит из системы взаимоторгующих ВК. Образуется замкнутый рынок (ЗР). Можно ли представить этот рынок абсолютно замкнутым, или у него есть порталы? Это будет сказано дальше, а пока рассматривается только структура такого рынка.

Сложность при рассмотрении ЗР состоит в том, что в современной экономической ортодоксии и классической политэкономии (но не в австрийском, а в неоклассическом, представлении) объектом исследования является замкнутая экономика, которая описывается похожим на описание ЗР образом. В понимании неокономики ЗР принципиально и существенно отличается от понимания замкнутой экономики в ортодоксальном смысле по ряду оснований; что, в свою очередь, делает его очень сложным объектом для исследования неокономикой (тогда как в ортодоксии все здесь кажется гораздо более простым).

Отличие ортодоксии от неокономики. Ранее было сказано, что в основе замкнутого рынка лежат земельные ресурсы и процессы их специализиации. Ортодоксия описывает ситуацию с природными ресурсами в замкнутой экономике, говоря, что есть разные участки земли с разными издержками на производство сельхозпродукции, выстроенные по рангу этих издержек. Причем вся продукция у производителя является товарной; однако неокономика утверждает, что, по мере появления денег, ими начинают пользоваться те, кому они наиболее выгодны, происходит специализация и, действительно, возникает товарная продукция, которая, за вычетом продукта, тратится на собственное потребление (но оно незначительно). По мере дальнейшего проникновения денег углубляется специализация, но она все равно останавливается на землях худшего качества, где никакой товарности нет: там производится вино и зерно, но нет товарного интереса, ибо нет интереса в деньгах. Картинка, которую рисует экономическая ортодоксия, неверна. Да, на участках с низкими издержками есть несколько товаров, где до какого-то уровня есть специализация и какая-то товарность, начиная с какого-то уровня – неполная товарность, а на «концах» все только для собственного потребления. Так что если система прирастает худшим участком [с наибольшими издержками производства], то спрос не удовлетворяется, поскольку на нем, в системе замкнутой экономики, не будет существовать никакой товарности. В этом – наиболее важное отличие неокономики от ортодоксии в данном вопросе.

Ортодоксы всегда предполагают некий заданный уровень рыночного РТ, который полностью исчерпывает всю экономическую систему. В отношении сельского хозяйства, однако, это не действует. Возьмем другой пример – ремесленников. Известно, что за пределами официального рабочего дня рабочий день не заканчивается: люди идут в магазин. При некотором уровне доходов люди в магазин не ходят, а заказывают на дом; другие примеры – самостоятельный либо на сервисе ремонт авто, уборка квартиры – самостоятельная или с помощью домработницы, готовка – самостоятельная или поход в ресторан. Вместе с тем, появляются новые задачи в связи с увеличением потребления по мере роста доходов: автомобиль нужно помыть, заправить, поставить на стоянку. Эта ситуация как раз и двигает экономику: все время есть желание что-то монетизировать из объема потребления, но при этом такая потребность вырастает (принцип «купи козу» или «купи «Москвич»). То есть РТ полностью рыночной ситуацией не описывается – есть еще что-то, как раз и формирующее экономическую динамику.

Еще два момента, важных для понимания ЗР. Какой у этого рынка размер? Может ли этот рынок сформироваться без участия финсектора? Да, но он будет очень ограничен и мал – до тех пор, пока есть соседи, находящиеся в прямой логистической доступности. Финсектор может создать гораздо больший рынок, но тогда у нас в структуре занятости ЗР должны будут остаться какие-то следы финсектора. Это логистическая (транспортная) деятельность, которая (после ухода финсектора) теперь не отличается ни от какой другой деятельности – ни по доходу, ни по чему другому; также это торговля, магазины, склады и кто-то, их обслуживающий.

Торговля должна остаться, но уход финсектора означает, что торговец остается в рамках ЗР. Средства производства торговца – деньги. Когда он что-то закупает, ЗР означает, что он не может получать доход выше других ремесленников, с учетом квалификации и всего прочего. То есть д.б. такой объем капитала, который обеспечивает торговцу зарплату квалифицированного ремесленника. Однако у торговца – капитал – как правило, большая денежная сумма. А если бы она была в два раза больше? Ибо торговец там не один и, если у кого-то побольше капитала, то остальные начинают вытесняться с рынка. Между тем, на замкнутом рынке торговля может (и должна) быть организована вообще без капитала – по реализации сданной на склад продукции, за посреднический процент (комиссионные продажи). Кстати, стоит обратить внимание на тот сильно напрягающий всех факт, что крупные сети постепенно переходят именно к такой форме взаимодействия, когда все риски достаются производителю. Это не значит, что российский рынок превращается в замкнутый – скорее, сети высвобождают капитал для других, более полезных им, проектов и целей. Конечно, здесь не рассматривается «классическая неоклассика» того рода, когда промышленник или фермер говорит, что он бережет, откладывает, недопотребляет, а потом решает вложиться в торговлю, ибо, в общем-то, не особо много зарабатывает; эта схема для замкнутого рынка просто рушится, поскольку в системе такого рынка попросту невозможно отложить деньги.

Следующий, принципиально важный, момент в описании ЗР связан с вопросом о том, кто есть первичные владельцы земли. Прежде всего, это крестьянин. Он может владеть таким количеством земли, какое может обработать. Возьмем это за исходный пункт. На исторической памяти данному принципу соответствует история «Дикого Запада»: в США можно было взять столько земли, сколько гражданин мог обработать. Еще одно существенное отличие от неоклассической модели состоит в том, что, предположим, на замкнутом рынке существует равновесие (само равновесие и уровень сложности задачи, в связи с ним возникающей, здесь не рассматриваются). Предположим также, что в системе идет демографический рост. По этому поводу неоклассика говорит, что это новое население сначала должно увеличить продовольствие, за счет чего часть увеличенного населения пойдет в ремесла, а потому экономика вырастет, но медленнее, чем растет население, поскольку вовлекаются наименее эффективные земли. Это рассуждение скорее не в духе Мальтуса (ибо мальтузианское рассуждение – не динамическое), а в духе Рикардо (со времен которого экономика получила прозвище «мрачной науки»). Мальтус вызвал ажиотаж, но не был воспринят в качестве «науки», тогда как у Рикардо все было показано именно что в «научной» форме. С этим соображением неясно, что делать, однако ситуация в неокономике выглядит еще хуже. Неокономика понимает, что даже если кто-то займется сельским хозяйством на [высокозатратных] землях, то никакой товарности не будет вообще, и те, кто там находится, вообще будут за пределами экономической системы. При этом выход в издержки будет негативно влиять на заработки ремесленников, поскольку заработок неквалифицированных ремесленников определяется заработком самого худшего из земледельцев; произойдет девальвация рабсилы относительно натуральных ресурсов. Будут разные ситуации, однако в любом случае роста не будет. При этом также предполагается уход людей на новые участки и не предполагается, что старые участки могут делиться; а если предполагать последнее, то товарная продукция уменьшается хотя бы в силу того, что растет число внутренных потребителей, а общий уровень потребления снижается. Однако владельцы наиболее плодородных земель получают небольшую, но все же выгоду, и происходит улучшение социальной среды. Формально для них растет рента, но за счет снижения заработков ремесленников богатые становятся еще богаче.

Допустимый здесь пример – записка ак. Немчинова Сталину от 1927 г. по поводу кризиса хлебозаготовок. После Гражданской войны и в период НЭПа сельское население стало быстро размножаться (включая отток из городов), товарный хлеб начал уменьшаться и сформировалась тенденция к нехватке хлеба для поддержки городов. Между прочим, вполне себе неокономическое рассуждение, речь здесь фактически идет о снижении товарности.

Еще одно замечание, касающееся конфигурации ЗР. Когда мы говорим с позиции ортодоксии, все находятся на едином рынке – либо точечном, либо глобальном. С точки зрения неокономики рынок – это конкретное место, на котором происходит обмен. Что имеется в виду, когда идет речь о ЗР: это один рынок или система рынков, разбросанных по ойкумене? Если один, то оказывается логистическое ограничение (ЗР не м.б. большим). А если это система рынков, то здесь выполняется то условие, что цены на рынках отличаются не более, чем на стоимость транспортировки. Какие имеются в виду транспортировки? В системе из, например, трех рынков, не будет транзитивности. Переброска с одного рынка на другой не даст прибыли. Однако здесь речь идет о другом.

Когда шла речь про начальный период (государственный склад и распространение из него денег), допустим, что центральный рынок в ЗР из первоначального госсклада – не случайно возникший процесс, а избранное удобным место для представителей одного ЗР, после чего этот ЗР становится более широкой системой. Однако изначально рынок был выбран из одних соображений (логистический центр), а по мере расширения и замыкания ойкумены может оказаться, что этот центр не самый эффективный (с т.зр. логистики). Допустим, что есть еще один рынок, рядом с которым вся система рынков может выглядеть совсем иначе, нежели она была в исходном виде. В реальности с этим приходится часто сталкиваться, но не всегда есть понимание, почему: поначалу некоторые города процветают, затем происходит упадок, и экономическая жизнь перетекает в другой город. Это происходит вследствие изменения конфигурации ЗР. Поэтому городская структура все время «плавает». Однако бывают случаи, когда город неудачно расположен и сильно вырос. Все это – к тому, что ситуация явной смены модели расселения, на сегодняшний день имеющаяся – одна из самых базовых в России: расселение было произведено в рамках некоторой конфигурации рынков (пусть искусственно замкнутых), тогда как рынок изменился коренным образом – при том, что люди продолжают жить в тех же самых местах и ждут при этом рост во всех оставшихся точках. И все пишут себе планы экономического развития. Вроде города Мышкина, когда все делают ставку на туризм: якобы все будут друг к другу перемещаться, на чем все туристические города будут «зарабатывать».

На высоком госуровне принято как общая идея, что некоторые местности (города) нужно оставлять. Но неясно, в пользу чего их оставлять. А.Нещадин, занимавшийся этим вопросом, имел достаточно разрушительную концепцию: если едут в Москву и Питер, то между ними нужно создать единую агломерацию. Это некоторое время было концепцией Минрегионразвития. То есть понимание проблемы есть, а проработки нет. Непонятно и с моногородами, и с малыми городами на десятки тысяч жителей (многие из которых стали, по сути, большими деревнями). На сегодня 90-95% территории России убыточны. Но неясно, чего хотим и из каких соображений исходить.

Ранее было предположено равновесие для ЗР. В ортодоксальной замкнутой экономике построить равновесие – раз плюнуть. То есть там предполагается, что в экономике есть полное РТ, полностью используются ресурсы, динамика выглядит предсказуемо и описывается приведенным выше образом. В замкнутой экономике, конечно, существуют рынки, но их внутренне устройство выглядит куда более сложно, чем о том рассказывает ортодоксальная экономика. Построение равновесия сейчас осуществляется для того, чтобы понять, как ЗР из него выводится. В качестве примеров здесь рассматриваются Англия и Голландия, а не СССР (который большей частью берется как искусственное образование, понятное в структуре своей искусственности).

Исходные данные в рассматриваемой модели – земли. Все равновесие определяется не столько размером (ибо используется не вся земля, и не рассматритвается случай, когда вся земля занята), или качеством (что значит «хорошая» земля?). Как говорит Марк Блауг, вообще эти все исследования про ренту замечательные, но мы уже давно имеем дело не с природной землей, «данной Богом», но с землей, уже давно и многократно удобренной, выровненной и перепаханной. Иначе говоря, на сегодняшний день можно утверждать, что практически вся земля есть продукт труда, и вся эта теория ренты на фиг никому не нужна. Как говорилось раньше, вокруг города растут зоны: овощеводство, молочное животноводство, зерноводство и мясное животноводство (модель «изолированного государства»). Худшие земли – те, что требуют большего труда: копать канал, мелиорировать, землю завезти (так, когда создавался Израиль, землю завозили кораблями). Нужно сделать предположение о том, как эти земли распределены – без этого невозможно построить равновесие.

Еще один исходный показатель – деньги. Был какой-то исторический процесс вбрасывания денег: мало вброшено денег – участвуют самые эффективные. То есть равновесие зависит 1) о того, на каком этапе финансовый сектор ушел от [исходного состояния] – сколько вбросил денег и, тем самым, изменил структуру; и 2) от того, насколько государство не трогает систему ни налогами, ни закупками. То есть деньги остались, но в зависимости от «мешочков» с деньгами имеются разные равновесия и на ценовом уровне, и на уровне займов. Отсюда можно предположить, что количество оставшихся денег влияет на равновесие ЗР.

Земли и деньги – показатели (но пока грубые) товарности сельского хозяйства. То есть так, как считалось в СССР (там правильно считалось равновесие, но с поправкой на классовость): товары сельского хозяйства определяют возможности развития городов (ремесел), дают им пищу. Поэтому товары с/х определяют число ремесленников, но не напрямую: у ремесленников есть доход, который д.б. соизмерен с концом кривой рейтинга затрат (как живут крестьяне на самых худших землях). Так считаются заработки неквалифицированных ремесленников. Заработки квалифицированных ремесленников считаются (в модели человеческого капитала) с учетом того, скольно времени и сил нужно на освоение более сложной ремесленной профессии (для равновесия).

Кроме того, как-то должно быть описано потребление для ЗР, каковое определялось по функции Торнквиста. Допустим, оно одинаково для всех. Нужно выяснить, какой объем с/х товара нужен и в какой пропорции. Тогда нужна не просто товарность, а пропорциональная товарность. Потребление ремесленников также нужно определить с учетом функции Торнквиста. Вообще Григорьев не уверен, что в этой системе вообще д.б. экономист [а не математик?] – так сложно все построить. Первые прикидки показывают, что равновесие вообще нельзя построить, однако это еще надо проверить. Однако, даже если равновесие здесь и возможно, необходимо построить сложный итеративный процесс, и это равновесие будет зависеть от кучи разных вещей (функция денег, распределение земли и т.п.).

В данном случае ставилась задача продемонстрировать разницу двух моделей, продемонстрировать влияние внешних факторов и посмотреть, что будет, если начинать заливать деньгами эту почву.

Мальтузианская модель была простая: в долгосрочном плане человечество находится в гомеостазе с природой, и прирост обязательно сменится спадом. То есть вместо естественного м.б. искусственный регулятор, и колебания можно сглаживать – либо опускать, либо очень медленно, но поднимать уровень (с контролем рождаемости). Кембриджская история экономики имеет большую проблему: факт, что демографический переход произошел раньше индустриализации, что есть исторический курьез. Произошел рост человеческого капитала. Но почему произошел переход? Ведь получается, что переход повлиял на индустриализацию, а не наоборот. Говорят, что главный способ регулирования всего – прерванный половой акт. В XVIII в. об этом стали писать и говорить. То есть люди стали узнавать, как регулировать численность населения, и модель демографического перехода попала под модель распространения слухов (информационную модель); применение этой модели (распространения эпидемий, диффузий) распространяют на Facebook. Реальные исторические процессы никак не лезут в модели, которые предлагают экономисты.

35. Экономика замкнутого рынка, часть 2

Продолжение темы экономики замкнутого рынка. Ранее было прояснено, как рассматриваемый в рамках неокономики замкнутый рынок отличается по структуре от обычного, распространенного представления о нем в ортодоксальной экономической теории – о существовании равновесия в замкнутой экономической системе. В прошлый раз было сказано о том, что едва ли можно построить равновесие для ЗР. Довольно трудно себе представить, как ЗР полностью отделяется от финсектора. С другой стороны, довольно трудно избавиться от привычек поиска равновесия, много лет работая в рамках ортодоксальной экономической теории. Как это там выглядит?

Исходные данные:

характеристики природных ресурсов (ПР) в ЗР;
механизм распределения ПР между участниками ЗР;
количество денег (деньги – потребительские, исходные, не растущие – не финансовые);
процент, цены (потенциал монетизации и углубления специализации земель, однако % м.б. и нулевым, но даже при нем полной специализации не произойдет – будут какие-то земли, находящиеся за пределами рыночности и товарности);
численность населения участников ЗР;
потребительское поведение рассматривается в функции Торнквиста.

При этом наборе предпосылок вопрос о равновесии связан с тем, как участники распределяются по видам деятельности. Здесь, в действительности, равновесие построить можно.

Пп. 1, 2 и 3 дают объем товарной аграрной продукции, производимой с помощью природных ресурсов. Вроде бы можно добавить сюда п. 5, однако трудно себе представить численность населения, меньшую, чем товарные участки – скорее, его будет больше. То же – про финсектор: очень трудно представить, что с кем он сделал и как ушел (текущие вопросы по ходу объяснения – в сущности, про это). Не товарные участки пока не рассматриваются, однако они впоследствии понадобятся для равновесия.

Есть участки полностью товарные, и м.б. участки с частичной товарностью (описываемые как нечеткое множество). Поскольку они специализированы, у них есть внутреннее товарное потребление, вычитание которого определяет объем потребления ремесленниками. Здесь появляется сложная итеративная процедура, но она сходима при текущих предпосылках. В данном случае пп. 1 и 5 дают уровень дохода самого бедного землевладельца (который, в свою очередь, определяет доход неквалифицированного ремесленника).

При заданном уровне цен население системы ЗР будет не то чтобы довольно, но как-то сможет существовать.

Увеличение численности населения и рента. Как явление ренты связано с квазирентой? Допустим, построено некоторое равновесие с распределением населения по профессиям. Пусть при этом численность населения выросла. Куда девать дополнительное количество населения? Оно может пойти либо на более плохие участки в с/х, либо в ремесленники (а, скорее всего, и туда, и туда). Приход на более плохие участки означает, что снизится стоимость труда ремесленника, а значит, его продукция удешевится. Это означает, что увеличение доходов (и, следовательно, уровень потребления) землевладельцев вырастет. С этим в свое время боролись созданием ремесленных гильдий (ибо доходы ремесленников самые незащищенные). Даже если подорожает продукция ремесленников, у полутоварных изменятся экономические условия: они могут повысить свою товарность из-за удешевления предметов потребления.

Если, относительно условий роста ренты с лучшего участка, вспомнить, что было сказано на сей счет (см. 12 лекцию), то увеличившаяся здесь продукция – не товарная, но самопотребляющаяся, а потому никакая рента таким образом вырасти не может. Однако, поскольку включались новые участки, через снижение зарплаты ремесленника увеличиваются доходы от ренты. Также, как говорилось, возникновение капитала обусловлено задачей снижения издержек производства – пр. всего, снижения зарплаты. Ортодоксальные экономисты видят некое единство [капитала и ренты], поскольку по отношению к элементам основного капитала используют понятие квазиренты: т.е. наличие станка или чего-то еще в финансовом сравнении (купил оборудование и получаешь доход) похоже на получение ренты (купил землю и получаешь доход). Похожесть здесь еще не дает объяснения: по земле есть ситуация с увеличением продукции, а по оборудованию вроде похоже, однако в неокономике объяснение есть: рента и квазирента – один феномен, связанный со снижением зарплаты (издержек на труд). В случае с оборудованием происходит создание чего-то, аналогичного созданию хорошего участка (и получением квазиренты в связи с этим). Здесь же примечательно то, что месторождения глины лишь на позднем историческом этапе стали приобретать в собственность, ранее она была в свободном доступе.

Неокономическое, достаточно «безумное», суждение про ренту и возможность повышения дохода с отсутствующим финансовом секторе и наличии какого-то процента [финсектору нечего оттягивать из потребсектора, поскольку больше нет внешних денег, эмитируемых государством] связано с тем, что демографический процесс запускает с каким-то темпом увеличение ренты (процент там м.б. совсем другой). Кроме того, пп. 1-6 были предположены при одном механизме распределения. Как быть в случае, если земли много, и нанимаются люди для работы на ней? Плучается двойная рента – от того, что дешевеют и ремесленники, и работники [землевладельца]. При этом в ЗР не предполагается финсектор, который мог бы существовать при наличии рынка земли, который ему интересен. Кроме того, если финсектор уже был когда-то в ЗР, то рынок земли уже должен быть – для ЗР было предположено отсутствие финсектора, и то, что «как-то» ушел даже рынок земли, хотя для него существуют неизвестно какие основания.

В качестве ответа на реплику (об «известных основаниях вроде латифундизации»: остатки у владельцев лучших участков могут быть инвестированы во что-то – например, еще в землю). В таком случае, однако, латифундист оказывается в роли финсектора (О.В.Григорьев приписывает отсутствие финсектора в качестве условия № 0 в список 1-6). Даже если процент упадет до нуля, это не значит, что в ЗР не будет нетоварных земель. Нулевой процент в истории существует всего шесть лет (в феодализме его никогда не было). Кстати, насчет роста ренты есть интересный исторический момент – знаменитые итальянские (и не только – например, голландские) города с крупными мануфактурами, которые работали с дальней торговлей и привлекали ремеслеников, снижая их стоимость. Однако все это кормилось с окрестных деревень, которыми владели феодалы. Во всех исторических источниках написано, что все это развивалось до момента кризиса промышленного развития итальянских северных городов, поскольку купцы стали скупать земли, то есть использовать свои капиталы не для развития мануфактур (которые начали постепенно хиреть – потому что поднялась рента, и им стало выгоднее вкладывать свои капиталы в земли, а не в промышленность. Это как раз связано с отмеченным статусом двойного источника ренты у этих земель (если в промышленности рента растет лишь от удешевления труда наемных работников, а в сельском хозяйстве и продукция, и работники становятся дешевле). Иной пример – Россия: никто не инвестирует в производство, но растут активы (фондовые рынки, недвижимость и т.п.).

В этом же контексте – вопрос о богатстве Востока, который до XIX века был гораздо богаче Запада, имевшего устойчивый отрицательный баланс по торговле с Востоком. Запад всеми способами специализировался на производстве у себя денег (в основном серебра, предпочитавшегося китайцами), затем открыли Америку, и долгое время затыкали баланс за счет американских средств. Европа всю жизнь жила мечтами о гигантских запасах Востока. И что значит «Восток не похож на финансовый сектор?» Существует мировая религия, написанная торговцем для торговцев – ислам, религия торгового, финансового сообщества. Огромные пространства населены людьми, приверженными ей и державшими долгое время мировую торговлю, развивавшими и создававшими ее.

Про ренту вроде все ясно, но долгое время мешало понятие квазиренты. Их механизмы похожи, но было неясно, как их объединить в единое целое. Сейчас стало ясно, как они работают.

В следующий раз будут рассмотрены два ЗР, и будет предпринята попытка определить, сколько параметров определяют разницу цен, рент, процента. Это – случай рассмотрения, к примеру, торговли в разных странах, которая, кстати, уже рассматривалась.

Там, где ведется нетоварное хозяйство, есть совокупность ВК (каждый нетоварный рынок есть сам по себе ВК). И в этом смысле ЗР не есть ВК. Можно было бы товарную часть также описать как ВК, но он тоже не ВК, поскольку в ВК по-другому считался бы доход ремесленников. В отличие от ВК, в ЗР природный комлекс не един, он раздроблен на лучшие и худшие участки; кроме того, в отличие ВК (где в бедном контуре все ремесленники бедные, а в богатом все ремесленники богатые), в ЗР все ремесленники одинаковые (не в усредненном виде по усредненному природному ресурсу, а еще беднее относительно такого ресурса, как владельцы самых плохих, а не средних, участков). Картинка взаимодйствия различных ВК [из предыдущего цикла лекций] многое прояснила в теоретическом плане, однако реальное торговое взаимодействие осуществляется как взаимодействие ЗР. Механизм распределения также очень важен, поскольку влияет на уровень разделения труда. Григорьев неоднократно указывал на то, что рынок сам по себе разделения труда не создает, торговля в замкнутом ВК не порождает разделения труда (РТ); последнее создается в рамках неких управляемых структур. Более того, при переходе к рыночной экономике уровень РТ скорее даже снижается, там что-то теряется (но точно не растет). Это если есть крупная земельная собственность, которая предъявляет спрос, а уровень РТ (по шкале доходов) находится на более раннем этапе развития. Как, в таком случае, обеспечивать эти потребности? Только за счет создания их внутри хозяйства – в виде дворецкого, повара, слуг, собственной каретной мастерской, и лишь затем все это может получить рыночные формы (в частности, аутсорсинга). Так, разные (взаимодействующие) ЗР могут быть богаты по различным основаниям: один – по основанию природных ресурсов, другой – по основанию РТ (ибо в нем работает совсем другой [экономический] механизм). Что, в частности, происходит на Востоке, который держится на мелкой крестьянской собственности (ибо там есть государство, берущее со всех налоги). Еще раз: ислам – религия торговцев, а не землевладельцев. В исламской экономике нет крупного землевладения. Обычно территориальная империя основана на мелких землевладельцах; крупное землевладение в них появляется лишь в условиях нехватки денег на территории и отсутствии возможности монетизировать отношения.

В рамках ответа на реплику о корректном понимании таких исторических процессов, как формирование Речи Посполитой: сначала была получена земля с людьми в собственность, а затем все это было монетизировано, когда возникла потребность у Западной Европы. Почему Европа имела феодальные хозяйства? В восточной териториальной империи землевладельцы облагают регионы данью, которая идет в казну, после чего выстраивается четкая иерархия с централизованной оплатой. Если же с территории невозможно собрать деньги по причине отсутствия таковых, то как следует вознаграждать соратников [дружинников]? Путем раздачи земли, причем сразу большого куска, с формированием тем самым феодального хозяйства. Которое, будучи уже крупным хозяйством, создает внутри себя более высокий уровень РТ, чем на, казазалось бы, более богатом и, стоит особо подчеркнуть, рыночном Востоке. То есть рынок не создает разделения труда, и присутствующие на нем деньги мешают созданию более высокого уровня РТ.

Ранее говорилось о том, что деньги возникли в качестве монет для избежания бюрократии в государстве. В какой-то момент, когда монеты стали оседать в экономике и превращаться в деньги, государство осознало, что поступает по-дурацки: собирает натуральный налог и раздает монеты своим агентам для того, чтобы они пользовались государственным складом, когда оно может напечатать деньги и купить все для себя необходимое на рынке в гораздо большем объеме. Далее, когда государство уже покупает себе все необходимое на собственные монеты, оно сталкивается с проблемой усложнения бюрократической системы, которое должно быть осуществлено для распределения – функции, ранее осуществлявшейся с помощью монет. Для последних существует более эффективное применение. Нужно знать, сколько чего и по какой цене приобретено для государства. Поэтому превращение монет в деньги усложняет бюрократическую систему (с бОльшим объемом задач), несмотря на то, что монеты вводятся с целью избежать бюрократии.

Изначально формирование классового государства рассматривалось в рамках одного механизма – вбрасывания денег через агентов и склад. Здесь деньги имеют собственный номинал, через который рассчитываются проценты и цены. Но когда государство переходит к закупкам на рынке? Один рынок может существовать при исходном номинале, тогда как другой формируется уже на рыночных основаниях, и от этого могут сильно различаться цены, поскольку был различный механизм снабжения деньгами. Стоит отметить, что возможность коллапса склада (ситуация монет с фиксированным номиналом) уже была рассмотрена: чем быстрее развиваются рыночные отношения, тем меньше вероятность того, что произойдет такой коллапс. Единственной регулирующей реакцией на это является изменение структуры налогообложения. Иногда государство просто печатает деньги и раздает своим агентам, которые сами покупают для себя все необходимое без склада, но с гигантской контролирующей бюрократией. Нет никакой разницы, каков золотой запас США – он никому не нужен. Не золото определяет то, почему используют доллары.

36. Формы государства с экономической точки зрения

Развитие мировой экономики. Григорьев пытался штурмовать вопросы развития экономики с теоретичеких позиций, но уперся в стену. Не будучи сторонником пробивания стены лбом, он предлагает предпринять штурм с исторической стороны. С одной стороны, в прошлых лекциях говорилось с позиции элитологии, здесь же упор будет сделан на формах государства с точки зрения экономики. Будут иметься в виду, прежде всего, три следующих параметра, в аспекте влияния на них интересующих процессов:

уровень разделения труда (РТ);
социальная институционализация финсектора;
физическая мотивация торговой деятельности.

Рассмотрение начнем с племен. Известно, что изначально человечество существовало в форме племен, и что некоторые племена дожили до того момента, когда на них стало возможным смотреть с т. зр. более развитых форм цивилизации. Про племенную форму следует, во-первых, сказать, что здесь есть спорный момент: в рамках элитологического рассмотрения здесь часто упоминалось, что человеку свойственен иерархический инстинкт, который может проявлять себя разными способами, выстраиваться вокруг разных предметов и сущностей; он свойственен и животному миру. Особенности его проявления в человеческих племенах – выстраивание иерархии по линии выживания племени, хотя иерархии можно выстроить по разным основаниям. По мнению Григорьева, это случайный фактор. Если «вдруг» у первого парня на деревне появлялся интерес к выживанию племени, то племя выживало, и побеждало тех, кто выстраивал иерархию по другим линиям – это форма естественного отбора. Эта система настолько закрепилась на протяжении миллионов лет, что стала естественной нормой; тяга к «царю-батюшке» идет оттуда, и прочно закреплена в культуре. Однако за последние 5 тыс. лет этот принцип был сломан: в реальности мы не сталкиваемся с тем, чего ждем и рассматриваем как норму. Человек всегда чего-то ждет от государства, в котором давно уже сломан сам предмет ожидания и все устроено по-другому. В рамках задачи выживания племени и обслуживания его интересов вождь организует разделение труда, углубляющееся о мере роста племени и усложнения его жизни. Также вождь организует внутреннее распределение. По мере роста племени формируется племенная знать – помощники вождя, следящие за отдельными аспектами разделения труда, выстраивается организация и управление. Но все живут более-менее мирно. Однако об этом уже трудно судить: культурная норма сложилась давно, и в ее рамках отношения давно «притерлись». Т.е. племя представляет собой ВК с определенным уровнем РТ. Чем более богат природный комплекс, тем быстрее племя растет и тем глубже РТ, но дальше возникает проблема исчерпания природного комплекса: народа много, пищи на дальних территориях мало. Происходит почкование: какая-то часть населения уходит на соседние территории в рамках вполне естественного и управляемого процесса. Связи со старым племенем остаются, появляются союзы племен. Главное, что в рамках этих союзов существует т.н. реципрокный обмен, о котором также известно [исторической науке]. Ортодоксальная теория, а также Адам Смит, утверждают, что человеку, в отличие от животного, свойственен инстинкт обмена, и антропологи с историками считали, что и тогда, как сегодня, согласно этому инстинкту обмен осуществлялся по эквиваленту, и из этого обмена возникли деньги, и т.д. Более углубленное изучение обмена в реально существующих племенах показало, что никакого аналога сегодняшнему обмену (рубежа XX и XXI веков) там нет; а потому и появилось отдельное понятие реципрокного обмена, или, так сказать, «обмена ништяками» – полезными и бесполезными. Этот обмен сохранился до сегодняшних дней, и ярким его примером служат подарки на дни рождения, а также подарки, которые друг другу дарят главы государств в рамках протокола торжественных мероприятий. Обсидиан (вулканическое стекло), хорошо использовавшийся для орудий труда, очень хорошо изучен с точки зрения его распространения на 800 км, причем он становится реже по мере удаления от центра добычи, и ясно, что его распространение было не посредством торговли (ибо тогда он был бы распространен равномерно), а посредством реципрокного обмена. Современное изучение племен показало, что обмен этого типа может поддерживаться на большом расстоянии и обеспечивать достаточно большие системы связей. Это элемент социального управления достаточно крупными структурами.

Итак, в рамках схемы реципрокного обмена происходит исчерпание природных ресурсов. И с какого-то момента проблема такого исчерпания начинает решаться толкотней и вытеснением друг друга. Наряду с гражданской системой управления, состоящей из вождя и племенной знати, формируется параллельная ей, военная, система управления, подчиненная гражданской. Здесь можно пофантазировать, отметив тот факт, что во французском королевстве не король вел войну, а коннетабль, при этом королю принадлежало гражданское управление, а коннетаблю – военное. Не исключено, что здесь имеет место остаточное явление племенных структур – во всяком случае, во Франции промежуток между племенным устройством и формированием королевской власти был, по историческим меркам, незначителен. Еще раз: существует, несмотря на обратный опыт, сильная социальная инерция представлений о том, что государство должно о нас заботиться, и что д.б. вождь, который эту заботу должен воплощать и реализовывать. В других местах, однако, не было этой социальной инерции.

По мере расселения племена поделились на оседлые и кочевые, или же растениеводческие и скотоводческие. Это совершенно разные типы хозяйствования. В кочевых племенах не было постоянного контроля, и военные структуры были более независимы от гражданского управления, чем в оседлых. Но это, опять же, фантазии. Здесь возникает принципиальный вопрос: можно ли племенную структуру назвать государством? В принципе, существует традиция, особенно с появлением нацгосударства (а исторические размышления и вся историческая наука появились в рамках формирования нацгосударств), в рамках которой нацгосударство нашло для себя племя как некую основу. Ибо аналогий множество: и там, и здесь – вождь, знать, объект выражения интересов (нация и племя); то есть аналогия происходит полная. Но оставалась одна задача: поскольку между племенем и нацией существует большой промежуток истории, его надо чем-то заполнить. И его заполнили этносами, возникшими из племен и ставшими основой нацгосударства. Но если брать племя и нацгосударство, то стоит задаться вопросом о том, может ли первое дорасти до уровня второго. Развитие племени ограничено управленческими возможностями: сколько вождю ни наращивать племенную знать и не думать [обо всем на свете], невозможно представить, как схема управления, рассчитанная на десятки тысяч, перешла на систему в миллионы человек, имеющую гигантские проблемы с контролем и организацией. Это различие делает на только Григорьев. Российский историк, делающий открытия в областях, над которыми никто из историков даже не задумывался раньше – Антон Горский, выпустивший множество книг. Он четко отделяет племенные формы организации от политических (государственных) форм. При этом он весьма убедительно доказывает, что то, что и летописи, и последующие историки называют первоначальными славянскими племенами, из которых впоследствии возникла Русь, ни в каком смысле не является племенами, но уже представляют собой протогосударственные, политические, образования. Он утверждает, что в этих т.н. «племенах» не было племенной знати.

Собственно, сложное политическое образование, контролирующее племенную знать на местах, есть территориальная империя (ТИ). Она формируется в результате захвата кочевниками особых территорий. Кочевники здесь принципиально важны – это исходный пункт. Захват территорий осуществляется представителями других хозяйственных практик – не для того, чтобы на них вести свою практику. Эти земли не пригодны для кочевничества: цель захвата – исключительно грабеж, причем с некоторого момента – грабеж на регулярной основе. Почему грабеж – особенность скотоводческих племен? Они так обращаются со своим скотом: стригут и доят, то есть грабят постоянно, в чем и заключается суть их хозяйственной практики. Территориальная империя – это перенесение данной хозяйственной практики, но в другую структуру: население рассматривается как некий скот, который постоянно обрастает шерстью и который надо стричь. При этом, как со всяким скотом, его надо охранять и заботиться о нем. Поэтому при захвате уничтожается только военная сила, а население сохраняется: оно должно продолжать вести хозяйство. Поэтому, если захвачены территории племен со своими ВК, гражданская администрация (организаторы жизни) остается на месте и даже становится государственным агентом ТИ. В связи со сказанным получапется следующая структура ТИ:

центральная элита (захватчики-грабители);
региональная элита (трофейная, агенты);
территориальная элита (воины – молодые мужчины).

Перемешивание в ТИ идет преимущественно по линии территориальных элит и, в итоге, образуется более-менее единая элита, связанная родством. Как показывает опыт той же России (хотя здесь ситуация несколько другая), воины-захватчики ассимилизируются в течение нескольких поколений, особенно под влиянием перекрестных браков. На примере Российской Империи это также хорошо видно: дети территориальной элиты фактически берутся в заложники в центр империи в виде службы в войске и делания карьеры. Здесь речь идет о более развитой и богатой культуре (потому ее и грабят) со сложными социальными отношениями, которые сохраняются, а потому захватчик должен понимать эти социальные отношения на том языке, на котором они функционируют и выражаются.

В экономической части было сказано, что именно в ТИ появляются деньги. В основе все равно лежит общественный склад, поскольку собирается дань, которая где-то складируется, и всегда есть столица, [где этот склад расположен]. Первые три известные империи – Египет, Месопотамия (чаще именуемая Персией) и Китай. При этом Египет со стороны Персии часто завоевывается. Условно говоря (по результатам обсуждений на семинарах), «изначально Запад – это Персия, Восток – это Китай», и лишь позже Запад сместился в Европу. Разумеется, можно говорить, что по уровню развития технологий и разделения труда он превосходит кочевников. Но то, что мешает оседлым создавать ТИ и что, напротив, составляет преимущество кочевников в создании ТИ – это более развитый транспорт, который позволяет связать большие территории. Собственно, именно транспорт является частью хозяйственных практик, привнесенных на оседлую территорию, и благодаря ему поддерживается ТИ.

Вернемся к деньгам. Есть склад, но для чего он? Чтобы что-то делать – к примеру, пирамиды. Так, долгое время думали, что пирамиды строили рабы; недавно стало ясно, что этим занимались свободные феллахи, работавшие за плату и мечтавшие об этой работе. В рамках общественных работ с задействованием ресурсов склада возникает задача организации, учета и контроля. Далее монеты – жетоны склада – проникают в экономическую систему и становятся деньгами. При этом получается возможность оплаты не за время, а сдельно. Но при том, что в ТИ появляются деньги, можно предположить, что торговля начинается, но не сильно оживленная, поскольку деньги разрывают воспроизводственные контуры, в которых есть местные элиты, власть которых тем самым начинает шататься. Далее – вопрос: когда местные элиты смиряются с появлением денег и торговли? Когда они этот процесс возглавляют. То есть собственно финсектор в ТИ становится элитным делом, то есть элита начинает заниматься торговлей. Это принципиальное свойство ТИ. А уже позже возникает соображение о бессмысленности использования монет лишь в управленческих целях, когда можно с этими монетами выйти на рынок и купить там все необходимое, получив эмиссионнай доход (см. 2 часть 13 лекции). Только это дело нужно кому-то поручить, и этим начинает заниматься центральная элита. Т.о., торговля становится делом всей элиты. При этом сохраняется военная структура, но об этом будет сказано чуть позже.

Здесь – два теоретических соображения. Первое связано с пресловутым азиатским способом производства, который К.Маркс пару раз упомянул в своих работах, и спасибо ему за это, поскольку этим он стимулировал хоть какие-то исследования, хотя, конечно, они были не очень продуктивными, ибо пошли по ложному пути. Потому что одним из отличий этого способа производства сначала от рабовладельческого, а потом и феодального, почему-то называлось общество, в котором рабы – все. Но в прямом смысле слова там нет рабов, там есть военная элита и простой народ, который свободно торгует. Из того, что «все – рабы», делался тот вывод, что в таком обществе слабо развиты денежные отношения в отличие от Запада. Однако из неокономического анализа ТИ следует, что как раз наоборот – в них торговля была в гораздо большей степени развита, на протяжении огромных промежутков времени, в отличие от европейских «образцовых» стран. Наличие азиатского способа производства объяснялось в рамках до сих пор разрабатываемой историками концепции ирригационных (или «гидравлических») империй. Суть ее в том, что есть местности, в которых нужно организовывать проекты национального масштаба. При этом главам, или вождям, этих империй, предицируется мотивация племенных вождей – всех организовывать и строить по струнке. Ирригационные сооружения есть, к примеру, на Ниле. Однако там они индивидуальны, в крайнем случае – общинны (здесь задача – удержать ил на поле, а это решается в частных и локальных организациях). В Китае – такая же, хоть и обратная, ситуация: нужно строить дамбы. Этим занимаются локальные элиты. Все эти вещи не имеют отношения к устройству самой империи, ее структуре. Азиатский способ производства – вообще не способ производства (Маркс все время искал способы производства, а государства при этом игнорировал). То, что так называется – общие законы построения ТИ. В России не нужно строить никаких гидравлических сооружений, но она по своему устройству ТИ, а потому более похожа на Китай, Месопотамию и Египет, чем на Запад. Здесь работает государственное устройство, а не способ производства.

Второе – цикл жизни ТИ. Уже делался доклад на эту тему. Арабский ученый XIV века Ибн Халдун (недавно введенное в научный оборот понятие халдуновского цикла) – судя по всему, первый в истории практический историк-социолог, рассмотрел циклы территориальных империй. По нему все начинается с захвата [территорий] спаянными ребятами. Он упоминает слово «асабийя», которое переводят по-разному, но в действительности существует адекватный перевод этого слова – соратничество (в одной рати, вместе воевали). Место в иерархии зависит от того, кто как воевал – по заслугам. А дальше иерархия, выстроенная на соратничестве, размывается. Ибо новых задач нет, территориальная империя захватила все территории от края до края, а наследники с нижних мест начинают задаваться вопросом о главенстве.

Происходит процесс приватизации места в элите. Армия при этом становится наемной (поскольку имеется дань и можно покупать), и также приватизируется собственными военачальниками. В итоге, 4-5 поколений оказывается достаточно для того, чтобы империя дозрела до своего исчезновения. Поэтому с границ воюющие и ассоциирующиеся с кочевниками военные приходят в [прогнивший] центр снова в качестве асабийи, однако они восстанавливают, в сущности, ту же структуру власти, которая не меняется. Они просто приходят и садятся на те же места. Столица при этом может перемещаться – хотя бы потому, что при захвате, прежде всего, разрушают столицу. А народу плевать.

Город-государство. В какой географической зоне они существуют? Прежде всего, там, где есть толкотня племен, но по соседству нет кочевников, ибо последним нужны особые природные условия – степь. А потому города-государства существуют в Европе. Это имеет место не только там, но и в ЮВА, но про них известно не очень много. В Европе венгерская равнина – последняя степь, где живут угры. Города-государства (ГГ) создаются в результате захвата, но с целью не грабежа, а ведения хозяйства на новой территории, поскольку на старой вести его нет возможности. Захват организует молодежь, которой не находится места в старой племенной структуре, и возглавляют ее те, кто является профессиональным воином, поскольку профессиональные войска в толкучке племен уже есть. То есть имеет место войско+ополчение, из чего происходит социальная структура: аристократия+плебс. Но это деление только военное, по месту в войске. Однако на новой территории хозяйствуют и те и другие. Статус аристократии определяется местом в войске, а не богатством, хотя в ходе распределения богатства кто-то получает чуть больше, кто-то чуть меньше – экономическая разница невелика. В РФ вопросы войны и мира решает Совет Федерации, или сенат, но почему? Потому что в США этот вопрос также решает сенат, и этот пункт также списан с древнего мира. Сенат – орган аристократии – тех, кто отвечает за ведение войны. И эта особенность через много веков закрепляется в конституции государств, хотя сенат уже далеко не тот, что раньше.

Еще одной важной особенностью, имеющей большое культурное значение, которое никто не может объяснить, состоит в том, что, если в ТИ население – ресурс, то в городе-государстве оно – помеха. И д.б. либо уничтожено, либо изгнано, либо обращено в рабство. То есть зачищается территория. ТИ всегда исторически толерантна: можно жить и делать что угодно, нужно лишь платить налоги. Никто никого убивать не собирается. В городах-государствах Европы враг д.б. уничтожен, в крайнем случае – изгнан. На жестокость западных европейцев во время войны, как на культурную матрицу, сохранившуются с прежних времен, все обращают внимание. Это разделение «свой-чужой» сохранилось в форме нацгосударства. И только в последнее время, в период разложения политических структур Запада, возникла идея толерантности, навязав при этом форму нацгосударства территориальным империям, туда приходит нетерпимость. Российские националисты-отморозки вместе с формой привносят нетерпимость. Произошла инверсия, при которой Запад, сочинив самую нетолерантую форму общественного устройства, теперь учит нас толерантности. Однако если возникают гражданские вопросы, то по ним все равны. Отсюда развивается демократия как базовый принцип.

Был вопрос: почему не предположить, что ТИ образовались путем захвата оседлого населения оседлым населением? Потому, что социальная структура здесь другая. Так, история Египта начинается с нашествия гиксосов. В истории всегда есть какие-то кочевники, которые что-то захватывают. В ТИ есть элита и народ, который действительно бесправен, а в городе-государстве – демократия, поскольку по факту захвата толкучка племен не остановилась, другие также желают захватить эту землю, а потому всегда необходимо привлекать плебс к обороне и, если его обижать, то он может пойти против элиты.

Как сказано выше, Горский обратил внимание на то, что в структуре славянских племен нет племенной знати и вождя, и это есть критерий военно-политического образования. Вышедшие из племени в поход на дальнюю территорию молодые мужчины получают в результате захвата жен, которых поначалу похищают (и вообще, истории с похищениями жен весьма распространены; потенциальные жены остались в прежнем племени). Город-государство утрачивает уровень РТ, который был в исходном племени, в связи с чем возникают большие проблемы, которые тем или иным способом пытаются решить. Поэтому, если зона городов-государств примыкает к ТИ, то она является самым активным местом развития торговли. Если нет зоны торговли, то вопрос решается либо войной, либо процесс выстраивается демократическим путем и, тем самым, укрепляются демократические начала. Примечательно, что история располагает описанием Др. Греции и Др. Рима, где была организована активная торговля, но при этом неизвестно, кем были торговцы, поскольку в социальной структуре этих стран не было места для торговцев. Торговцами поначалу выступают представители ТИ, которые организуют торговлю и поддерживают ее на себе. В свою очередь, город-государство поставляет в ТИ сельхозпродукцию (ибо все захватчики из «племенной толкучки» первоначально садятся на землю). Впоследствии, по мере взаимодействия города-государства с ТИ, становится ясно, что производством с/х продукции заниматься невыгодно – она в изобилии и по дешевке м.б. быть получена из ТИ, в обмен на товары ремесленников, в которых теперь переквалифицируются жители города-государства. Т.о., от периферии ТИ торговля начинает проникать внутрь. Первые войны, известные истории – Пелопонесские – были войнами за контроль потоков зерна из Сицилии и Сев. Причерноморья, ведшиеся путем перекрытия трафика.

Далее – город-империя (ГИ). Толкучка племен продолжается, а захватчики пришли мирно трудиться на занятой территории. Но это не получается, поскольку кто-то нападет на ГИ, приходится с кем-то воевать. Возникает вопрос, как осваивать новые территории при существующей социальной структуре и мотивах. Захват осуществляется не из желания, а из необходимости. Город-империя – это странная и противоречивая смесь ТИ и ГГ. С одной стороны, по мере ухода но новую землю заинтересованность плебса в войне и заинтересованность аристократии в плебсе теряются. Но плебс продолжает играть важную роль в принятии решений, сохраняя свой элитный статус. При этом страна приобретает трофейные элиты по типу ТИ – вроде царицы Клеопатры, которая по статусу меньше плебея в Риме. Плебс уходит от войны, но для решения вопросов войны нужна армия, которая становится по большей части наемной. Отсюда появляется куча военачальников с частными армиями, и все это, в конечном счете, заканчивается серией гражданских войн и триумвиратов (фактически, договоров владельцев частных армий, неспособных поначалу друг друга победить). Впоследствии возникает структура ГИ: появляется один главный, выстраивающий отношение с территориальными элитами, но у него в центре находится «гнойник» в виде собственной аристократии и местного плебса. В результате ГИ приобретает [территории], будучи внутренне ослабленным и не имеющим кочевников, пока не дорастает до границ с ними. Когда же он дорастает, то попадает в халдуновский цикл, только пребывая в еще более ослабленном виде.

История знает два ГИ: Македонская и Римская. Однако Македония – не в чистм виде ГИ, поскольку она долгое время была провинцией Персидской империи. Расширение империи может дойти до естественных границ (горы-овраги); она может захватить какие-то структуры, которые территориально очень трудно удерживать в составе. Македония – ГИ с деформированной социальной структурой, что ей помогло осуществить свои завоевания. Cдругой стороны, Рим вырос, вобрав в себя остальные территории. А что за границами? Там, во внекочевнической зоне, продолжает расти демографическое напряжение. При этом сама империя внутри гнилая. В результате население хлынуло в ГИ. А каким образом это случилось, будет рассмотрено в следующей лекции.

37. Развитие мировой экономики после распада Римской империи

Ранее было сказано, как Римская Империя, как ГИ, росла, приобрела черты ТИ и стала страдать теми же болезнями, что любая ТИ. Что произошло дальше? Ранее было сказано, что эта империя была создана в зоне, ранее не предназначенной для создания ТИ. Раньше все было локально на территории, предполагающей такие локальные действия. За границами этой империи процесс продолжается: в лесах зарейнской Германии по-прежнему друг к другу приходили, завоевывали и выгоняли друг друга. Кто? Их называют «племенами», но следует сразу сказать, что это были точно не племена. Это, скорее всего, были некие военные структуры, которые переселялись, передвигались и друг с другом воевали, а собственно племенные структуры были разрушены (равно как у славян – см. выше). Благодаря Римской Империи в значительной части Европы сложилось искривленное социально-политическое пространство. Окраины воюют и желают напасть на богатый Рим, в котором всего много. У тех, кто на границе с Римом, меняется мотивация: если раньше был вопрос о захвате соседних территорий в условиях перенаселенности, то теперь – иначе: Рим – богатая территория, которую можно выгодно пограбить, и при этом мало кого интересует хозяйствование. То есть «племена» – это воинские шайки. Далее – особая политика Рима, в рамках которой он то сопротивляется этим шайкам, то отказывается от сопротивления, предпочитая покупать лояльность, натравливая одних варваров на других, что создает дополнительные предпосылки к превращению войны в бизнес. Иной раз приглашаются войска в состав римской армии с возможностью сделать карьеру. Многие варварские вожди сначала попадают в состав сенаторов, а потом появляются императоры из числа варваров.

Когда говорят о нашествии, различают две их волны: в результате первой границы удержать было невозможно, и с большинством из них были заключены договоры. По сути, в результате первой волны нашествия римская армия почти полностью заместилась варварскими войсками, расквартированными по территории империи, которые снабжались и д.б. что-то выполнять, в т.ч. защищать от других варваров. Они были гораздо более самостоятельны (чем прежняя римская армия), воевали друг с другом, а если не получали больше потребного, то могли пойти дальше грабить. Однако социальная структура Рима в результате первой волны нашествия варваров оставалась неизменной: в Риме по-прежнему сидел император и патриции – сенаторское сословие. Сама империя продолжала существовать, хотя ее структура была ослаблена и начались междоусобные войны: местное начальство, не получая помощи, переставало платить налоги, договаривалось с варварами и т.п. Вторая волна нашествия – с Запада (франки) и Востока (славяне). Здесь уже вслед за войском шли переселенцы (готы, к примеру – чисто военные лица, там не было переселенцев). Франки уже жили официально на территории империи. Славяне с эпохи второй волны до сих пор живут на балканском полуострове. Именно приход переселенцев добил структуру Римской Империи, а не нашествие вандалов и готов первой волны, поскольку переселенцы приходили с другой социальной организацией. С другой сторны, если взять франкское нашествие, то здесь также понятно: если переселенцы = войско + желающие хозяйствовать, то наличествует ситуация, когда переселенцы есть, а в империи еще много чего грабить и грабить. Войско – аристократия – уходит вперед, и не получается социальной структуры, свойственной городам-государствам. Желающие хозяйствовать просто заполнили пустоту. Не сложилось ситуации, свойственной военным демократиям. Ибо речь идет не о маленьких клочках земли, а сразу о больших территориях.

Во всей этой истории есть один вопрос, который часто не ставят, а если и ставят, то говорят, что это естественно (хотя это не естественно): почему у варварских королей власть передавалась по наследству (института наследственной власти в Риме не было, хотя она там иногда случалась)? Источники указывают на серьезное нашествие варваров в III веке, которое было отбито Римом, но тогда наследственной власти ни у кого не было. А в Vвеке приходят варварские короли с уже наследственной властью. До того войско возглавлялось харизматическими личностями до тех пор, пока они живы, а после их смерти были выборы нового лидера – ни о каком наследстве речи нет. Одна из гипотез: наследование власти связано с принятием христианства, другая: империи было удобно, в рамках условного договора, иметь стабильную власть в регионах.

Была Римская Империя типа ТИ. Ее захватчики – кочевники в союзе с частями имперских регионалов, однако они больше угрожали Восточной, чем Западной, Римской Империи. Германские банды – не кочевники, однако у них сложилась кочевническая мотивация. Если посмотреть дальнейшую историю Европы, то можно видеть, что, начиная с Карла Великого, всегда предпринимаются попытки создать в Европе ТИ. Сюда же следует отнести империю Габсбургов (вся Европа за исключением Франции). Далее – Наполеон, Гитлер, ЕС (попытки создать ТИ учащаются). Однако все время не складывается по различным причинам. Ни у кого не было сил и возможностей захватить всю территорию: захватывали некий кусок, после чего занимали оборонительную позицию и начинали драться друг с другом, и это все продолжалось достаточно долго. Благодаря переселению франки были первыми, кто начал строить новую империю.

Полному краху римских структур способствовал Юстиниан – император Восточной Римской Империи, начавший отвоевывать значительные куски империи (реконкиста), поссорив римскую аристократию с варварами, не имея при этом достаточно войска для расширения и укрепления своих завоеваний. Поэтому, когда войска Восточной Римской Империи были разбиты, то вместе с ними была уничтожена и вся римская аристократия. С этого момента и социальная структура оказалась разрушенной. Карл Великий контролировал далеко не всю территорию, хотя и значительную ее часть: Зап. Германию, Сев. Италию. Здесь сработал фактор наследственности, причем в самом дурном виде: три сына делят королевство. Несмотря на попытки, ТИ не сложилась из-за внезапно вспыхнувшего противостояния императора и папы. После краха социальной структуры Римской Империи сохранился лишь один ее управленческий компонент – Католическая Церковь. В ней были проблемы, поскольку первая волна нашествия – это язычники, впоследствии принявшие неортодоксальное арианство. В этом смысле франки, сразу перешедшие от язычества к ортодоксии, использовались церковью для натравливания на еретические государства, в то время как сама церковь занималась миссионерством. Когда с арианством было покончено, сформировалась общеевропейская управляющая церковная структура на фоне разрозненной между разными королевствами (а внутри королевств – между разными графствами) единой [светской] структуры. Собственно, церковь была единственным институтом, инициировавшим создание Империи и при Карле, и при Оттоне (Священная Империя Германской Нации). При Оттоне началось противостояние императора и папы, и встал вопрос, кто главный: светская или духовная власть. Тогда же сформировалась идея разделения властей. Церковь утверждала, что она – законодательная власть, а император – исполнительная, и что законодательная власть выше исполнительной. В рамках формирования империи церковью также была выдвинута идея народовластия, поскольку исполнительная власть – одно, а народ, ходящий в церковь – другое. И, если он будет принимать решение, то только по совету со Св. Церковью. Поэтому они поднимали, в том числе, и вопрос народовластия. При этом открытая война между императором и папой велась в Европе фактически два века. В это время, во-первых, сохранялась феодальная раздробленность, поскольку создаваемые коалиции достаточно быстро разваливались, и во-вторых, появились вольные города.

Далее – некое общее суждение о европейской истории: если мы говорим об особом экономическом пути Зап. Европы, то рассуждение приведет к вольным городам. Это особая структура, которая не существует больше нигде (даже в США – государстве, произведенном европейским миром). Разумеется, есть примеры временно вольных городов в Азии вроде Самарканда, когда он стал временно бесхозным и управлялся купцами (VIIIвек), однако это спорадические случаи. Западные историки долгое время пытались объяснить феномен вольного города связью с античностью. Причем это заметно даже в современных трудах. Идея преемственности европейской истории от античности (Афины, Спарта) идет со времен Возрождения. Эта же линия античной преемственности заметна и в книгах по истории варварского нашествия. Однако точка зрения о том, что никакой связи здесь нет, является доминирующей последние два десятилетия рубежа XX и XXI веков. Также и с вольными городами: якобы они – наследники римских городов, но римские города к концу империи вообще утратили какое-либо самоуправление (они управлялись из центра). Что вообще такое был массовый римский город? Это либо военный пост, либо центр размещения военных пенсионеров. Он жил за счет пенсий и, когда варвары наступили, пенсии платить стало некому и все разошлись, поскольку смысл существования города прекратился. В этом смысле большинство российских городов – в похожей ситуации, однако пенсии, а также зарплаты врачам, учителям, полицейским и чиновникам – одним словом, бюджетникам, еще сохраняются. Точка зрения Григорьева: история Зап. Европы не имела такой преемственности, за исключением отдельно сохранившихся следов культуры. В Европе поменялось даже положение церкви: ТИ всегда строилась на более-менее единой религии и на принципах цезарепапизма (когда духовная власть подчинялась светской – глава церкви был министром по делам религии). И этот принцип существовал в Риме – его ввел Константин. Лишь крах империи изменил эту ситуацию, когда церковь, оставшись вообще без светской власти, [стала создавать империю]. Христианство считает, что церковь и есть весь народ христианский, и у него д.б. единственная власть – императорская. И когда церковь осталась без императора, то в ее системе представлений это было нарушение вселенской гармонии. Она стала создавать императора и бороться за доминирование. Вследствие этого положение церкви стало диаметрально противоположным тому, как это бывает обычно в ТИ. То есть имеет место разрыв: институт остался, а место в социуме изменилось.

Откуда берутся вольные города? Где возникает средневековый город? Вокруг замка феодала. Феодал со своей дворней, ремесленниками, которые делают оружие, и слугами, которые варят суп. Туда же стекаются ремесленники, не связанные с землей, дабы, будучи поближе к замку, спрятаться за его стенами, а также селяне, которые едут к замку как к рынку, на котором можно что-то продать-купить. Но с рынком имеется проблема: нет денег. Да, в центре административной власти всегда есть какие-то ресурсы, но не деньги. Как было сказано, в Римской Империи не было социального места для купцов, а после разрушения империи и ее торговых связей – тем более. Чем взяли франки по сравнению с готами? Готов Рим снабжает продовольствием, которое берется из Египта, Сицилии и прочих концов страны (централизованные поставки). Прекратили подвоз, и готы бузят. Франки, поскольку были переселенцами, имели возможность наладить собственную систему снабжения, пусть и не такую эффективную (в Египте пшеница гораздо дешевле). Однако с безмонетным периодом в истории Европы есть странность: одни историки рассказывают про монетные дворы и деньги меровингов, тогда как другие говорят про то, что, хоть и были монетные дворы, сами монеты не найдены. То есть существуют феодалы, существует народ – в разных юридических качествах, но точно не в купеческом и, равно как в Риме, существуют восточные (поначалу) купцы. Они берут в аренду землю, организуют торговлю, привозят интересные вещи и, в целом, делают что-то полезное, а потому купцов имеет смысл привечать. Однако вопрос: а в чем интерес самих купцов? Он в следующем. Государства в Европе как такового нет, а есть разрозненные, воюющие друг с другом, сильно зависящие от всего (в том числе от денег и нуждающиеся в них), феодалы. В этой системе социальной роли [у купцов] нет. На Востоке купец – уважаемый человек, но он встроен в элиту и, если что, деньги у него отберут, поскольку деньги зависят от его элитного статуса, и при потере этого статуса он теряет и деньги, ибо в связи с ними несет социально-политические обязательства. А на Западе купец не несет никаких обязательств и никому не подотчетен; ему все рады, места у него нет (никто не знает, кто он такой), а потому ему очень хорошо. Все понимают, что чем больше купцов, тем больше денег, а если их начнут резать, то купец просто уйдет. Сегодняшний пример России: инвесторы как пришли в какую-то страну, так и ушли. Т.е. имеет место феномен т.н. «мобильного капитала»; он мобилен потому, что не интегрирован в социальную структуру и не привязан к определенной территории. В какой-то момент у купцов появляется возможность выкупить город. Как устроен любой город? Замок с вышгородом за стеной. Но замок с вышгородом не покупаются – покупается город за второй городской стеной. При этом феодал м.б. заинтересован в деньгах на войну, которые идут ему от выкупившего город купца. Один купец, конечно, вряд ли сможет выкупить город, но группа их – вполне. И даже группа ремесленников может. Вообще, что такое магистрат, как не акционерное общество по выкупу города (по долям выкупа; потом в городах начинается свое бурление и перераспределение, с которым они не могут справиться, поскольку с этим мог бы справиться феодал, но они его не хотят)? В условиях войны императоров и пап открываются новые возможности. Каждая из сторон заинтересована в привлечении сторонников на свою сторону. Даже выкупившие город купцы продолжают бояться феодала, поскольку обратные захваты также имеют место. Поэтому начинается выдача превилегий, которые давали как императоры, так и папы. Причем шла гонка между императорской и папской сторонами. Отсюда и возникает такое уникальное и не встречающееся нигде явление, как вольные города, в которых заправляет финансовый капитал, нашедший наконец себе свое собственное пристанище. Иное дело, что, поскольку управление в вольном городе гражданское, а не военное, то, если в нем вспыхивает бунт, то подавлять его некому, поскольку, если обращаться к феодалу, он выдвинет условия, которые м.б. неприемлемыми. А город нужно охранять, потому на стены призываются рядовые граждане, которые требуют себе привилегий. А если приглашать наемников, то увеличивается круг держателей акций и размывается контрольный пакет. В целом, вольный город – это первая фирма, первое коммерческое предприятие, первое АО. Постоянные феодальные войны – лафа для финансового капитала, который как раз и обслуживает эти войны, поскольку постоянно есть люди, занимающие деньги; потому появляются формы кредитования вроде залогового, разработанного ломбардскими купцами. Разумеется, в те времена возникали конфликты по поводу этой деятельности, однако в рамках сегодняшней идеологии с ними ссориться нельзя, поскольку уйдут капиталы – например, страна не должна объявлять дефолт, ибо уйдут обиженные тем инвесторы, хотя российские примеры наглядно опровергают эту аксиому.

Григорьев утверждает, что он пал жертвой собственной метафоры, которая в одних моделях правит, в других – нет, но сейчас, когда он стал задумываться над восстановлением истории экономики, он понял, что, конечно, есть в этой метафоре своя неправильность, и некоторые процессы следует рассматривать иначе. О чем идет речь? Было сказано, что финсектор в общем и целом только оттягивает деньги из реальной экономики, и это верное утверждение, ибо из ойкумены в целом он деньги вытягивает. Однако стоит задуматься над тем, что финсектор где-то расположен: он оттягивает деньги куда-то, и финсектор имеет значительные издержки собственного функционирования, особенно в те [далекие] времена, о которых шла речь. Почему? Строительство кораблей – это издержки финсектора; он является потребителем относительно той территории (замкнутого рынка), на которой расположен, и искажает его существование. То есть в целом из ойкумены он вытягивает деньги, но локально он может их вбрасывать за счет своих издержек. То есть он предъявляет специфический спрос на своем рынке. Более того, из истории известна, по крайней мере, одна такая точка спроса финсектора – это Голландия, где он был сосредоточен. Флот Голландии в XVII веке – 20 тыс. кораблей (значительная доля мирового тоннажа кораблей). Теперь стоит вспомнить модель ЗР в аграрной ситуации: там есть землевладельцы и ремесленники, уровень доходов которых определяется худшими землями. Однако, если идет большой постоянный спрос на ремесленную продукцию, то стоиморсть рабсилы ремесленников начинает расти за счет того, что в эту, локальную, точку спроса именно финсектор, а не государство, вбрасывает огромные деньги; отсасывая, между тем, деньги со всего мира, в том числе [и прежде всего] в Испании, которая эти деньги добывает в Америке. Т.о. получается искаженная ситуация с высоким уровнем доходов. Однако сама по себе Голландия здесь не очень интересна, поскольку ее ситуация не привела к сколь-нибудь существенному изменению в экономике – это просто яркий пример того, как финсектор может воздействовать на локальную территорию. Но следующий пример более важен: поскольку стоимость растет и финансовые операции расширяются, финсектор начинает задумываться об издержках: людей не очень много, они «борзеют» [в плане зарплаты], и он ищет другое место по критериям: низкая стоимость рабсилы, хорошая логистика и заинтересованность территории в его наличии. Следующим таким местом оказывается Англия. Ранее было сказано, что тюльпановый пузырь связан с тем, что у широких масс появился высокий доход, который они не знали, в чем накапливать. Далее – пузырь «южных морей» спустя менее, чем сто лет – в Британии, куда все это переселилось. Это также парадоксальная вещь: в Британии была высокая стоимость рабсилы – выше, чем в остальной Европе; значит, должны ввозить товары (страна должна стать импортером). Однако если финсектор начинает тратить на свои нужды, то внутри страны начинается искажение по зарплате, которая растет. Все говорят, что в период промышленной революции сельское хозяйство Британии было самым передовым, в т.ч. по применению техсредств. Почему? Потому, что высока стоимость рабсилы и мала ее численность. Голландия в этом смысле ничего не дала, а в Англии на этом фоне началась промышленная революция.

Выдающийся английский историк XX века марксистского толка Эрик Хобсбаум (специалист по XIX веку) как-то однозначно сказал, что когда мы говорим о промышленной революции, то речь идет о хлопке. Здесь, действительно, совпадение случайных факторов. Что такое холопок экономически? В текстильной промышленности используется четыре вида волокон: шерсть, лен, шелк и хлопок. Из этого всего хлопок – самый урожайный, массовое сырье: для шерсти нужны большие пастбища, для льна – малый выход с гектара, с шелком также невозможно быстро наращивать производство. По трудоемкости хлопок – 1-2 человекодня на пряжу, лен – 2-5, шелк – 6-7, хлопок – 13-14. То есть хлопок – самый массовый реурс, но очень трудоемкий. Когда это делали индийские прядильщики-ткачи с низкой стоимостью рабсилы, то все было замечательно, хлопок стоил довольно дешево в Британии, и Ост-Индская компания сделала на этом большие деньги. Однако вскоре она столкнулась с местным лоббизмом, поскольку хлопковая ткань, с учетом дешевизны ее произрастания и дешевизны индийской рабсилы, стала вытеснять шерсть – традиционный продукт английских мануфактур. Началась торговая война. Первое действие на этом фронте – закон о необходимости хоронить людей только в шерстяной одежде (уж коли не можем заставить живых носить шерсть). Одним словом, импортозамещение. Этим дело не кончилось, поскольку людей в хлопковой одежде преследовали – нанимали бродяг, чтоб они резали людей в хлопке. Это продолжалось до тех пор, пока не последовал полный и абсолютный запрет на ввоз индийских тканей и пряжи, при допустимости ввоза в страну хлопкового сырья. Однако остался вопрос с 13-14 человекоднями на производство х/б ткани, которые оказались очень дорогими по английским меркам. Между тем, спрос на ткань был. А потому возник гигантский интерес к тому, чтобы сэкономить трудозатраты, что было достигнуто за счет целого ряда изобретений, ориентированных на экономию зарплаты (не труда самого по себе, но оплаченного труда). И с этого момента в Британии начинается промышленная революция. Когда вследствие всего этого было существенно удешевлено производство, оказалось возможным захватить глобальные рынки, после чего пришел конец индийским ткачам, оказавшимся на грани голодной смерти.

Хобсбаум утверждает, что систему спроса [в Англии] поддерживали рабовладельческие плантации Нового Света – в первую очередь, сахарные. Потому что там была земля, весьма годная для выращивания сахарного тростника, которую всю отводят под эту культуру. Туда завозят рабов, которые также стоят довольно дорого. Они должны чем-то питаться и во что-то одеваться. Все необходимое для них производят в метрополии, но шерсть туда не повезешь, а массовый удешевленный хлопок – самое оно. В действительности, конечно, речь идет об Англии с высокой стоимостью рабсилы. Потом появляется очень специфический товар: дешевый и массовый, но очень трудоемкий (хлопок). Далее – элемент политики: защищали не хлопководов, а джентри и рабочих шерстяной промышленности. Фридрих Лист был прав, когда говорил, что прежде чем призывать свободную торговлю, страна должна закрыться и что-то у себя развить, выйдя на конкурентоспособный уровень либо превзойдя его. В том и состоит вся идея импортозамещения.

Следующий момент также очень важен. Американский расцвет связан с двумя факторами: 1) высокая стоимость рабсилы, но не по той причине, как это было в Англии, а потому, что было очень много свободной и достаточно плодородной земли. США довольно долго были страной фермеров, получавших приличный доход от экспорта зерна (в ту же Англию). Также в США не было перенаселения. К. Маркс в последней главе 1 т. «Капитала» пишет о том, почему капитализм не м.б. развит в США. Под сделанные инвестиции оказывалось невозможно найти рабочих, которых приходилось завозить как эмигрантов и которые разбегались, беря себе землю. Однако идея сделать инвестиции появляется постольку, поскольку в США высокие таможенные барьеры – во-первых, из-за политики А.Гамильтона, с которого Ф.Лист (поначалу долгое время живший в Америке) списывал свои идеи и аргументацию. Во-вторых, здесь играет роль конституция США: первоначально предполагалось, что федеральное правительство основную долю налогов должно получать от внешней торговли, а все остальные налоги должны получать отдельные штаты. Расходы федерального правительства на 80% покрывались за счет импортных пошлин, и только в 1913 году была внесена поправка в Конституцию США, дающая возможность взимать подоходный федеральный налог. В США вообще очень популярна идея дешевого правительства: считается, что оно слишком дорого, а потому у них нужно отобрать кормушку.

Хлопок и освобождение негров. Нам всем рассказывают, что гражданская война в США началась с освобождения негров. Хотя, конечно, их освободили только в разгар гражданской войны, и это был не главный вопрос – главным был вопрос о таможенных пошлинах. Развивавшийся Юг, взаимодействовавший с развитой экономикой Британии по монокультурной модели, был не заинтересован в высоких таможенных пошлинах. Тогда как политически доминировавший Север, придерживавшийся гамильтоновской политики, где началось развитие промышленности, которая и помогла выиграть войну с Югом, настаивал на том, что пошлины д.б. высокими. По поводу пошлин как раз и был спор Севера и Юга с 1830-х гг. Первый конфликт на эту тему, когда Юг захотел выйти из союза, пытался уладить престарелый Мэдисон (автор билля о правах); и эти конфликты продолжались в том или ином виде до 1860-х гг. А идея освобождения от рабства была ходом для ослабления противника. Хотя, конечно, до этого момента по поводу рабства был серьезный морально-политический конфликт, в который ввязался сам Юг, устроивший на это тему дискуссию: дескать, Север нас обвиняет в том, что у нас рабы, однако давайте сравним наше отеческое к ним отношение с тем, как те же рабы эксплуатируются на фабриках Севера по 12-14 часов; отдайте их нам, и они будут жить гораздо счастливее. И эта пропаганда, между прочим, находила свой отклик.

Таково, в целом, краткое изложение истории мировой экономики.

38. Индустриализация: как она меняет характер экономического развития

В этой лекции будет начато подведение итогов, а потому в ней нужно вспомнить все предыдущие и свести все воедино. Что происходило в ходе последних лекций? Был описан феодализм, когда специализацию определяет только качество земель, и нужно было понять момент перехода к индустриальному этапу развития. Этот этап связан с появлением фирм, феномен которых был разобран; было сказано, что главным условием их появления является устойчивая волна спроса. То есть некое искаженное рыночное пространство. Когда мы рассуждали о замкнутом рынке (ЗР) и строили его модель, нужно было в рамках этой модели найти такую волну спроса, чтобы на ней появилась фирма. Григорьев часто оказывался не готов к ответу на этот вопрос, поскольку рассмотрение тех или иных моделей по ряду параметров не позволяло усмотреть момент появления фирмы: так, вбрасывание денег приводило к их быстрому рассасыванию по рыночной системе без появления устойчивых отклонений; демографические вещи также не приводили к появленнию фактора фирмы. Между тем, модель ЗР достаточно сложная и содержит много параметров, которые Григорьев дергал и проверял: ни один из них не давал устойчивой волны спроса: финсектор и вся экономическая система столь хорошо работают, что фирмы там не возникает. Это первое. Второе: конечно, можно прибегнуть к некоторым предположениям и поставить граничные условия, при которых такое рыночное искажение могло бы быть. Но все эти искажения не находили подтверждения в реальной истории экономики. В силу этих обстоятельств не было существенного продвижения в данном вопросе. А потому, не будучи человеком настырным, Григорьев решил пойти от реальной истории экономики с самых изначальных времен, учитывая на заднем плане модель ЗР. И такой подход оказался вполне плодотворным, поскольку стало видно, что во внимание не принимался действительно важный фактор, способный создать устойчивое искажение экономического пространства.

В [неокономичесмкой] теории говорится, что финсектор лишь оттягивает деньги из ЗР, работая в них. Однако, когда в рамках разговора об этом зашла речь о примерах Голландии и Великобритании, стало совершенно очевидным искажение экономического пространства в этих странах, выражающееся в устойчиво высоком росте уровня издержек. И тут Григорьев понял, что это возможно объяснить лишь тем фактором, что, хотя финсектор и оттягивает деньги со всех ЗР, но тратит их (осуществляет издержки) лишь в конкретных местах. И там, где эти издержки сконцентрированы по причинам, обусловленным интересами и соображениями удобства самого финсектора (то, что сегодня называется инвестиционной привлекательностью), как раз и происходит устойчивое отклонение от среднего уровня, в котором надо искать появление индустриального этапа развития. Из истории, опять же, было ясно, что, хотя в Голландии такое искажение имело место, оно, тем не менее, не привело к возникновению индустриальных, промышленных, фирм. Это голландское искажение впоследствии перекинулось в Англию (поскольку должно было куда-то перекинуться), и в эту искаженную английскую систему попал специфический товар – хлопок, ставший, как уже было сказано, одной из «закономерных случайностей» истории. Кстати, если говорить об Англии, то здесь стоит учесть еще один специфический товар, появившийся там же, примерно в то же время и примерно с теми же свойствами, что и хлопок, судя по всему, также сильно повлиявший на появление фирм – уголь, но не для металлургии, а для отопления. Как известно, Англия к тому времени извела свои леса. Конечно, она могла покупать для отопления древесину из соседней Швеции, не говоря про Россию, но возить дрова морем – это слишком [затратно]. Если взять «Кембридскую историю…», то там рассматривается уголь как раз для метуллургии, и как раз гипотеза металлургического угля [как двигателя промышленной революции] там опровергается, поскольку металлургия на каменном угле плохо приживалась во всей Европе. По сути дела, она вытеснила металлургию на древесном угле лишь спустя сто лет. Иное дело – уголь для отопления, который для британцев стал таким же [как хлопок] массовым в добыче и трудоемким в обработке ресурсом. В Англии нет ни одной точки, которая была бы далее 75 миль от моря, не говоря про реки и каналы.

Здесь нужно сделать одно методологическое замечание. Может показаться, что Григорьев, строя теории и рисуя на доске картинки, мыслит абстрактно; однако, умея так мыслить и зная, какая чушь может получаться в результате абстрактного мышления, старается в рамках неокономики мыслить очень конкретно. А потому, строя теоретическую концепцию, всегда соизмеряет ее с реальной историей; с другой стороны, рассматривая реальные события, он старается держать в глубине некую абстрактную схему, относительно которой их можно выстроить. Иные пытаются развивать неокономику чисто абстрактным методом, и с этим связано то, что многие просят дать определения, на основе которых будет создана абстрактная конструкция. В итоге получается бессмыслица, хотя и слова вроде бы правильные, и даже логика соблюдена, но она ни к чему не приводит и уходит в неизвестность, ибо [того, что есть согласно этой логике] в истории нет и не может быть, и бессмысленно об этом рассуждать. То есть здесь нужен двойственный контроль: размышляя абстрактно, всегда держать в памяти картину конкретного мира, а размышляя конкретно, всегда держать в памяти абстрактную картину, к которой примерять этот мир. Пример с финсектором и недооценкой его первоначальной роли здесь очень показателен.

Вопрос: то есть когда по телевизору говорят про инвестиционный климат, то это не глупость, а большая экономическая мудрость?

Ответ: вот это и есть абстракция; все эти наблюдения правильны, но абстрактны. Например, зачем мы строим международный финансовый центр? Наблюдение правильное: где есть финансовый центр, там есть и развитие, но никто не понимает, как они связаны. Никто не понимает, как развиваются финансовые центры – от того, что висит табличка «финансовый центр», ничего не происходит. Допустим, в Москве будут торговаться акции западных компаний, и что? Ну да, это прикольно.

Реплика: ну да, дорогая офисная недвижимость, дорогой кокаин...

Ответ: вот мы недавно обсуждали, почему бананы, ранее дешевые, так подорожали – потому что всегда было плевать, по какой они цене, ‒ бананы всегда были прикрытием для поставок кокаина. А поскольку канал перекрыли, бананы продаются по реальной цене.

Итак, речь шла про искажение стоимости рабсилы. Опять же, известное нам и не отвергаемое никем как факт – то, что к промышленной революции Великобритания подошла уже с более развыитым (более продуктивным и менее трудоемким), капиталоемким, сельским хозяйством, чем в других странах. В рамках неокономической картины это понятно: если там произошло удорожание рабсилы, то в сельском хозяйстве встал вопрос об издержках и способах их снижения. Однако этот факт, о котором можно прочесть в любой книжке, никто не объясняет. Бывают объяснения вроде того, что, поскольку в XIV веке была чума, к XVIII веку рыночная позиция по рабочей силе так и осталась с тех времен. Между тем, во-первых, чума была у всех, а во-вторых, прошло четыре века. Помимо угля и хлопка, можно посмотреть другие отрасли, но во всяком случае понятно, с какой точки зрения смотреть.

Двигаясь дальше, рассмотрим произошедшее в экономике. Если Землю развернуть в плоскость и посмотреть на нее сбоку, то получается картинка: относительно прямая линия с полукруглой выпуклостью – «бугром» в середине. На прямой части – замкнутые рынки, на которых сидят торговый и финансовый сектора, но в которых все уравнивается с учетом транспортных расходов и прочих факторов. А в центральном «бугре» – Англия с искажением. Почему в Голландии этого не произошло? Потому что в обычной нормальной ситуации финсектор, хотя и осуществляет в этом центре издержки, но деньги все равно отсасываются им же обратно в ЗР, откуда в центр поставляются дешевые товары. И этот бугор может существовать достаточно долго, будучи поддерживаем процесом накачивания в него и рассасывания из него денег, без того, чтобы при этом происходила какая-либо полезная работа. Но почему Англия? Дело в том, что оказались перекрытыми потоки дешевых товаров в центр-«бугор». Сегодня, когда вводятся ограничения на ввоз каких-то товаров, становится ясно, что это сознательно делается для развития отрасли их производства внутри страны. Но в Англии перекрыли поток товаров не для развития отрасли (хлопчатобумажной), а для спасения шерстяной. Второе перекрытие ввоза товаров связано с углем, поскольку ввозить в страну дрова накладно.

Реплика: и третье перекрытие было – хлебные законы.

Ответ: да, это было, и с ними получается интересная история. Они, конечно, повлияли на развитие сельского хозяйства, однако ограничение поставок продовольствия – настолько распространенная практика, что думать о ней [отдельно] достаточно бессмысленно.

Поскольку каналы поставок товаров в Англию были перекрыты, в «бугре» образовались фирмы. Давайте вспомним, что это. Ранее было сказано, что фирма – элемент и институт финсектора, поскольку она работает по формуле Д-Т-Д´, где «Т» – рабсила. Об этом была лекция, где было показано, что именно в этом Маркс был прав. А поскольку по этой схеме работает весь финсектор, то логично отнести фирму к финсектору.

Когда появились фирмы, то товары образовались внутри «бугра», а вместо предыдущей картинки, где «торговые» деньги вытекают из него в ЗР, получилась «воронка», в которой деньги текут из ЗР в «бугор». При этом, как и в предыдущем случае, помимо данного потока денег, имеет место поток денег с издержек с тем же направлением, дополняющий поток «торговых» денег. Тем самым денежный поток собирается на территории страны. То есть если раньше инвестиции шли в международную торговлю, то теперь они идут внутрь. А далее фирмы стали производить достаточно высокое Д´.

Какая волна спроса наблюдается в предыдущей картинке на примере Англии, где деньги вытекают из центра, а товары притекают? Вытеснение шерсти хлопком и дров углем, что дает возможность получать устойчивую прибыль – найденные товары, вокруг которых оказалось возможным строить [новую экономику]. А что делает фирма? Она замещает дорогих людей дешевыми (как более редкий ресурс менее редким), осуществляя экономию на зарплате. При этом «бугор» несколько увеличивается в размерах.

На следующем этапе «бугор» несколько уменьшается, при этом спрос внутри страны падает, и сбыт товаров начинает выходить за пределы страны. Между тем, деньги продолжают приходить в «бугор». При этом направление потока издержек в него также сохраняется.

Кстати, что такое издержки? Они гигантские, и они оплачиваются за счет Д´. Это затраты на мастерские, хранение произведенного товара и т.д. Эти вещи осуществляются на предыдущем этапе (когда «бугор» подрастает и товары производятся внутри страны), за счет того, что они возвращаются обратно.

Еще один важный вопрос – как дешевеет рабсила. Была определена нижняя граница рабсилы – сельское хозяйство и самые плохие земли. Но при этом рабсила как-то распределена по профессиям от менее квалифицированной до все более квалифицированной. При этом спрос финсектора – на более квалифицированную. Первоначально [зарплата] снижается не ниже исходного уровня (в год на семью), а так, что вся иерархия все более квалифицированных зарплат падает до этого исходного уровня. Между тем, богатеет финсектор и связанные с ним сектора, а также землевладельцы.

Что влечет выход фирменных товаров за пределы страны (в данном случае – Англии)? Он разоряет производителей в ЗР, лежащих за ее пределами. Если взять Францию, то в ней земли богаче, чем в Англии, а значит, по идее, ремесленники также должны себя чувствовать хорошо. В этом смысле Англии интереснее торговать с Францией, поскольку там богаче население. Однако торговля с Англией делает его беднее, поскольку оно разоряется и у него исчезает источник дохода. И как только уровень жизни снижается, на определенном этапе вывоз товаров сменяется вывозом капитала (инвестиционным взаимодействием). Здесь играют роль два соображения: логистика и богатство местного населения. Хороший приз для Англии, начиная с какого-то момента – США, особенно с развитием логистики. На этом этапе речь идет об очень массовых товарах (ни о шелке, ни о специях). По каналу Рей могли экспортировать свое зерно в Европу те фермеры, что были расположены в 30-мильной зоне вокруг него. Это много, поскольку канал длинный. Они богатеют, поскольку появляется потребитель. А дальше создаются железные дороги. То есть США имели плодородные земли и богатого потребителя на них, но были закрыты с точки зрения товарных потоков. А потому там был интерес либо завозить товары с очень высокой пошлиной, либо сразу ввозить капитал с расчетом на внутренний рынок. Широко известно, что американский капитал первоначально был английским.

Реплика: то есть совпали фазы избыточности капитала в Британии и уровня потребления в Америке, и эти две фазы дали эффект.

Ответ: да, и вывоз капитала привел к вынужденно более высокому уровню РТ, после чего США обошла Британию по экономическому развитию на протяжении жизни одного поколения. Здесь есть особенности конституционного соглашения, поскольку федеральное правительство на 80% финансировалось за счет пошлин. А поскольку дело было после Гражданской войны в эпоху Гамильтона, приходилось влезать в долги и повышать пошлины – выбора не было, иначе грозило банкротство государства. С какого-то момента все стали закрываться друг от друга: например, Америка и Германия закрылись, хотя они больше Англии. И смогли развиться, но до какого-то уровня, после чего страны раскрываются; а когда это происходит, они все начинают выступать за свободную торговлю. А дальше они сталкиваются с другими странами, которые также пытаются закрываться – как с сегодняшней Венгрией. Однако что она при этом создаст – американскую экономику?

Cледующий шаг в этом исследовании – садиться за книжки и начинать изучение мировой экономики. Григорьев полагает, что многие встреченные здесь особенности будут укладываться в рассмотренные схемы [«бугра»].

В представленных выше схемах [с «бугром»] многие узнали модель взаимодействия развитых и развивающихся государств. Однако теперь эта модель рассказана по-другому. Было сказано, что есть страна с более высоким уровнем РТ (более частой сеткой) и страна с менее высоким уровнем РТ (менее частой сеткой). В этой модели все было похоже на правду, но у самого Григорьева имелась куча вопросов к ней. В рамках этой модели каждая страна представляла из себя целостный воспроизводственный контур (ВК). Но после перехода от понятия ВК к понятию ЗР становится понятно, что современную страну невозможно описать как ВК. Более того, если неразвитая страна описывается как ВК, то нет права говорить о том, что у нее есть дифференциация населения по доходам: условием взаимодействия развитой и развивающейся стран было то, что в последней есть богатые и бедные; между тем, в ВК этого не может быть, поскольку в нем царит баланс и все получают одинаковый доход. А потому в рамках неокономики был допущен подлог. То есть ситуация похожа на реальность, но не вытекает из теории.

Вопрос: а как быть с работорговлей, когда есть богатый правитель, который продает свой ресурс?

Ответ: это не описывается как ВК, хотя в некотором смысле, в случае полной централизации системы, такое можно получить. Но найдите такую страну? Что, все развивающиеся страны так устроены? Про это, собственно, и было сделано методологической замечание: абстрактно придумать можно что угодно. И даже если такую страну найти, то для других это будет не объяснение.

Вопрос: если с ВК сначала идет торговля по товарам роскоши, то как она переходит к массовым товарам? Ведь торговля массовым товаром существенно дороже: нужно делать крупнотоннажные корабли и т.п.

Ответ: вы представляете сегодняшнюю себестоимость морских перевозок? Она копеечная. В одном килограмме бананов стоимость перевозки из Эквадора в Санкт-Петербург составляет пять копеек.

Вопрос: нет, вопрос о другом – в лекциях не было услышано, как происходит переход от товаров роскоши к массовым.

Ответ: сначала, при торговле роскошью, происходит оценка рабсилы в развивающейся стране, и она устанавливается в некотором размере; а когда она установлена, становится возможным торговать любыми товарами. Так, завозят в страну три «ягуара», потом – десять музыкальных центров, затем дело доходит до ткани. А разница оценки труда делает выгодным поставку ткани для массового потребления. Опять же, в модели все правильно, и никаких обманов нет – но при условии, если соглашаться с ее предпосылками. Система развивающейся страны сосредотачивается на производстве одного продукта, за вычетом продуктов, имеющих большие транзакционные издержки на доставку. Все остальное завозится, и из истории это хорошо известно. Пример – рабовладельческие плантации [о которых шла речь в других лекциях].

Вопрос: так откуда же возьмется экономическая диференциация в ВК?

Ответ: мы же знаем реальные страны: продуктивность земель, их распределение – то, о чем уже говорилось. Но тогда это описывается моделью ЗР, которая гораздо сложнее [чем модель ВК], поскольку и более развитую, и менее развитую, страны, можно считать ЗР.

Дальше возникает вопрос: если обе страны – ЗР, то что для ЗР есть уровень РТ? Разумеется, производительность, но ведь она есть следствие чего-то. Собственно, весь цикл лекций был посвящен различению этого, но попутно пропали некоторые вещи вроде вопроса о РТ. В некотором смысле первая гипотеза – разговор о фирме как об институте финсектора. То есть уровень РТ определяется степенью проникновения финсектора в производство. Если в первой схеме [с «бугром»] существовали отдельные ремесленники, над которыми сверху был финсектор, то во второй схеме финсектор уже проник в производство, и уже этот, объединенный, монстр, начинает перекачивать на себя весь процесс. И чем глубже это делается, тем более мощной становится система страны с более развитой СРТ.

Эту мысль еще нужно прорабатывать, но к ней стоит добавить еще одну, несколько безумную и недавно возникшую на семинаре по финансам.

Вопрос: то есть взаимодействие между контурами начинается тогда, когда [в развитой стране] возникает финсектор.

Ответ: да, сначала он появляется в развитой стране, и потом, преобразовав в ней все, распространяется на развивающуюся.

Вопрос: то есть МВФ выступает в авангарде этого процесса?

Ответ: в свое время [у неокономики] на этот счет был большой вопрос. Так, где-то начался процесс [действия финсектора], затем он пошел по тем местам, где есть достаточно богатое в своей массе население. И есть страны, с которыми торговля ведется на уровне предметов роскоши. Кроме того, в рамках модели ВК было сделано вольное допущение – о том, что у развивающейся страны никаких естественных преимуществ нет. Но в реальности, опять же, нельзя сказать, торгуют ли с бедными странами по этой схеме, или потому, что у них все-таки есть естественные преимущества. И это тоже был вопрос. Начинают-то с ресурсов, но может, ими и заканчивают. Более того, судя по всему, в свое время в рамках неокономики пришлось задуматься (спасибо Анне Кузьминой) о следующей вещи. Мы говорили, что кризис мирового капитализма начался в конце 1960-х гг. Но тогда за пределами мирового капитализма находился Китай и много чего еще. Однако кризис начался, и был поставлен вопрос, почему. Процесс распространения [капитализма] шел, охватил некую группу стран и остановился; однако за пределами этих стран осталась другая большая группа стран с гигантским населением. Это были страны, торгующие природными ресурсами. Однако они не представляли собой хорошего рынка, в них не было массового потребителя. Обычная модель «товары-разрушение-инвестиции» перестала работать, поскольку не шли товары. И здесь возникает соображение про роль МВФ, поскольку требуется объяснение того, как была взломана эта система. Решение было простое: переходить к инвестиционному взаимодействию, минуя товарное. Это можно сделать, дав не охваченным капитализмом странам деньги для потребления, после чего они будут вынуждены сразу и напрямую продавать рабсилу. Что и произошло в 1970-е годы.

Реплика: но это произошло сначала в развитых странах, поскольку стоимость кредита там начала падать – они начали давать своим.

Ответ: не могли они этого делать, поскольку здесь имеет место двойной процесс. В развитых странах можно было давать своим [гражданам кредиты], только когда к ним из развивающихся стран пошел товар. А когда развивающиеся страны стали производить дешевый товар, то это значит, что в развитых он не делается: то есть товар есть, а доходов для его покупки нет; поэтому гражданам развитой страны-«бугра» нужно дать денег для покупки произведенных за рубежом товаров, и только тогда эта схема смогла заработать. И здесь речь не о госдолгах (там частные фирмы работали), а в целом о долгах: можно посмотреть информацию о долге Украины в $140 млрд., из которых госдолг составляет порядка $30 млрд., а все остальное – частные долги. В России, при низком госдолге, общий долг страны составляет порядка $700 млрд. В этом смысле госдолги – копейки.

Вопрос: то есть по объему долга можно судить о том, насколько финсектр проник в экономику страны? Поскольку он постоянно отжимает [деньги], тем самым увеличивая долг.

Ответ: да.

Возвращаясь к вопросу об измерении степени проникновения финсектора [в экономику страны]. Во время крайнего семенара по финансам паявилась гипотеза о том, как решается эта проблема. Понятно, что здесь все не так просто, и над этим нужно еще работать, но уже не в рамках данного цикла лекций. Этот семинар был посвящен финансовым рискам: что такое риск и как связаны члены прямой пропорции увеличения/уменьшение риска с увеличением/уменьшением процента. За основу была взята базовая модель для финсектора – торговля между двумя рынками.

Следует еще раз акцентировать то обстоятельство, что финсектор в целом, как бы он ни представлялся и что бы внутри себя ни делал, основан на одном: на доставке товаров с дешевого рынка на дорогой. Только этот процесс является источником существования всей финансовой системы; иные процессы, присутствующие в нем, являются побочными и не составляют суть финсектора.

Реплика: мы [в России] постоянно живем спекулятивными деньгами – потому, что сама власть и сам взгляд на деньги спекулятивен: мы постоянно относимся к бизнесу и финансам как к спекуляции, поскольку все [строится] на спекулятивных деньгах с высоким процентом; и рассуждения, и карьеру мы строим в рамках спекулятивных отношений, где высокий процент.

Ответ: давайте без морали.

Возьмем два рынка – дешевый и дорогой, между которыми пошел товар, что обеспечивает финсектор. На каждом из них есть цены, которые можно посчитать, поскольку они зависят и от емкости рынка, и от транспортных издержек, и от имеющегося капитала. Можно прикинуть Д (для дешевого), можно прикинуть Д´ (для дорогого). Между ними – поток того самого товара «Т». Сделку по этому товару можно просчитать по многим параметрам. Однако параметр, который невозможно просчитать – время, за которое продастся этот товар. Именно это и составляет риск сделки, а не «риск вообще». Понятно, что можно сократить время t продажи товара Т, сократив Д´, либо увеличить Д´, сократив риск доходности за счет увеличения времени tпродажи товара Т. Само время t можно варьировать – оно есть величина, обратно пропорциональная ликвидности сделки. Между тем, вместо Д´ можно смело написать процент («%»). Получается, что если по абсциссам отложить ликвидность, а по ординатам – процент, то получается гипербола (max абсцисс Х max ординат).

Здесь важный момент. Как сказано, фирма – институт финсектора, но это весьма специфический институт. По торговым сделкам известно, что развитие финсектора идет по пути повышения ликвидности сделки на каждом шагу, а значит, снижения рисков. Поэтому существуют опционы, фьючерсы, биржи, факторинги, аккредитивы и куча прочих инструментов и институтов для повышения ликвидности торговой сдлки Д-Т-Д´. И в этом смысле абсолютно ликвидная сделка – та, в которой в течение всего ее времени t оказывается возможным в любой момент выйти из нее, окупив стоимость фондирования и издержек. Но что такое фирма как фининститут? Это, в первую очередь, не ликвидность: по факту покупки зданий и оборудования неизвестно, когда наступит факт продаж; при этом время идет. Сама же фирма делает то же самое, но внутри рынка и без ликвидности: создает дешевый товар и выбрасывает его на дорогой рынок.

Между тем, общественное РТ есть ситуация, когда операции внутри одной фирмы дробятся и выделяются в отдельные фирмы. А это способствует повышению ликвидности производственной сферы. То есть, равно как в процессе торговли, происходит деление на все более мелкие операции. Управляющим процессом здесь является удешевление производства (т.е. бОльшая производительность) на каждом этапе, выражающееся в повышении ликвидности. Почему в Америке процент – 3, а в России – 7? Потому, что в России меньше ликвидность, которая такова в силу того, что меньше уровень РТ. Таким образом, получаем индикатор РТ.

Вопрос: а может ли быть отрицательный процент в данной модели? Если да, то каков его физический смысл?

Ответ: да, может, но это вопрос на продумывание; если допускать, что tможет расти до бесконечности, то отрицательного процента быть не может. То есть если какой-то товар произведен, то он уже есть, и просто продолжается ожидание его покупки, поскольку его никто не покупает. А наперед о возможности покупки никто не знает. И если t®¥, то может быть так, что %=0, и отрицательного процента может не быть.

В результате созданного на семинаре наброска схемы, с одной стороны, получается простая матмодель, с другой стороны – несколько сложная, поскольку в ней нужно точно определить все понятия и параметры. Но в ней все можно подсчитать и увязать.

Реплика: направление перетоков капитала [как понятие].

Ответ: можно сказать, что базово, при условии отвлечения от всего другого, индикатором является величина процента. Понятно, что есть другие факторы, но здесь пока представлены общие взаимосвязи финансового мира с реальным.

Вопрос: индикатор понятен, но вот можно ли уменьшением процента увеличить уровень РТ? То есть существует ли обратное явление?

Ответ: мы рассмативаем экономический процесс, который происходит без принуждения. Поскольку спросили «можно ли», ответ – можно: берем и грабим крестьянство, отдаем [награбленное] рабочим в городе, которые строят современную индустрию, после чего делаем вид, что забыли про грабеж крестьян. Есть такая модель. А потому, если вы хотите повысить норму сбережения, то определитесь с тем, кого вы собираетесь грабить, и флаг вам в руки. По этому поводу будет следующая лекция – про экономику СССР.

После всего сказанного – несколько слов про замысел Григорьева, насчет того, как все развивалось. Все начиналось с 5 лекций, читавшихся в ходе интенсива. В них все было очень общо и, равно как со случаем модели взаимодействия развитых и развивающихся стран, все правдоподобно, но был целый ряд вопросов. Потому что это весьма характерно для неоклассики: она строит модель устройства экономики и что-то ней описывает, но в этой модели оказываются невозможными купцы. Однако когда для неких, собственных, доказательств, ей нужны купцы, она просто их вводит, ссылаясь на реальность. Также в неоклассике невозможны банкиры и финсектор, но как только они оказываются нужны неоклассике, то чудесным образом возникают. Та же самая история происходит с фирмой. Всегда нужно понимать (и Григорьев особо это акцентирует), в какой реальности мы находимся: в модельной или в «реальной». Эти вещи всегда приходится различать, хотя слушателей Григорьеву регулярно приходится обманывать, в чем он честно признается. Ибо не сразу, но только через какое-то время люди начинают понимать, как построены модели. В дальнейшем для решения целого ряда вопросов был цикл из 16 шанинских лекций, под которым также существовала куча вопросов примерно такого же порядка [как предыдущие], только более глубоких: о том, как работает финсектор; о том, что если в реальности нет ВК, то что вместо них, и т.п. Разбору этих вопросов и был посвящен текущий цикл лекций. Следующий курс, если он будет, должен быть еще более детальным и по-другому организованным. Потому, что рассказанное здесь – оттуда, из более детальной, картины мира. В книжке, конечно, ничего этого не будет – она пишется на основе шанинских лекций, хотя в нее, конечно, что-то перенесено из этих лекций, поскольку в шанинских были существенные пробелы, но и только – общая структура серьезно не затронута. Еще раз: в рамках данного уровня детализации все вопросы были разрешены, и последний вопрос, который здесь был – это индустриализация, появление фирм и РТ уже в промышленности. После рассмотрения СССР и России будем подводить обобщающие итоги. После чего будут еще две-три лекции, на чем цикл закончится. Семинары продолжатся, на них будет создаваться площадка для последующих работ, а потому бескорыстная помощь слушателей нужна и приветствуется.

39. Экономика Российской империи и СССР

Экономика СССР. Как показывают уже первые прикидки, раздробленная Украина обойдется России дороже, чем единая. Один Крым требует $6 млрд. (тогда как вся Украина просила $15 млрд.). Следует умножить на число областей и получить сумму. Однако довольно делить бывший СССР, займемся экономикой России и СССР.

Бегло пройдемся до 1960 года. Россия была ТИ, причем специфической, поздней, империей, со сложной историей отношений между финсектором и государственной властью, на чем сейчас не стоит останавливаться. Слишком много факторов наложилось на историческую судьбу. Во всяком случае, все [рассматриваемые в неокономике] модели развития уже были пройдены. Все началось с монокультурного взаимодействия с развитыми странами. А.С.Пушкин в «Евгении Онегине» описал полностью и абсолютно точно модель монокультурного взаимодействия Российской Империи с западным миром. Мы производим простой продукт естественного происхождения, обмениваем его на товары «роскоши обильной», не м.б. произведенными на месте в силу недостатка РТ. Начиная с какого-то момента главной статьей экспорта стало производившееся на Украине и в Новороссии зерно, которое уже не по балтическим, а по черноморским, волнам, поставлялось в Европу. О том, что Россия была крупнейшим поставщиком зерна, многие до сих пор вспоминают. Как уже говорилось, монокультурный тип взаимодействия, после того, как устанавливаются пропорции и становится понятной стоимость рабсилы, сменяется инвестиционным. Однако для перехода к такому пути развития требуется выполнение некоторых условий – сегодня их выдвигает МВФ. В те времена не было никакого МВФ, но все знали, что в первую очередь нужна твердая валюта. Ее создал граф Витте в виде золотого рубля, после чего в Россию пошли инвестиции. Существует множество описаний того, как все в стране развивалось перед Первой Мировой войной, в т.ч. как строились заводы, осваивалась бакинская нефть. Это, действительно, было так. Заводы стоились в районе Донецка и Харькова, где был уголь и металлургия, а также там, где было машиностроение, а это Москва и Санкт-Петербург. Все было замечательно, однако при всем при этом больше половины российской промышленности принадлежало иностранцам-инвесторам. Твердый золотой рубль держался на займах у мирового финансового капитала – в первую очередь, французского, во вторую – английского. Эти займы все время росли, равно как зависимость от иностранного капитала. Вопрос о том, на чьей стороне участвовать в Первой Мировой войне, не стоял – все было ясно. Не будь союзов с развитыми странами, не было бы золотого рубля, возможности развивать промышленность и продолжать получать займы. Есть некая колея, присутствие в которой определяет направление движения. Чем все это закончилось известно ‒ большевиками, и Россия снова вернулась к монокультурному типу взаимодействия с развитыми странами, продавая разнообразную сельхозпродукцию. Контора «Рога и копыта», основанная знаменитым персонажем книг Ильфа и Петрова, не случайно имела такое название: щетина, роговый материал и т.п. были одной из экспортных статей на Запад. Так что О.Бендер действовал вполне в духе устройства советской экономики.

Долгое время решался следующий вопрос. В экономику СССР были сделаны западные инвестиции в капитальные заводы со зданиями и долго работающим оборудованием. В 1980-е годы был заключен договор между ЦЭМИ с подмосковной ткацкой фабрикой, и посетившая ее делегация специалистов с изумлением увидела выбитую на станках дату: 1912 год. Все эти заводы были в свое время национализированы, постепенно восстановлены после гражданской войны до 1927 года, но этот восстановительный рост был явно недостаточен, поскольку все понимали неясность перспектив дальнейшего развития после этого. Развиваться было некуда, а потому возникла гигантская дискуссия, в рамках которой многократно упоминался Бем-Баверк и его окольные способы производства, популярные в то время. Однако д.б. где-то взяты ресурсы для инвестиций, которые кто-то д.б. сберечь, тогда как норма сбережения была низкой.

Но самое главное – возникшая угроза, на которую реагировал И.В.Сталин: кризис хлебозаготовок 1927 года. В СССР был продналог, который перестал собираться в достаточном количестве. А в советской, равно как в любой другой, экономике тех лет все считалось в натуральном виде. Зерно, собранное по продналогу, предназначалось для рабочих города. Если не собирается продналог, то рабочих в городе просто нечем кормить. Все руководство партии и правительства поехало по регионам для продавливания хлебозаготовок на местах путем ручного управления (в т.ч. поездка Сталина в Сибирь). За невыполнение продналога было ужесточено уголовное наказание, пытались выбивать этот налог всеми способами, однако хлебозаготовки были сорваны. А кроме того, чтобы кормить город, зерно еще нужно было отправлять на экспорт, чтобы закупать хоть какое-то промоборудование и машины. Тогда же на глаза Сталина попался доклад известного экономиста ак. Немчинова с анализом происходящего в сельском хозяйстве и выявленным фактом вступления России в ниспадающую волну мальтузианского цикла. Что это значит? После гражданской войны всем раздали землю, и оголодавший народ, сев на нее и став обрабатывать, начал достаточно быстро размножаться, количество земли на одного человека уменьшилось – соответственно, стал сокращаться как объем сельскохозяйственного, так и товарного, продовольствия. То есть на своем наделе все съел, а отдать на сторону уже не хватает. Отсюда – голод, болезни и никакого индустриального производства. Поскольку Маркс порицал мальтузианство, в его терминах ситуация в СССР не описывалась, однако сами законы работали. Стало понятно, что ресурсов для развития промышленности и даже для поддержания городской жизни в ближайшее время будет все меньше, не говоря о том, чтобы что-то отправлять на экспорт и расплачиваться с кредитами. Здесь уместно вспомнить немецкого инженера из «Золотого теленка», сходившего с ума от безделья. Таких инженеров оплачивали хлебом и кредитами. Был расчет на лесозаготовки, которыми можно будет расплатиться, и в этом смысле взаимодействие с миром Запада было вполне себе хорошим.

В этих условиях возникла идея индустриализации. Что это такое? Где-то есть ВК. В реальности, где-то есть замкнутая экономика, но сейчас достаточно мыслить в рамках ВК, в котором есть какие-то пропорции по производству металла, машин и т.д., для чего требуется некий объем сырьевых и энергетических ресурсов. Далее берется совокупность пропорций всех этих вещей, и решается, что либо разом, либо в некоторой последовательности, эти пропорции воспроизводятся в неразвитой экономике. Но для этого нужен ресурс – в первую очередь, люди, которых нужно кормить, а значит, нужно где-то для них взять хлеб, который нужно у кого-то забрать. Собственно, вся проблема индустриализация заключалась в том, как и в какой форме будут забирать хлеб. В СССР эта задача была решена путем создания колхозов. Важный момент: первый пятилетний план был составлен в двух вариантах, различавшиеся только одним: объемом иностранных кредитов, который планировалось получить на индустриализацию: оптимистичный для больших кредитных объемов и пессимистичный для малых. То, что у крестьян нужно было забрать хлеб, было понятно, поскольку кредиты д.б. идти на оборудование и промразвитие. Рабочих берут с села. Начинается индустриализация: роют котлованы и забирают зерно у крестьян. В это время на Западе начинается Великая Депрессия. Что это? В 2008 году подобное уже видели: фактически это отток капиталов с развивающихся рынков и перемещение их на родину. То есть, во-первых, никто никому не дает никаких кредитов. Во-вторых, уже выданные кредиты не пролонгируются и не реструктурируются, а требуются к возврату. Поэтому первый пятилетний план пошел ни по одному из двух сценариев, а по еще худшему сценарию, который даже не был предусмотрен. Однако в немалой степени помогло то, что упали цены на оборудование. Поэтому правду говорят, что первая пятилетка была провальной – она действительно была таковой, хотя официально «выполнена в четыре года», и понятно почему. В дальнейшем планы начали менять на ходу и приспосабливаться к ситуации.

Еще один момент, связанный с индустриализацией: рухнули расчеты не только по кредитам, но также по зерну и лесу (в период депрессии они никому не нужны, цены на них падают). Во вторую пятилетку стали более-менее понятны происходящие процессы и оказалось возможным приспособиться, а к третьей пятилетке уже появились результаты индустриализации, выражавшиеся в росте доходов населения. Однако, дальше была война и подготовка к ней. Поскольку в рамках индустриализации необходимо воспроизвести сложившуются где-то пропорцию, для чего нужно ничто иное, как люди и хлеб. Если все это есть, то, безотносительно к наличию кредитов, целевые пропорции более развитой экономики могут быть воспроизведены. Вместе с тем, по некоторым данным, через СССР прошло несколь миллионов американских рабочих, обучавших, в т.ч., бывших крестьян работе. Все эти вещи более-менее понятны, и на них не стоит останавливаться отдельно. Единственное, что следует сказать – то, что СССР повезло: страна выбрала этот путь как раз в то время, когда он был возможен. Что были за экономики, которые он копировал? Это были экономики стран, в которых численность населения, с учетом сырьевых придатков, была сравнима с размерами СССР – порядка 180 млн. чел.: в Германии – 50 млн. чел., в Британии – меньше, в США – порядка 130 млн. чел.; однако СССР никогда не пытался догнать США – речь, скорее, шла о Германии и Британии. Воспроизвести германскую структуру было можно. Еще один важный момент, на который Григорьев обратил внимание во время перестройки: СССР копирует структуру развитых стран, причем только производственную; в развитой экономике порядка 30% населения заняты торговлей и обслуживанием – т.е. чем-то таким, что в СССР считалось непроизводительным трудом. СССР экономил, в первую очередь, на торговле и, хотя она и была в стране, но была на порядок менее развита, чем на Западе: не 30%, а 5-7% работающего населения, которое могло воспроизводить торговую структуру. Это было потому, что советская торговля была 1) плановой, 2) централизованной и 3) дефицитной. Производительность труда продавца с дефицитном СССР была на порядок выше, чем на Западе, поэтому столько продавцов и не требовалось. Собственно, продавец в СССР – элемент конвейера, его задача – передать товар из рук в руки и взять деньги.

С одной стороны, все ругаются на известный закон опережающего роста производства средств производства над производством средств потребления В.И.Ленина, обозначенный в его работе «По поводу так называемого вопроса о рынках». В действительности этот закон при сформулированных там предпосылках неубиваемый. То есть если есть желание произвести некоторый объем предметов потребления, то для начала нужно произвести оборудование, их выпускающее, а если есть желание произвести их еще больше, то до этого нужно произвести больше соответствующих срудств производства. В этом смысле Микоян мог жаловаться сколько ему угодно. Иное дело, что здесь есть предпосылки. В их рамках предполагается, что капитал все время имеет одну эффективность. Капиталоемкость производства растет, а отдача – нет. При этом не надо [как это сегодня делают некоторые] говорить про кризис падения эффективности капитала: у Маркса уже было четко прописано о тенденции нормы прибыли к понижению; что в «падении эффективности капитала» такого, кроме безграмотности, принципиально нового?

Так или иначе, но все эти процессы в советской экономике развивались и помогли выиграть войну. Когда, однако, все это закончилось? Группа уважаемого экономиста, проф. В.Н.Богачева, занимясь анализом показателей и структуры экономики СССР, пришла к выводу, что 1959 был годом, когда экономика страны была наиболее сбалансированной, то есть все ресурсы использовались и не было особо крупных дефицитов. Опять-таки, Григорьев по этому поводу всегда говорит, что, конечно, руководство партии и правительства эти вещи чувствовало, и понимало, что все идет хорошо. И это было важным психологическим моментом. Но ясно, что когда все идет хорошо, это значит, что система достигла вехней точки своего развития, и теперь движение возможно только вниз. Но это понятно сейчас, с современных позиций. Тем, кто находится в верхней точке, кажется, что теперь-то вот жизнь и началась, и дальше все будет хорошо. Это ощущение вылилось в программу КПСС с тезисом о том, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. И тут случается куча всего, причем посыпалось все достаточно быстро: 1961 г. – подготовка бумаги о жизни при коммунизме; 1962 г. – события в Новочеркасске в связи с подъемом цен на ТНП; 1963 г. – начало массового импорта зерна; 1964 г. – снятие Н.С.Хрущева; 1965 г. – по итогам семилетки принимается решение о необходимости совершенствования хозяйственных механизмов. Ясно, что руководству не может прийти в голову решение что-то реформировать просто так, если все идет нормально. А через шесть лет ситуация в экономике оценивается руководством настолько плохой, что нуждается в реформе, причем, несмотря на весь марксизм-ленинизм, с использованием рыночных механизмов.

С чем столкнулся Хрущев (а был он стихийным неокономистом), причем наверняка раньше 1959 года? Был выстроен некий ВК – за счет чего? Источник один: перераспределение рабсилы из села в город, проводившееся в течение 30 лет, с пятилетним перерывом на войну. Был достигнут предел этого процесса: если взять нового работника из села, то он не произведет лишнюю сельхозпродукцию, которая ему понадобится в городе. Действительно, в 1959 году не было дефицита, но продолжилось движение по тому же пути перераспределения населения, которое уже не производит сельхозпродукцию. А городских кормить нечем. Отсюда – Новочеркасск, импорт зерна и утрата сельскохозяйственной основы. Какие неокономические меры предпринимал Хрущов. Почему он боролся с частным хозяйством на селе? Потому, что производительность крупных комплексов больше, чем производительность отдельных огородов. А для того, чтобы повысить производительность сельского хозяйства, нужно снизить эффективность подсобных огородов и избавиться от «частнособственнических инстинктов» – пережитков «проклятого прошлого». Еще Хрущев освобождал женщин от кухонь, создавая сети кафе и домовых кухонь (а кухня домохозяйств расчитывалась на 1,5 метра); создавались ясли и детсады, а также чудо техники – американская химчистка.

Реплика: вместо того, чтобы эксплуатировать каких-нибудь югославов, эксплуатировали женщин.

Ответ: эксплуатируй – не эксплуатируй, у нас итогда с югославами все было плохо, хотя гостиницу «Космос» нам югославы построили. То же самое – с новыми отраслями: поскольку внутри страны нет людей [все заняты на старых производствах], новую отрасль создают в Болгарии. То есть это была модель, противоположная западной. Поэтому те же Болгары сегодня плачут и говорят, как же им было хорошо – верните нас обратно в ТС.

Начиная с 1959 года рабсила становится дефицитом. То есть смотрят на Запад и видят, что он продолжает развиваться. Для американских чудо-химчисток нужен завод, а для его строительства нужны люди, которых нет – значит, нужно их перетянуть из других производств. А как это сделать? Предложить бОльшую зарплату.

Завод не построен, котлован не вырыт, а работнику уже больше платят – за переманивание. Но товара больше не стало, потому начинает нарастать дефицит. На старых лекциях не рассказывалось об экономическом механизме существования СССР, поэтому здесь стоит уделить этому внимание. Был в стране журналист-экономист Дмитрий Валовой. Он был не кем-нибудь, а начальником экономического отдела газеты Правда. И, вопреки своей фамилии, всю жизнь посвятил борьбе с таким явлением, как показатель валовой продукции, что в экономических кругах было предметом шуток. Проблема показателя ВВП в следующем. В СССР все было плановое, в том числе пропорции распределения выручки на предприятиях. По факту производства продукции и получения денег возникает задача выплаты зарплаты, для чего нужно определить фонд зарплаты. Конечно, можно для каждого предприятия отдельно сделать, но обычно он определяется по нормативу. Долгое время фондообразующим показателем была валовая продукция. У нее есть цена, 10% от которой выделялось в фонд зарплаты. А трудоемкость продукции разная. Самый любимый пример Д.Валового – производство кастрюль: есть большая кастрюля, в которой сравнительно много металла и много труда, и есть маленькая кастрюлька, в которой металла меньше, а труда – столько же. Что выгодно производить при такой схеме формирования фонда зарплаты, так это крупную кастрюлю. Поэтому в хозмагах СССР можно было сплошь и рядом найти большие кастрюли, а маленькие – дефицит. По фарфоровому производству – также дефицит заварочных чайников, при наличии чашек и блюдец. В строительстве – монтажные работы. Там фундамент, где много бетона с отличными показателями выполнения работ. Затем ставятся стены с примерно такими же ресурсо- и трудозатратами. Однако остаются отделочные работы, в которых монтажных работ мало, а трудоемкость – огромная. Потому сдача объекта в советское время – это когда возводится здание, а внутренняя отдела – кое-какая. При таком подходе ставили капитальную стену вокруг стройки, а всю зарплату тратили на доведение самого объекта; при этом стена сохранялась. Фонд зарплаты оказывается заработанным, однако также есть расценки на отдельные выполненные работы, на которые выписаны наряды. При этом по реальным нарядам оплата получается меньше, чем по фонду. Когда строят стену, наряды выдаются согласно трудоемкости строительства стены, и ничего больше. Получается, что фонд зарплаты есть, а нарядов, чтобы его закрыть, нет. Потому появляется специальный чиновник, который занимается приписками объемов работ. В строительстве стала расти «незавершенка»; бывало так, что закладывали несколько фундаментов, по сумме получался целый дом, и создавалась отчетность о том, что дом сдан. Также приписывали вывоз мусора: объемы вывезенного строительного мусора иной раз превышали объем самого здания.

В 1965 году была произведена реформа, в результате которой валовая продукция сменилась нереализованной. Это та же самая валовая продукция, за вычетом оставшегося на складе (не оплаченного потребителем). Будучи валовым, этот показатель все равно многих проблем не решал. А потому очень быстро пошли на попятную, поскольку под реализованной продукцией стали понимать отгруженную, оказавшуюся той же валовой. Была произведена еще одна реформа: решили вычесть отовсюду стоимость материалов, получив показатель чистой продукции. Но там тоже возникают сложности, поскольку оказываются перекосы в ценообразовании, в разной продукции зарплата + прибыль не соответствуют трудоемкости. Поэтому решили пойти по чисто нормативному пути. Госкомцен совместно с Госпланом установил т.н. «нормативную продукцию», постулированную в качестве фондообразующего показателя. Под этот показатель оказалось нужным создать целую систему нормирования. Постановлением ЦК КПСС и Совмина СССР от 1978 года «О совершенствовании хозяйственных механизмов» этот показатель был введен. Кроме того, была еще целая куча разных показателей.

Продолжение про нормативы чистой подукции. Доля прибыли и зарплаты при таком ценообразовании будет разной для разных продуктов. Поэтому, если будет чистая продукция, а от нее – процент, то все равно будут какие-то перекосы, зависящие от ценообразования. Поэтому надо менять всю систему ценообразования, но не очень понятно, как. Отсюда – отказ от пересмотра системы ценообразования и решение о вводе показателя норматива чистой продукции, и корректировка в ручном режиме ассортимента выпускаемой в стране продукции. Смотрят, что выпускают, и начинают играть нормативом. В Москве тех лет всюду висели объявления с предложением о работе. С этим что-то пытались сделать.

Помимо фонда зарплаты (фонда оплаты труда) были еще фонды соцкультразвития: квартиры, автомобиль без очереди, санатории-профилактории, места в детсаду и т.д. Директор целой кучей способов пытался решить задачу удержания сотрудников. Стояла задача снижения трудоемкости выпускаемой продукции. Для этого нужно покупать более производительное оборудование. Поэтому каждый директор каждый год писал заявку на инвестиции. Замещать живой труд инвестициями вроде бы правильно, однако экономика начинает генерировать гигантский спрос на инвестиции, а потому нужно рыть новые котлованы, строить новые заводы и выбивать фонды. А для этих заводов снова искать рабочих. То есть имеется гигантский дефицит инвестиций и высокая норма накоплений, но все это – как в бездонную бочку, потому что от всех этих вещей дисбалансы в экономике только растут.

Далее – о диссертации, которую Григорьев написал, но не защитил, а теперь не интересно защищать, поскольку ушло время. Тогда она была вполне актуальна и довольно проста по идее, хотя по технике исполнения было все сложно (математику, которая там была, вряд ли сегодня возможно воспроизвести). Ее основной вопрос был таков: если каждый заинтересован в том, чтобы снизить трудоемкость продукции, то приведет ли это к тому, что трудоемкость в народном хозяйстве снизится? Верный ответ – не только не приведет к снижению, но к росту трудоемкости. Потому что трудоемкость снижается либо за счет переинвестирования, либо за счет растраты ресурсов – большей энерго- и материалоемкости (пример с кастрюлями): живой труд в большей степени замещается материалами. Спрос на ресурсы может быть удовлетворен только за счет привлекаемого труда и, в итоге, в широком диапазоне реальных экономических параметров трудоемкость и спрос на труд будет лишь расти.

Одна из проблем СССР к концу его существования связана с работягами и людьми с высшим образованием, которые в многом числе уходили на рабочие должности, чтобы получать повышенную пенсию. Как были устроены зарплаты в СССР? Человек с высшим образованием изначально получал мало, работяга – существенно больше. Причем это касается не всех людей с в/о, но то было ориентиром – многие люди делали карьеру: защищали кандидатску, докторскую, становились номенклатурой. В застой по карьерной лестнице стали ходить немногие среднестатистические. Геронтократия не пускала наверх, а переставшая расти экономика перестала генерировать новые рабочие места для номенклатуры, тогда как продолжительность жизни увеличилась. Поэтому рост зарплат лиц с в/о загибался, а рост зарплат работяг рос по экспоненте. А потому возникла проблема мастеров, маркшейдеров и т.п. специалистов – все ушли в «шахтеры». И некому этим стало управлять. «Рядовые» и «генералы» производства остались, «лейтенанты» исчезли. Произошел разрыв управленческих звеньев, и пропала управляемость страной. Научные сотрудники шли в бармены, в официанты, в торговлю. Стали расти дефициты, которые оказалось невозможно заполнить. Ситуацию спасли тюменская нефть и повышение цен. Между тем, первое повышение цен (в два раза) произошло в 1961 году. По мере развития этих процессов СССР постепенно начал перестраиваться на монокультурный тип взаимодействия, только уже монокультурой стала не с/х продукция, а нефть. Образуется стратегия забивания дефицита по схеме «продали нефть, купили шмотки». Ак. Шаталин где-то в 1980 году оценивал разницу между произведенным и потребляемым нацдоходом величиной порядка 40 млрд. рублей, которые представляли собой результат т.н. внешнеэкономической деятельности (ВЭД). То есть произведенная нефть оценивается по внутренней стоимости, затем продается за рубеж, покупаются бананы и продаются в стране по 2 р. – гораздо дороже нефти: за рубежом бананы дешевле нефти, в СССР – наоборот; и эта разница составляла 40 млрд. рублей. При 620 млрд. национального дохода. Очень много чего СССР продавал [на внешнем рынке] в убыток просто потому, что нужна была валюта – в том числе, на то же самое оборудование.

40. Экономика СССР и Российской Федерации

Экономика СССР и постсоветской России, продолжение. Изложение будет тезисное, а все пробелы наверняка будут заполнены вопросами из зала. Говорить здесь можно о чем угодно – Григорьев был не только свидетелем, но и активным участником событий, видел много всего, а потому рассказывать может бесконечно. Поэтому трудно выбрать.

Первое, что важно осветить – хрущевские реформы управления, в т.ч. переход к совнархозам. Конечно, они сильно потрясли управленческий слой. Однако сами реформы были осмысленны по ситуации, поскольку, как было сказано, в 1959 году была полная сбалансированность, сложился целостный ВК и, в этом смысле, дальше им не надо управлять из центра по причине наличия устойчивых взаимосвязей. По поводу установления долгосрочных хозяйственных связей была отдельная тема насчет децентрализации. Что произошло, когда началось монокультурное взаимодействие с развитым рынком? В первую очередь, все вкладывается в производство одного товара, а сам ВК, существовавший до этого, начинает разрушаться. Для сбалансированности нужно организовать распределение из раздутого «флюса» монокультурной отрасли в остальные отрасли. То есть резко усложнилась задача планирования; до какого-то момента казалось, что эту задачу можно упростить. Начиная с какого-то момента резко возросла централизация и потребность в правильных решениях высшего уровня. До некоторого момента эта задача решалась, но, по мере того, как разрушается старый ВК и оказывается нужным перераспределять все больше ресурсов, управленец начинает теряться: кому давать, как давать, ибо все бегают и просят, никому ничего не хватает, появляется много вопросов.

СССР экспортировал нефть. Возникает вопрос: внутренние цены одни, а экспортируем потому, что внешние цены более высокие и выгодные. Что делать с внутренними ценами? Поднять их до уровня мировых? Но это означает закрытие много чего. Это означает резкий подъем цен, а также возникновение задачи перераспределения всего через центр. Разница цен была такой, что в СССР бензин стоил дешевле газированной воды. Отсюда происходила гигантская энергоемкость. И это лишь одно из искажений. Когда к началу 1980-х гг. выяснилось, что есть ограниченный фонд инвестиций, стало ясно, что доля инвестиций в ТЭК растет, а доля на остальные отрасли сокращается, и что не хватает инвестиций на то, чтобы просто провести амортизацию. По этому поводу была история договора с Госкомцен.

Была программа пересмотра норм амортизации и выдвинута бессмысленная идея ввести в стране ускоренную амортизацию. Но это имеет смысл на Западе, с принятым там механизмом функционирования. Почему на Западе быстро обновляется оборудование, а у нас – нет? Потому что там делается ускоренная амортизация, создающая фирмам ситуацию невыгодности держать старое оборудование. Эту амортизацию пытались применять и у нас. Был большой академический шум по поводу внедрения в стране этой практики. Выяснилось, что, начиная с какого-то года в сборнике «Народное хозяйство» перестали публиковать данные по амортизации. Между тем, нужно делать выводы. Григорьев на пару с одним блестящим статистиком нашел способ рассчитывать амортизацию по другим данным. Выяснилось, что инвестиции в некоторые отрасли меньше, чем годовая амортизация в этих же отраслях. Сегодня принятые в России госпрограммы в 3-4 раза превышают возможности федерального бюджета, при этом обосновывается их критическая важность. А потому все ненавидят Минфин (и всем разрешается ругать министра финансов), который указывает на стоимость всех программ, по совокупности в разы превышающие бюджет, и который, не найдя у министерств подтверждения готовности резать программы, высказывается о готовности их самостоятельного урезания.

В СССР была рутина планирования, и когда стало ясно, что рутина не справляется с объемами задач, пошла их разработка, в т.ч. в увесистой книге «Методических указаний по разработке планов социально-экономического развития СССР», напечатанных на папиросной бумаге (тем, кто интересуется планированием, рекомендуется ознакомиться с нею). В этот же сборник попал спецраздел о «программно-целевом планировании», которое, однако, было перпендикулярно рутине планирования, и никто не знал, как встроить целевые программы в рутину. То, что они необходимы для решения сложных проблем, все признавали. О совмещении того и другого велись дискусси вплоть до конца СССР. А лишение [инвестиций] вело к тому, что руководитель направления или отрасли мог официально отказаться от ответственности по причине отсутствия инвестиций. В сегодняшней России экспертный подсчет инвестиционных затрат происходит по факту принятия политических решений – пример с присоединением Крыма.

Вместе с тем, проблема управления в СССР была в том, что Госплану были подконтрольны лишь 75 позиций, и 2000 – Госснабу. В этом смысле сегодня нет понимания того, что такое планирование и как оно устроено, однако многие мечтают вернуться к планированию. В этом смысле Госплан и Госснаб – героические организации, умудрившиеся каким-то образом дотянуть экономическую систему до 1980-х гг. Госплан спускал данные в министерства, министерства – вниз по собственным иерархиям, которые также д.б. пересчитать данные. Между тем, планы только пересчитываются, тогда как плановый год уже идет.

В 1990 году произошла интересная политическая история: Н.И.Рыжков на съезде народных депутатов послал к черту авторов программы 500 дней, и все хозяйственники апплодировали ему, ибо про реформы никто ничего не понимает, а план нужен; по идее, там должны быть какие-то контрольные показатели, а их нет. К тому времени в стране появилась целая отрасль толкачей – фактически, биржи. Ранее в качестве таких «бирж» предполагались совнархозы (Хрущев), но они не прошли. Сама идея была осмысленной. В целом, в стране не было недостатка в хороших идеях – в «Литературной газете» была рубрика «Если бы директором был я», и каждый мог туда написать, что полезного можно было бы сделать, по 3-4 публикации было каждую неделю. Наоборот, идей было столь много, что никто не знал, какую выбрать и как осуществлять. Вдруг, начав реализовывать хорошую идею, появится идея еще лучше, так что мы подождем, пока она не появится. Редкий случай проекта, который удалось сделать – кухонные гарнитуры, под которые были созданные две новые подотрасли и семь новых производств (см. предыдущий цикл лекций). Так что не стоит строить иллюзий насчет плановой системы СССР, в которой якобы все можно было решить и которую якобы разрушили какие-то враги.

Вопрос: а как с планированием было в сталинские времена?

Ответ: там было все проще. Давайте, забегая вперед, возьмем некий образ, а затем этот образ наложим на сталинские вермена. Поскольку образ, на взгляд Григорьева, красивый, и в нем стоит рассказывать всю историю СССР. Когда речь шла про древние племена, предполагается, что Григорьев что-то выдумывает. Несмотря на то, что доля выдумки, конечно, здесь есть, для многих рассуждений у него имеется образ перед глазами, и СССР здесь – типичный пример. Положим, есть племя, организовавшее некое разделение труда: столько-то делают луки, столько-то носят дрова и воду, столько-то шьют одежду и т.д., и между ними существует обмен. И вот вождь пропадает. Вопрос в том, может ли в этой системе РТ образоваться рынок. Допустим, что СССР – коллективный вождь (Госплан, Госснаб, ЦК КПСС), и члены племени – 15 союзных республик (не будем рассматривать глубже). Власть вождя почему-то начинает ослабевать (ибо не справляется со своими обязанностями), а потом пропадает. Что начинается? В 1991-1993 годы кризис в экономике объясняли т.н. «распадом хозяйственных связей». И это все происходит в стране, где есть деньги, т.е инструмент. Чем все занимаются? Еще когда был вождь, все спрашивали: почему мы отдаем столь много, а получаем столь мало? Что будет, если мы не будем никому ничего отдавать? Как же мы хорошо заживем! Так рассуждали, казалось бы, разумные, современные люди, знающие экономическую теорию и слово «экономика». И эти разумные люди ведут экономику к развалу хозяйственных связей. По аналогии можно догадаться, что если в древности убивали вождя, то племя разбегалось. Однако почему ослабла роль вождя? Потому что рядом существовал некий рынок. И все говорили: либо нам друг с другом торговать, либо пойти на этот рынок, продать свое и получить прекрасный «мерседес», которого внутри «племени» нет. Возникало ощущение, что-де «плохой» вождь крысятничает и не пускает членов племени на «хороший» рынок. А после развала связей эти связи стали как-то налаживаться, только теперь уже через втягивание племени во внешний рынок (если, конечно, к тому времени племя не вымрет). Поэтому, когда Григорьев рассказывает что-то про древние племена, он опирается на то, что сам хорошо знает и видел. Нет в этих вещах ничего принципиально нового. И, если есть перед глазами пример, то надо им просто пользоваться. Если так происходит сейчас, то нет никаких причин, почему бы это не должно было происходить в древности.

Теперь эту метафору попытаемся применить к Сталину. У него было поначалу 160 млн. человек индивидуальных хозяев (большей частью крестьян), которые пашут землю и что-то для себя производят – например, сельхозмашины. Вождь выделяет производство плугов в отдельную отрасль, то есть теперь 250 тыс. чел. делают плуги, а остальные пашут. Плуги начинают производиться более эффективно (с подачи вождя или нет), и внутри этой отрасли начинается свое РТ. Производительность всего растет. Далее выделяется в отдельную отрасль производство одежды. На время Сталина хватило процесса последовательного РТ, при этом оставшиеся заняты в производстве продовольствия и кормят остальных. Между тем, описанный процесс – скорее бухаринский путь. Сталинский путь – посмотреть, как устроено за рубежом [по пропорциям объемов продукции] и сразу создать некое ядро разделения труда по образцу, которое само органически растет. При Сталине это ядро еще не доросло до своего органического предела, потому там было легко планировать. То есть последовательное создание РТ vsодномоментное создание РТ. Однако для последнего надо забрать хлеб. Как бы то ни было, и в том, и в другом случае был ресурс сельского населения. А поскольку хорошо росли, оптимистичное предложение – еще расти. Между тем, обнаруживается дефицит сельской продукции. Что делать? Нужны инвестиции в село. Откуда? Из уже созданного, не сельского, ядра РТ. Начинаются экономические дисбалансы. В этих условиях появляется новый вождь – не Сталин, а Брежнев. И тут он обнаруживает, что за рубежом есть рынок, где всего навалом, и решает торговать. Только чем? Монокультурой. Однако СССР повезло, поскольку в стране найдена нефть. Организуется взаимодействие с внешним рынком, тем временем несельское РТ разрушается, а «флюс» нефтяной отрасли растет. Пока все вроде бы ничего, ибо из него часть ресурсов перекачивается в остальные части СРТ, однако ситуация постепенно ухудшается. И, если раньше задачу можно было спустить на низовые уровни, то теперь приходится все перераспределять, и все начинает зависеть от эффективности [этого перераспределения]. А инструментов для этого нет. У вождя едет крыша от всех этих проблем. Пока цены на нефть растут, все хорошо, однако на внешнем рынке цена на нефть начинает падать. И теперь инстанция управления оказывается перед ситуацией, когда не только приходится меньше перераспределять [нефтяных доходов], но и, поскольку структура РТ разрушена, остальные отрасли уже не могут воспроизводить себя и все то, что было раньше. А дальше – переход к рассмотренной выше ситуации восстановления связей внутри племени посредством ресурсов внешнего рынка. Поскольку «вождь» уже ничего не дает «членам племени», вождем становится внешний рынок, и чем дальше, тем больше. Дальше приходит вождь совсем уж с маленькой буквы – Горбачев, и говорит: ребята, я не могу вам дать валюты: идите на рынок и сами торгуйте [чем сможете]. В это время собственная нефть попадает на внутренний рынок по маленьким ценам, и местная промышленность выходит на внешний рынок вроде бы с какой-то продукцией, но она продается только по причине низких цен на сырье. Однако вождь этого не понимает, ибо продаются не нефть и газ, а, к примеру, холодильники и продовольствие. Вследствие всего этого разрушение ВК вызывает политические изменения.

Можно десятками перечислять кризисы, с которыми пришлось столкнуться в этот период. К примеру, кризис управляемости. Как было сказано, остались «генералы» и «рядовые», а среднее управленческое звено оказалось вымыто туда, где хорошо платили. Григорьев хорошо помнит шахтерские забастовки – их возглавляли не сами шахтеры, а бывшие инженеры, люди с в/о, ушедшие в шахтеры. Этих людей специализировали на организаторской работе, и они ее реализовали в такой форме. При этом, если одновременно происходит множество кризисов, то разрулить их совокупность не представляется возможным.

Когда в стране произошел распад хозяйствнных связей, пошла борьба за место нового вождя (взамен пропавшего). Страна стала сырьевым придатком глобального мира. Были публикации в поддержку этого пути, он проговаривался явным образом, но не громко. Его реализация шла де факто. Вторая идея – инновации, высокие технологии (сегодня эту тему развивает С.Ю.Глазьев). Пока были деньги, предлагалось закупить оборудование; так, М.С.Горбачев предлагал стране стать законодателем мод в автомобилестроении (1986 г.), а народ смеялся дружно. Опять же, идей было много, идеи были хорошие. Третья идея – внутренний рынок.

Советский инженер, встречаясь с американским, считал того идиотом (см. предыдущий курс лекций). Второй момент, бросавшийся в глаза – высококвалифицированная, по преимуществу, рабочая сила. Кроме того, площадка перед американским заводом забита личными автомобилями. Тогда не было известно, что есть НТП по-западному. Рабочие американского завода уже были не рабочими 40-летней давности (в советском понимании), а менее квалифицированными. Также было и отличие по оборудованию. В советском станке было много сложнейших механических деталей, которые нужно было настраивать в зависимости от параметров. Это было советским ноу хау. В американском станке подобные вещи регулируются дешевой электроникой массового производства. В СССР было уникальное в мире оборудование вроде пресса отечественного производства (Красмаш), для решения уникальных задач, которое большую часть времени бездействовало. Григорьев как-то спорил с М.Леонтьевым по поводу того, что советский рабочий в 4-5 раз менее прозводителен, чем западный. Но это клевета: советский рабочий быстрее перекидывает бетон, но западному рабочему никогда не требуется перекидывать бетон с места на место: он поставляется на стройплощадку, когда надо. Также в СССР была наиболее высокая в мире скорость конвейеров. То, как устроена стройка на Западе, вызвало немалый шок советских специалистов, поскольку западные рабочие медленно работают, но быстро строят.

Идея внутреннего рынка была взята из двух источников: 1) наблюдения того, что было в экономике в 1988-1990 гг. В это время сельское хозяйство было самым богатым в истории. Сельхозпроизводителей освободили от многих повинностей, рыночные цены были гораздо выше. Сельское хозяйство было весьма богатым. Строители лишались заказов по всей стране, поскольку бюджет трещал по швам, но при этом шел вал заказов от сельского хозяйства: на технику и т.д. Т.е в тех условиях бухаринская модель реализовывалась сама собой. Поскольку растет спрос, дальше – вопрос скорости процесса. Поскольку на внутреннем рынке все есть, нужно перестать туда инвестировать (в производство средств производства), дать внутреннему рынку сформировать заказы, оставить существовать инфраструктуру. Оживет производство средств производства и производство ТНП, и как-то все это закрутится. Можно было видеть, насколько быстро работает экономика стимулов и нормативов: еще вчера были нищими, а сегодня пришли на рынок, зная, что нужно, и начинают строить заводы, фермы и зернохранилища.

Далее – 2) наблюдение, которое разбирали на последних двух лекциях перед темой СССР. Конечно, индустриализация начинается с освоения внутреннего рынка, и из него переходит на внешний. Гайдару предъявляют претензии, что он освободил цены – Григорьев считает, что эта претензия бессмысленная. Конечно, были какие-то политические ангажированные лица, поступившиеся профессиональной честью, но среди экономистов был консенсус насчет того, что цены надо освобождать. Однако, поскольку цены были де-факто ограничены, на этом наживались конкретные люди, шло гигантское перераспределение. А вот что действительно можно поставить Гайдару в упрек, так это либерализацию внешней торговли. Либералы кричали, что если не открыть рынок, то будет голод. Это чушь, ибо ресурсы были. Когда либерализовали цены, то все появилось. Да, губернаторы писали, что еды осталось на три дня. Как теоретик, за этим стоял, в том числе, и Григорьев, а как практик за этим стоял А.И.Вольский. И это было долгое время идеологией РСПП, пока эта организация не превратилась в «профсоюз олигархов» (РСПП начинался как профсоюз предпринимателей и промышленников СССР). Григорьев работал в экспертном институте РСПП. Окажись Григорьев там сейчас, он понимал бы, чего бы еще можно было дописать в концепцию «внутреннего рынка». Для поддержания этой модели были нужны гигантские инвестиции. Когда рухнула система Госснаба, торговых ярмарок и т.п., конечно, тогда этого не понимали. То есть когда стали создавать рынок, не стали смотреть, какая система (в отличие от начала догоняющего развития в первые годы СССР). Тогда все считалось от ресурсов – это была программа, заложенная в мозг. Тогда не было даже соответствующих специалистов: даже те, кто называл себя рыночниками, были советскими экономистами. Даже читая западные учебники, понять из них роль торговли невозможно. Это сейчас, располагая неокономикой, становится понятной роль торговли и финсектора. Если в схеме оказывается несколько посредников, то их называют спекулянтами – нехорошими людьми, накручивающими цены. При том, что в работающем рынке не м.б. сумасшедших наценок. Так что хозяйственно-производственные цепочки нужно считать от торгового сектора, и от того, кому продается, а не от самих ресурсов.

41. Россия: проблемы государственного управления

Вопрос: если бы не случился обратный переход н. XX века к монокультуре, то были ли у России шансы развиваться через инвестиционную схему?

Ответ: во-первых, никто особо не планировал вкладываться в Россию. Во-вторых, этот путь особо и не заканчивался, поскольку отчасти были концессии, но как они были сделаны? В страну заходил иностранный инвестор, завозил оборудование, после чего у него начиналась забастовка рабочих с требованием повышения зарплаты, на что советская власть отвечала, что, будучи рабоче-крестьянской, не может бороться с забастовками, после чего умный инвестор предпочитал бежать из страны, отжав хоть какие-то деньги. Известна фигура А.Хаммера – лучшего друга В.И.Ленина и Л.И.Брежнева (в целом прожил более 90 лет), немало нажившегося из числа прикормленных капиталистов. На его инвестиции был построен Центр Международной Торговли.

Вопрос: на прошлой лекции было что-то сказано про торговый ресурс, или обоснование инвестиций; в чем разница и какой процент торговых услуг это дает в себестоимости продукции?

Ответ: вы должны думать не о том, из чего произвести, это сейчас не проблема, но о том, кто и почему будет покупать, и по каким каналам – об этом сейчас и будет речь.

Вопрос: когда у СССР была возможность пойти по китайскому пути и выстраивать взаимодействие с развитыми рынками?

Ответ: Сталину принадлежит термин «далласизация Советской России», который понимался в контексте «не допустимо». Имелся в виду т.н. «план Далласа». Международная обстановка была такова, что закончилась Первая Мировая война, был заключен Версальский мир с огромными контрибуциями для Германии, после чего в Германии началась гиперинфляция, после чего встал вопрос о реструктуризации. Был выработан план Далласа, предполагающий кредиты для Германии, которые она должна отдавать, продавая продукцию собственной промышленности, которую она будет развивать в Восточной Европе, включая Советскую Россию (а также часть Польши и Прибалтику), дабы не конкурировать со своими бывшими соперниками. А все остальные туда не лезут. Тогда и возник лозунг о недопущении далласизации. В связи с этим в Советскую Россию поехали немецкие инженеры (вспомним «Золотого теленка», там был немец-инженер).

Теперь поговорим о будущем. Этот разговор можно было вести две или три недели назад, но сегодня он достаточно бессмысленен – потому, что будущее более-менее понятно. Можно говорить о будущем, когда оно не определено, а сейчас оно предопределено. Григорьев не хочет говорить о том, что будет в ближайшие годы – это понятно и малоинтересно; и, опять же, надо смотреть на разные факторы – как это будет. Сейчас у нас нет никаких представлений о текущих раскладах – подобно тому, как в шахматной партии фигуры все еще стоят, но противоположная сторона уже думает, как их переставить по-новому, и для той стороны предыдущая партия уже закончилась, а потому и то, как стояли фигуры, уже не имеет никакого значения. Однако то, что сейчас происходит в связи с санкциями, таково, что если раньше была надежда, что еще не все так плохо, после объявления списка стало ясно, что по поводу всего остального также предпринимаются меры, а именно удешевление нефти, снижение зависимости Европы от российского газа (как краткосрочные, так и долгосрочные с гигантскими объемами вложений на территории Польши и Украины, которая будет только рада получить эти инвестиции в десятки млрд. долларов). На Украине также фигуры стоят (Кличко, Тягнибок, Тимошенко), но они стоят только номинально, а инвесторы уже думают, кому можно доверить деньги, чтобы навести порядок и все организовать. И результат виден: так, Тимошенко могла быть претендентом со своей историей, но сейчас рассмативается совсем другая история. А потому и по украинской политике сейчас невозможно сделать прогноз. Но ситуация вся понятна: ставка выросла, цены растут, депрессия близко. Банковская система в жесточайшем кризисе, иностранных инвестиций не будет, рефинансирования долгов не будет, а потому их нужно будет выплачивать. При этом рейтинги поставлены на пересмотр с негативным прогнозом. То есть сейчас все более-менее понятно. Тот набор идей, что имел место до Майдана, бессмысленен. Но все равно это закончится и какие-то вопросы встанут. Какие будут приняты решения [по Украине]: будет ли она существовать, или расчленять ее. Неизвестно, на что нацелена эта политика. Предположим, что страна как-то останется, вздохнет и будет «прощена».

Сейчас проблема (для неокономистов) усложнилась – в течение нескольких месяцев придется интенсивно работать, чтобы понять направления движения, сформировать прогнозы и понять, как ситуация может разрядиться.

Вопрос: тогда какой смысл обсуждать старые шахматы?

Ответ: а у нас ничего другого нет… Были вещи, о которых не подумали, но на старых ошибках надо учиться. В действительности проблема будущего разбивается на две части (в «докрымскую» эпоху). Первая важная характеристика страны (с одной стороны, негативная, с другой, содержит зародыш развития): среди развивающихся государств в России самая высокая доля ВВП, распределяемая через бюджет (включая Пенсионный Фонд) – настолько высокая, что многие развитые государства ее не достигают (например, США – более 40%, максимум – Швеция). При этом шведы снижают эту долю, а в России вопрос был о том, чтобы ее наращивать. Между тем, инвестиции приходят туда, где низкая зарплата и низкие налоги. В Китае нет всеобщей пенсионной системы, за исключением отдельных категорий (они ее только сейчас создают), нет здравоохранения с такой стоимостью, как в России, образования (которое, кстати говоря, в Китае неплохое, однако не с такой стоимостью, как в России). В других странах (Вьетнам, Мьянма, Индонезия, Бангладеш) с этими вещами еще хуже для населения (и лучше для инвестиций). Иной вопрос – если все перечисленное в России есть, оно было в годы высокого роста и было в годы хоть какого-то роста после кризиса. То есть худо-бедно какой-то рост был даже при такой налоговой нагрузке. Эффективно ли расходуются государством получаемые налоги? Нет. Мало того, что граждане не знают, как расходуются собираемые налоги, так само государство этого не знает. Можно ли добиться тех же результатов с меньшими деньгами, и высвободить средства для поддержки каких-то народно-хозяйственных проектов, инфраструктуры? Направления – не суть. Или, как многие говорили, стоит снизить налоги в период высокого роста, рационализировав бюджетные затраты (кудринская идея). Между тем, «мошна» [нефтяная] копилась для другого – для регулирования денежной массы и борьбы с инфляцией, поскольку существовал currencyboard: приходило много валюты, которую надо было покупать и вбрасывать деньги. А бюджетные расходы – это вообще отдельная вещь. Григорьев призывает смотреть на экономику с позиции какого-то одного показателя, за которым «никто не смотрит», в экономике их масса. Возникает вопрос о том, на что тратить деньги: инфраструктура? Хорошо. Снизить налоги? Тоже хорошо, но для этого нужно рационализировать бюджетные расходы. Принимались меры для такой рационализации. Самый яркий пример правильной самой по себе меры, хотя и не обусловленной институционально, а проведенной чисто по-бухгалтерски – монетизация льгот. Не было выяснено, можно ли на те деньги, что получает [пенсионер], купить тот же набор благ. При этом никто никого там не обманывал: валовые цифры были адекватными, а реальные цифры таковыми не были.

Реплика: все это изначально было чистой воды «кидаловом».

Ответ: не было там кидалова! Можно, конечно, подозревать [такие вещи], однако опыт наблюдения работы госаппарата свидетельствует, что он действует таким образом, что, даже если никто не задумывает «кидалова», оно случается само собой. Не надо искать заговор там, где все может быть объяснено глупостью. Конечно, Кудрин думает по-бухгалтерски и не учитывает, как реально работает сам госаппарат. Здесь был не план, а чистый АОД, все начало расплываться и сыпаться, и стали наспех закручивать гайки. Возможно, для каких-то категорий там и был элемент «кидалова», однако бухгалтерски там все было [честно]. Григорьев присутствовал на предварительных обсуждениях в социальном министерстве. Собрали соцработников по всей стране, которые рассказывали, что они знают, кто нуждается и кто не нуждается. Им выделяется какая-то сумма, которую они по закону вынуждены размазывать между всеми, а потому не могут оказать помощь тем, кто реально нуждается. Потому соцработникам нужны более четкие критерии для оказания целевой помощи [из ограниченных выделяемых средств]. А тех, кому в действительности не нужна помощь, можно было бы кинуть. Но все эти порядки устанавливались, когда шла смена власти, когда были Верховный Совет СССР и Верховный Совет РСФСР. Когда соревновались, кто даст больше льгот населению и кого население больше поддержит. В рамках этих же процессов – пресловутый «закон о ветеранах» (борьбы Ельцина с Зюгановым): предлагалось всех назвать ветеранами и нарезать тонким слоем блага. Эти вещи спустили на регионы, а в региональных бюджетах ничего нет. Дальше возник вопрос, что делать с выделенным на это ресурсом: либо размазывать рядом с федеральным законом, либо вообще непонятно что. А потому какую-то категорию могли кинуть.

В вопросе монетизации льгот, конечно, была попытка наведения порядка. Ибо монетизация сама сопровождалась реформой правительства, реформой местного самоуправления. Мы даем льготу, а муниципалитет пусть на местах обеспечивает. При этом все говорят, что у них нет денег. И никто здесь не мог разобраться. То есть, разумеется, это были элементы рационализации, однако сделаны они были через задницу. Однажды, при определении полномочий муниципалитетов и регионалов, забыли включить в их число ветеринарный контроль. Много чего еще было позабыто, что потом на ходу подкручивалось. Пример – закон №131 об органах местного самоуправления, в который внесено порядка 100 поправок с 2003 года. Также в госуправлении нет автора – он коллективный. Или, к примеру, вопрос о том, может ли областной закон установить государственную границу для случаев, по которым нет федеральных регулятивов. То есть имеется куча вопросов. Это – закон, у которого был какой-то рациональный замысел, и предполагалось, что он будет прямого действия. При этом, если пишется реалистичная бумага, могут сказать, что нарушается закон, а если не реалистичная, то могут так и сказать, что не реалистично.

Возникает вопрос, что делать. Вот ситуации, а вы спрашиваете, знаем ли мы, куда деньги расходуются. Все это – то, над чем Григорьев думал много лет – о том, можно ли всю эту систему рационализировать. Нужно сделать ответственных за принимаемые решения, но вывести их из бюрократической структуры, ибо в ней они ответственными быть не могут. Далее возникает вопрос: если они ответственны, то как организована эта структура. Эту категорию граждан Григорьев назвал «чиновник-предприниматель». Но предприниматель не в том смысле, что он что-то себе на карман кладет. А в том, что у него есть реальная ответственность, которую еще нужно как-то прописать. Чиновник может рисковать не карьерой (ею рискуют все чиновники), но важными свойствами карьеры. В действительности, эта деятельность по рационализации решает целый ряд экономических задач: становится ясно, что чего стоит, решения становятся более рациональными, оказывается возможным увидеть, где можно сэкономить; также, кроме экономической, здесь решается и более широкая задача, поскольку здесь требуется совершенно новая система образования. Поскольку в таком случае создается не в стране даже, а в мире, совершенно новая система обучения, приобретающая, соответственно, мировое значение, становясь, соответственно, потенциально экспортным товаром. Появляется переформатированная экспертная работа и результаты экспертной работы. То есть то, чем не обладает на сегодняшний день практически ни одно государство. Сам этот проект, мало того, что является коммерческим, по-новому и позиционируется в мире.

Реплика: но эту же ответственность может нести не только чиновник, но и политик.

Ответ: нет, и Григорьев мог бы с этим согласиться, если бы не закончил читать книжку Дж. Пауэлла «Новый Макиавелли», где как раз описано, как это происходит у англо-сакосов и как они с этими вещами работают. Сама идея рационализации понятна и ясна, и то, что англо-саксы по ней идут первыми, позволяет иначе взглянуть на программу 2020, которую писали российские экономисты (Е.Гонтмахер и Ко): стало ясно, у кого они все это списывали. Однако в этой книжке на 350 страниц стоит читать только страниц 40, разбросанных по всей книге. Там идут сплошные жалобы на то, что задумывали одно, а получили другое. При этом Пауэлл всячески оправдывает Т.Блэра – дескать, не получилось, но, может, через поколение результаты будут хорошие. Но там ничего не говорится про особое образование, ответственность и специфику карьерного роста, однако, читая то, что пишут англо-саксы, понимаешь, что это весьма актуальная тема. И они не догадываются о перечисленном (а Пауэлл варился во всей политической кухне), рассуждая про какие-то должности между партийным и государственным апппаратами, про приглашение неких людей из бизнеса и применяя слова «ответственность» и «проект». То есть люди думают про эту проблему, однако видно, что решения нет.

Был задан вопрос: а если никто не заинтересован в переменах (в т.ч. президент)? Здесь сложно рассуждать про российского президента – как он думает, более-менее понятно. С другой стороны, проведенные реформы (местного управления, административная) президент все-таки одобрил. Понятно, что президент почти мгновенно разочаровался в реформах, ибо это было сделано так, как было (никто ни за что не отвечает). Но самой идеи того, как это м.б. сделано, не существует в интеллектуальном пространстве. Путину, безотносительно к его собственным предпочтениям, нужна эффективность, ибо он сам страдает от ее отсутствия, а дальше – больше, ибо ресурсы и дальше сокращаются, используются неэффективно, экономика рушится.

Пример Белоруссии – чисто ручное управление. У батьки 161 стратегическое предприятие (мелочевка не в счет) и 12 млн. чел. – число порядка населения Москвы при административном аппарате, гораздо большем, чем московское. Батька может потратить два дня в год, чтобы познакомиться с ситуацией. И все равно у него абсолютно все не контролируется.

Реплика: в Белоруссии порядка 5 лет назад льготы были отменены, цена поездки в троллейбусе была установлена 10 рублей – почти втрое меньше российского; вот пример резкого упрощения субсидирования народонаселения.

Ответ: подождите, скоро и в России так будет, когда скажут, что все льготы отменяются, зато радуйтесь, что у вас Крым есть; речь-то идет о том, чтобы сохранить льготы и сэкономить деньги. Конечно, можно! Можно ли сохранить то, что делается, с меньшими затратами? Если в стране все не оптимально делается, то [после оптимизации] можно. Кроме того, в существующих государственных кадрах есть потенциальные проектанты, но они сидят там и общаются с теми, где и с кем они не могут себя проявить. Причем кадры верхнего уровня выросли снизу [а потому снизу нужно растить и проектантов]. Среди предпринимателей есть устойчивая доля нормальных предпринимателей 5-7% (по встречам Григорьева) – это устойчивая, гарантированная доля. Когда молодой человек приходит и, обычно, что-то хочет сделать, но ему не дают, поскольку быстро объясняют, что делать ничего нельзя, а задача – сидеть, лизать начальству все места и делать спокойно то, что есть.

Еще один важный момент: бессмысленно говорить о старой системе госуправления, а вот завтра, взявшись из ниоткуда, путем простой перестановки мест, возьмется нечто принципиально новое и заработает. Так рассуждать бессмысленно. Разумеется, нужно начинать с чего-то готового: с кого начать, как распространять. Когда что-то начинает работать, то проектант на успешном проекте и зарабатывает, и получает полномочия, и возможности, и ресурсы, и [со стороны] говорят, что также хотят в своей сфере, и начинают пихать свое начальство, показывая удачный пример, сопровождая словами «не дашь мне сделать – сам туда убегу».

Конечно, в административной реформе и рефоме местного самоуправленимя куча вопросов не решена. Так, в рамках административной реформы предполагался только один вице-премьер – сколько сейчас в России вице-премьеров? Сейчас столь много, что считать перестали. У министра предполагалось не более двух заместителей – сейчас не более двух первых. Для Григорьева уже тогда было понятно, что, если министерства выделены как нормотворческие органы (а они так до сих пор и пишутся), то, вообще говоря, в таком нормотворческом органе больше 30 человек не может работать, поскольку просто на тот момент нет большего количества людей; ну хорошо, максимум 100 человек – вместе с секретаршами, буфетчицами и прочей обслугой. Однако на сегодняшний день в министерствах существует порядка 2 000 человек. Однако нормотворчеством они не умеют заниматься, потому будут заниматься тем, чем занимались – писать абы что и подписывать в аппарате правительства. То есть реформы провели, а работает все как было, только ведомств стало больше, потому что критерии все те же. Вопрос – в том, на кого спихнуть; все друг на друга спихнули, потому нужно еще кого-то создать, чтобы на него спихнуть. Дальше – идея о том, чтобы больше платить [для повышения эффективности], без аргументов, почему. Вроде как пресловутый «престиж государственной службы», взятый из английской системы – мечта студентов: делать ничего не надо, а зарплата высокая. Действительно, в Англии была идея брать на гослужбу аутсайдеров. Откуда брать? Из бизнеса, а в бизнесе высокие зарплаты, потому их и повышали идущим на госслужбу. А поскольку повышать зарплаты лишь пришедшим из бизнеса – не дело, их повысили всем. А в России даже так вопрос не ставился: просто всем взяли да повысили. Причем не только в России, а во всем мире понимают, что это мировой тренд, и с этим надо что-то делать. Однако идея есть только здесь (в «Неокономике»). Григорьеву говорят: «напишите книжку», но это достаточно простая идея, чтобы над ней работали все сами, и писали эту книжку сами. А разговоры про «чиновники не захотят» что значат? Григорьев может прийти, и приходит к некоторым чиновникам, и рассказывает – они говорят «хотим». Если же имеется в виду, что чиновники в массе своей не захотят, так они вообще ничего про это не знают. Можно выделить некоторое ведомство и показать, как это работает, после чего спросить других «хотите ли»? Не хочешь – сиди себе, пожалуйста, только не получай повышенную зарплату. Оклады там все равно маленькие (чтоб пенсию меньше платить), все за счет бонусов решается. Можно посмотреть, как чиновники начнут суетиться за то, чтобы у них все там было. Конечно, там будут ошибки, но с этой системой там можно будет работать. То есть нужно запустить некий социальный процесс.

Есть проекты разного размера: нельзя взять с улицы человека и сказать ему: «пиши закон». У Григорьева это работало в Госдуме: конечно, это стоило денег, но стоило денег американским налогоплательщикам, а не российским (в рамках вполне легальной технической помощи, идущей через АП РФ, про что без стеснения можно говорить). Основанием для участия могло быть заключение на предложенный кем-то закон. Научишься писать заключение – получишь возможность писать поправки к чему-то другому. Человек берет деньги на написание закона и организует рабочую группу, то есть получает ресурсы, пройдя проверку. А если закон оказывается провальным, то человек возвращается писать заключения и поправки, до тех пор, пока не научится писать закон – то есть человека понижают в статусе (репутационное банкротство). Эта система опробовалась и показала свою работоспособность; было предельно ясно, что за заключение на период работы человек получает $100, а за закон $2 000 (тогда это были большие деньги).

В рамках полемики: эта система не то что работает в любом госаппарате и в любом авторитарном государстве – там не нужны законы, ибо там сплошной АОД. Кодекс (гражданский) Наполеона, писавшийся группой из пяти человек под личным руководством императора, здесь не пример. Посмотрите план законодательной деятельности Госдумы РФ: 200 законов в год. Получается, что на подготовку каждого из них назначется группа из пяти человек, и всего на законы приходится 1 000 человек, которых контролирует лично Путин. Конечно, можно принять один хороший закон под личным руководствоим главы государства, но при этом будут приняты десятки других отвратительных законов, на которые у «наполеона» не хватило времени, и его не хватает никогда. А разговоры о том, что другие законы не надо примимать вобще – глупость; можно вообще жить при свечах, уж коли руководствоваться лишь тем, что президенту пришло или не пришло в голову. А не будут плохие законы исполняться именно потому, что они так написаны [но это не значит, что их не надо писать]. Это при том, что сам Путин не занимается ни одним законом вообще и даже не желает ими заниматься. По этой логике за минувшие годы не должно быть принято ни одного закона, и страна жила бы по законодательству, оставшемуся с советских времен. У Ельцина, между прочим, были отдельные законы-любимчики, которые он лично курировал, и которые, будучи взяты «с потолка», равно как оставшиеся советские законы, ничем не администрировались. Предлагать такое – значит предлагать получить без «майдана» те же самые результаты: государственный аппарат, т.о., превращается в кучку бандитов, где каждый вытворяет, что хочет – без мандата, просто административными мерами; с другой стороны, это фактически речь про поиск авторитарного вождя-монарха, который будет «тонко понимать нужды общества»; если нет, то какими качествами этот монарх должен обладать? Если речь идет о максимизации собственной власти – значит, браться за все вопросы, которые приходят в госаппарат. Так этим, собственно, Путин и занимается.

К вопросу о времени – есть ли оно на все эти вещи: его нет никогда, поэтому оно есть всегда. Это просто нужно брать и делать. Когда Е.Ясин был министром без портфеля, ему свалился проект реформы ЖКХ. Григорьев сказал Ясину, что все взято с потолка, и ничего не понятно. И предложил провести эксперимент, разбив все города на пять типов, взяв по два города. Посмотрим, с какими трудностями столкнутся. Наблюдать за 10 городами можно поставить 10 ответственных чиновников, чтоб они контролировали каждый город, а затем собрать их через 1-3 года, и устроить опрос. После чего взять мэров всех других городов, показать им и рассказать, как там все работает, и пинком отправить назад. На что Ясин говорит: нет, проблема стоит очень остро, внедрять надо уже завтра. Реформу стали проводить. На официальном совещании стали возникать задачи доработки и откладывания реформы, особенно в условиях отсутствия недостаточности данных. И, в итоге, к самой реформе приступили в 2003 году, то есть 8 лет спустя. То есть за эти 8 лет можно было провести массу таких экспериментов и уже иметь отработанную схему со знанием всех «подводных камней». То есть, даже если кажется, что времени нет, в действитеьности время есть всегда. Так, административная реформа была разработана в 1997 году, одобрена в 1998, а организована только в 2003. Ее автор – Краснов – предлагал взять для эксперимента одно министерство. Также была в России создана по американскому образцу комиссия по ценным бумагам.

Вопрос: какова преемственность власти относительно экспериментальных проверок реформ?

Ответ: если вспомнить ту же книжку Пауэлла, то в Британии политики отделены от госаппарата. Поэтому, если человек становится министром, то существует госаппарат со статс-секретарем, являющимся главой аппарата министерства, который действует по своим правилам. То есть в этом смысле, кто бы ни приходил к власти в Британии, он не может отменить уже начатую программу, хотя в России это не так. А задача неокономики – создать машинку, которую любой президент любой страны мог бы применить. Так, президент может сказать: я готов выделять средства на разработку программы энергосбережения, и организует соответствующую группу. И такая группа создается, разрабатывая соответствующую программу. Далее президент обозначает проблему со здравоохранению, и создает соответствующую группу под это. В конечном счете, это задача выстраивания рутины – что в энергосбережении, что в здравоохранении. Любой президент будет рад иметь такой механизм в своем распоряжении, который работает достаточно эффективно. Кроме того, будет даже хорошо, если по каждому направлению будет несколько групп проектантов, конкурирующих друг с другом. А если даже они не справятся, то можно создать новую группу.

Вопрос: а почему тогда вообще не пойти путем приватизации, выделяя гранты?

Ответ: сначала [группы] нужно создать, а потом, вполне возможно, и приватизировать. Но где здесь бизнес в виде коллективой работы, и кто хозяин этого бизнеса? Группа может превратиться в самоорганизацию, но при чем здесь самоорганизация? Установленную рутину можно приватизировать.

Вопрос: чем эта система отличается от советской системы генеральных конструкторов вроде Королева? Это была должность вне госаппарапа, хотя по статусу, пожалуй, выше министра.

Ответ: принципиально – мало чем, однако у Королева была одна задача, даны ресурсы, и все; у него не было социальной компоненты. Нам говорят: Королев запустил ракету, но мы не знаем – возможно, кто-то бы ее и лучше запустил, но когда было принято решение, ему удалось запустить ракету. И мы теперь задаемся вопросом о том, мог ли кто-нибудь другой сделать это с меньшими затратами, или организовать полет на Луну – Челомей или кто еще. Тогда все решалось административно, и шла серьезная война между генконструкторами. Однако там, где раньше вопросы решались административными мерами, должен быть запущен социальный механизм, который будет сам работать и мотивировать. И для этого нужен не закон, а хотя бы одно министерство.

42. Россия: проблемы экономики

Ранее были рассмотрены управленческие проблемы. Конечно, безотносительно к ним, организация новых форм системы управления решает многие задачи, но все равно не снимает вопроса об экономической модели: куда и как развиваться. Собственно, об экономике и пойдет речь в этот раз. Начнем издалека, хотя об этом уже отчасти шла речь: в мире существует множество сырьевых государств, которые считаются успешными – вроде Канады и Австралии. Как, в таком случае, устроены их экономики? Все достаточно просто. Во-первых, население: и там, и там – порядка 20 млн. чел. Как устроена экономика каждой из стран? Мощный горно-добывающий сектор, при этом поддерживаются высокие зарплаты, а поскольку обе страны – эмигрантские, своего населения там нет. По мере освоения природных ресурсов приезжает новое население. Первый 8-часовой рабочий день был введен в Австралии, а лейбористская партия возглавляла правительство чуть ли не с начала XX века. То есть ресурсов много, рабочих мало, а потому имеются сильные профсоюзы, высокая зарплата, высокие социальные стандарты и наличие политического влияния. Далее – то, что не может быть завезено из-за границы: какая-то сельхозпродукция, ибо кормить людей надо, строительство, услуги, а также промышленность – преимущественно тяжелая горношахтная: ввозить не имеет смысла, поскольку металл есть, поэтому оборудование делается на месте. В рамках такой структуры существует спрос, и все более-менее хорошо развивается. Разумеется, когда спроса нет, происходит что-то нехорошее, но, поскольку страна мигрантская, постольку достаточно много врЕменной рабсилы.

Среди других благополучных стран – Норвегия, где ресурсов совсем много, а населения совсем мало, потому страна считается богаче США и многих других стран, уступая только финансовому Люксембургу по доходу на душу населения.

Еще подобные страны с мигрантской моделью – Кувейт, Катар, Саудовская Аравия, где наблюдается рост населения за счет приезжих. Когда в 1980-е годы цена на нефть упала, из этих стран по-быстрому выперли приезжих (в основном, индийцев и пакистанцев), а затем опять завезли. До недавнего времени – Индия, которая до левого движения создала термин «паразитический социализм».

К России все это не относится, поскольку в добывающем секторе не может работать 140 млн. чел. Россия находится наряду с Нигерией, Бразилией, Индонезией, где есть природные ресурсы, которыми занимается некоторая группа населения, а что делать с остальной частью населения – неясно. Но в России еще хуже ситуация, чем в этих, перечисленных, странах или где-то еще. Потому что, как было сказано, со времен СССР достался механизм перераспределения ВВП через бюджет. Это означает, что значительная часть доходов добывающего сектора так или иначе перераспределяется в пользу остального населения. В других странах этого нет. Если, к примеру, в Бразилии есть авиастроение, то это потому, что стоимость рабсилы низка, ибо нет перераспределения добывающего сектора в остальные отрасли. Индонезия когда-от была членом ОПЕК, хотя и вышла из нее, поскольку перестала быть сырьевой страной по преимуществу, что не помешало ей пойти в 1990-е годы по инвестиционному пути развития. Конечно, этот процесс в свое время рухнул, но сегодня страна снова подает надежды, идя по этому же пути, будучи одной из стран, попавшей под отток капитала в 2013 году, прекратившийся на сегодняшний день. Другим странам сырьевой характер не мешает быть интересными для инвестиционного пути развития, однако в России так исторически сложилось, что, вследствие мощного перераспределения стоимость рабсилы недостаточно низка для выбора страной этого пути.

Какие варианты развития вообще есть? В последнее время все грезят импортозамещением и новой индустриализацией. Нигде в мире пока не было найдено иного источника (модели) индустриализации, кроме сельского населения, перетекающего в города. Где сегодня в России (или рядом с ней) есть массовое сельское население? В Киргизии, в Узбекистане. Поэтому говорить об индустриализации – значит говорить о массовой миграции из среднеазиатских республик, а вместе с ними – части населения из ЮВА. При этом часто озвучивают лозунг «да – индустриализации, нет – миграции». Однако, если нет миграции, вообще непонятно, кто займется индустриализацией. На сегодняшний день в России до 90% населения получает высшее образование, а для индустриализации нужно, в первую очередь, идти копать землю для строительства заводов; кто из российского населения готов заниматься этим, или кто этого хочет для своих детей: идти не в вуз, а на стройку. Понятно, почему крестьянский сын может мечтать о том, чтобы вырваться из «идиотизма деревенской жизни». Чем плоха такая жизнь? Тем, что, поработав в сельском хозяйстве, на этом рабочий день не заканчивается: нужны вода, дрова, натопить печь, накормить скот и еще целая куча задач и проблем. Даже оставшееся сельское население мало заинтересвано в том, чтобы принимать участие в индустриализации, к тому же этого населения мало. Хотя городской воздух манит и, к примеру, до сих пор в Красноярске берут рабочих только из села, и за этих рабочих идет друка между работодателями. Между тем, сельские, попав в город, достаточно быстро понимают, что вкалывать не обязательно, когда можно устроиться охранником и раствориться в городском населении. [Работодатели] писали петиции о том, чтобы хотя бы не брать сельских в армию. Поскольку в армии человек обрастает связями, а в деревне человек «чистый и не испорченный», готовый работать в городе с его соблазнами. Но это, опять же, маленький поток, которого не хватает Красноярску на поддержание того, что есть, не говоря про индустриализацию в масштабе всей страны.

Конечно, можно провести индустриализацию: предположим, что Обама исполнит свою мечту и снизит цены на нефть (он мечтает до $70/баррель). После такого в России начнется кошмар и ужас, а кто останется живой, уедет на поля пахать землю (ибо другого способа выжить не будет), и лишь потом, когда люди приживутся и устанут от сельской жизни, можно снова начинать индустриализацию. И вот тогда Россия всем покажет «кузькину мать».

Проблема с импортозамещением – та же самая. В том же Ростове, к примеру, неплохо шьют обувь, но 90% персонала – вьетнамцы. В Москве неплохо делают ванные, мебель и прочее, но 85% персонала – узбеки. В целом, действительно, есть примеры удачного импортозамещения. Как-то Григорьев выступал перед предпринимателями в Ростове-на-Дону. И был конкурс предпринимателей с участием Прохорова и кого-то еще в жюри, которому молодежь приносила свои проекты. Первое место занял человек с работающим производственным проектом, использующим труд заключенных, ищущий инвестиции для расширения. Вся схема состояла в том, чтобы заключить договор с ФСИН, и это стало так прибыльно, что проект победил. Примечательно, что одним из критериев при выборе этого проекта была высокая оценка по импортозамещению. Так что, в целом, все эти разговоры про импортозамещение и индустриализацию – пустые лозунги, но почему-то к ним относятся серьезно. Поэтому сейчас стоит поговорить о действительно серьезном.

Как можно развиваться? Существуют многочисленные примеры того, когда страна что-то такое делает. Про это уже было сказано, но стоит повторить. В ортодоксальной системе понятий это называется кластерная система развития, в терминах неокономики это означает, что на территории страны в некотором сегменте производства создается уровень разделения труда, более высокий, чем общемировой, при наличии [мирового] спроса. Отсюда возникает естественная монополия, поскольку производитель становится эксклюзивным поставщиком. А если кто-то хочет производить нечто подобное самостоятельно, то ему придется покупать все, включая полуфабрикаты, у данного монополиста. Пример – уже упоминавшийся датский сельскохозяйственный кластер. Не в свинине, молоке и масле тут дело (они почти убыточны и не на этом кластер делает деньги), а в том, что весь мир покупает в нем вакцины для животных. Но это не миллионы тонн производимого мяса, а килограммы вакцин. Также продукты глубокой переработки, производимые килограммами либо отдельными тоннами с высоким уровнем добавленной стоимости. Плюс селективная работа. А потому любой, кто хочет у себя завести более-менее нормальное животноводство, должен поехать в Данию, и там все это купить. Это один пример.

Другой пример – Финляндия, которая показывает и положительный, и рисковый пример кластеров. Микроэлектроника. Изобретение мобильного телефона нашло прирост, по крайней мере, одной страны. Однако волна сдулась, а вместе с ней сдувается и Финляндия. Еще несколько лет назад финны задавались вопросом о том, что это они кормят Южную Европу (вместе со всеми остальными), но уже второй год в этой североевропейской стране минусы по ВВП, и она не очень понимает, куда идти. У Финляндии нет выхода к Северному морю, только к Балтийскому, но в нем пока ничего не нашли.

Еще один пример – итальянское экономическое чудо. Италия специализировалась на модной одежде, роскошной мебели, плитке и прочем дизайне. Мировой спрос на итальянское был мал, но зато со стороны разных богатеев. И появилась куча маленьких фирм, каждая из которых делала что-то разнообразное, после чего пошла волна спроса на фоне роста среднего класса. Потому Италия, благодаря своей изначальной специализации на этих производствах, запустила фабрики, которые работают до сих пор. Итальянские автомобили – другое, их в свое время завел Муссолини в порядке импортозамещения. Но это, опять же, работа с именем. В сегодняшней Италии остались бренды и разработки, все остальное делается в Китае.

Во всех этих историях возникает вопрос: можно ли создать уровень РТ искусственно. Италии просто повезло: у нее уже были кластеры. Пошла волна спроса, и она попала в нужное место. Специально дизайнерские фирмы никто не создавал. То же самое – с Данией, у них эта сельхозспециализация была изначально, они всех кормили. Единственные, кто создал кластер специально – финны с их Nokia. Но удалось им держаться лишь какое-то время, в одной отрасли, на мощной волне спроса. Здесь возникает вопрос: существует ли где-нибудь в мире сейчас какая-то волна спроса, которую можно было бы оседлать?

Еще один пример, который в дальнейшем будет использован – Испания. История рассказана человеком, работавшим в некой группе по заказу РЖД, и эта группа должна была написать текст, обосновывающий побочный эффект скоростной ЖД с точки зрения развития промышленности. Группа вышла на Испанию, поскольку в этой стране в 1990-2000 гг. шло гигантское строительство инфраструктуры – аэропортов и высокоскоростных ЖД. При этом сиутация была как в Китае: аэропорты не работают, скоростные ЖД ничего не возят. Инфраструктуру в Испании строили на фоне высокого спроса на недвижимость, так что вложения были в некоторой степени оправданы. Однако никто не ожидал, что стоимость недвижимости в этой стране рухнет более, чем на 60%. Сейчас в Испании стоят пустые города – так же, как в Китае (не говоря про аэропрты и скоростные ЖД). Но этот человек сказал (со слов Г.Грефа), что 16% ВВП Испании приходится на строительство транспортной инфраструктуры. Создались крупные фирмы. Проблема сздания российской скоростной магистрали – в том, что ее хотят строить испанцы, поскольку у них есть все компетенции, которые они наработали внутри своей собственной страны. Сейчас они собираются брать международные подряды по всему миру, но развиться им до уровня лучших в мире все равно не удалось при всех собственных преимуществах и достижениях. Кроме того, вся эта инфраструктура строилась на государственные деньги, а какова сейчас долговая ситуация в Испании, широко известно. Хотя когда все это строилось, была волна внутреннего спроса, создавшая высокий уровень РТ. Откуда взялся пузырь спроса на недвижимость в Испании? Начиная с какого-то момента у английских пенсионеров стало модно продавать свое дорогое жилье в Англии и покупать гораздо более дешевое жилье в Испании, разницу класть в банк и проживать на проценты в Испании, где все, как оказалось, было дешевле. Это стало массовым явлением. В России есть похожая схема: многие сдают квартиры в Москве, а проживают в Болгарии или Черногории. Однако русские – победнее, а потому не могут надуть столь же мощный пузырь, как английские пенсионеры.

Еще раз – вопрос в связи с кластерами: существует ли в мире какая-то ожидаемая волна спроса, которую можно было бы оседлать? Сланцевый газ возглавить уже не получится, придется только догонять.

Реплика: с локальной энергетикой мучаются, с проблемой долголетия.

Ответ: здесь нужно понять, для кого это планируется, для страны или для себя; действительно, можно что-то придумать и разбогатеть. К примеру, Цукерберг придумал Фейсбук и разбогател, при этом тысячи людей получили рабочие места. А в России 140 млн. человек. Из них вычитаем несколько десятков миллионов, занятых в сырье. Положим, изобретатель разбогатеет на лекарстве от бессмертия, и сколько миллионов еще будет это лекарство производить? Пять лаборантов наверняка получат работу. Но это бессмысленно, поскольку страна должна разбогатеть. А если для себя, то к вам придут, и вы первый будете тем, кто сбежит в какой-нибудь оффшор от тех, кто придет отбирать кровно заработанные деньги. Нужно понять, есть ли волна спроса. Италия и Финляндия – маленькие страны.

Была мюнхенская речь президента Путина. В комментариях к этой речи на Западе прозвучала фраза «мышь, которая зарычала» (от кого-то из конгрессменов или сенаторов). В России на эту реплику обиделись, однако обижаться тут не на что: дело в том, что так называется фильм 1950-х годов, в котором речь идет о некой маленькой стране, которая столкнулась с проблемой производства того, что она производила, и рынок этого упал, после чего начался анализ международной обстановки, по результатам которого пришли к выводу, что-де американцы после победы во Второй Мировой войне выделили немцам кучу денег. Потому решили, что нужно объявить войну Америке и проиграть, после чего те будут их кормить. Далее возникла проблема, связанная с тем, что объявленную войну выиграла не Америка, а маленькая страна. С другой стороны, помнится случай, когда Гайдай, когда монтировл «Бриллиантовую руку», вставил туда кадр, однозначно раздражающий комиссию, сосредоточившуюся на нем и не обратившую внимание на все прочее, а потому фильм прошел без этого кадра, но со всем тем, что было нужно Гайдаю.

Те технологии NBIC, о которых сейчас говорят – бессмыслица. Может быть, из них и можно что-нибудь придумать, но из этих направлений не получается ни отрасли, ни массового производства. Конечно, можно создать один Фейсбук (так, что и правнукам хватит), однако сейчас этот проект снова начал рушиться, вместе со всем Насдаком. Во всяком случае, обрушение Насдака сейчас предсказывают многие, а потянет ли он за собой другие индексы, неизвестно. В этом смысле все эти передовые технологии не имеют значения – нужны массовые технологии, которые и дают людям заработать, и создают спрос. Об этом надо думать.

Ранее был не случайно упомянут опыт Испании. При всей его кособокости, если бы была поставлена задача стать самыми передовыми строителями транспортной инфраструктуры, испанцам, возможно, было бы легче: они как-то создают внутренний спрос, дают импульс некоему процессу, поддержанному английскими пенсионерами и собственными госзатратами. Может ли Россия зайти на какой-то проект, который создаст массовый внутренний спрос, и что-то полезное сделать? У России существует одна существенная проблема, о которой было сказано, однако по другому поводу. После развала СССР получилось, что порядка 90% территории страны убыточно, равно как убыточно проживающее на ее территории население, которое не может просуществовать за счет собственного труда. Есть разные программы, предлагающие разные вещи, но система расселения сложилась под советские реалии индустриализации, со всеми ее моногородами. И когда советская система разрушилась, выяснилось, что большая часть населения страны не генерирует дохода. Все это требует гигантского перераспределения, и сделать с этим ничего нельзя. Требуется привлечение инвестиций, но неясно, куда. Нет сил поддерживать ни транспортную, ни энергетическую инфраструктуры – они ветшают, на что идут жалобы; однако, чтобы их воссоздать, нужно зарабатывать, а зарабатывает только нефтегазовый комплекс, ресурсы которого ограничены. Конечно, можно проводить олимпиаду и чемпионаты мира, однако все это дает не так много денег. Поскольку инфраструктура, созданная на волне роста, на волне роста же расширяется и поддерживается, но когда волна роста прекращается, инфраструктура ветшает и приходит в негодность. При этом тратятся гигантские средства. В свое время губернатор Тверской области Зеленин говорил Григорьеву о наличии в области 2 000 сел с населением меньше 10 человек. При этом, если где-то оборвало электричество, то губернатор его должен чинить, а если размыло дорогу, то ее также надо отремонтировать, поскольку и подвоз продовольствия, и скорая помощь для этих сел актуальны. Все это создает гигантские бюджетные затраты, съедающие все, что может быть. И это повсюду. Если население порядка 15 человек, то ситуация не лучше, равно как в случае, если это моногорода, и если это более крупные, особенно средние, города, которые ничего не зарабатывают для своего существования. За счет чего они живут? Пенсии (ибо молодежь оттуда уехала), зарплаты госслужащих, прочие бюджетники и сфера обслуживания (а местный завод переоборудуется в ремонтную мастерскую). И есть внешний поток денег, который поддерживает все это. Люди вроде бы заняты, но в действительности никакой продуктивной работы нет; и в таком положении оказывается значительная часть населения. Возникают анекдотические ситуации: в свое время группа московских интеллектуалов поддержала проект города Мышкина – музей мыши, туризм и т.п., а начиная с какого-то момента всем городам и весям назначили писать проект собственного развития. Половина из них написала «будем развивать туризм». Как и куда развивать? Как будто предполагалось, что вся страна должна ездить друг к другу в гости и осматривать достопримечательности, а каждый город вроде как пытается нажиться на этом процессе. То есть получается, что в каждом городе крутятся одни и те же туристические деньги. С другой стороны, все себе пишут планы создания логистических центров: у кого-то река течет, у кого-то федеральная трасса, у кого-то граница, у кого-то шелковый путь, причем у нескольких регионов шелковый путь оказался идущим по нескольким направлениям сразу, ибо никто не знает, где он в действительности проходит. И все на эти проекты ищут федеральные деньги. Однако на местах все это не выглядит анекдотично, ибо на каждом месте только себя все считают столь умными.

Еще один пример – всюду создаются инновационные центры и технопарки. Поначалу там возникает некий расцвет, впоследствии приходящий к своему логическому завершению. Давно понятно многим, что это все бессмысленно, даже Минэкономразвития и Минрегионразвития. По этому поводу у Минрегионразвития есть концепция, утверждающая, что единственным привлекательным местом страны, помимо мест нефтедобычи, остается Москва, потому давайте создадим гигантский мегаполис Москва-СПб вокруг логистической оси, и всех туда перевезем; создадим там электронный кластер, еще что-то и будем зарабатывать. Григорьев разговаривал с идеологом этого проекта и своим старым приятелем, с которым они вместе начинали над этой темой работать – А.А.Нещадиным, который по-разному расписал этот проект. Нещадин – один из немногих, кто понимает ситуацию. Однако в этой идее нет никакого драйва; что нам дает с точки зрения экономики ситуация, когда московская агломерация прирастает на 2-3% жителей ежегодно (порядка 1 млн. чел.), кроме коллапса инфраструктуры? БОльшая часть ресурсов будет уходить на решение проблем с развязками. Тем более, что пропускная способность московской инфраструктуры уже закончилась. Это путь уже сложившегося тренда. Но когда этот тренд существовал, он уже был не продуктивен. И что изменится, если мы его немного усилим, с какой стати он станет продуктивным?

То есть решение д.б. связано с 1) расселением, но не с переселением всех в Москву, а в фактически новые города, изначально задуманные как крупные города, рассчитанные на не менее, чем 1-3 млн. чел. В их ядре может стоять некий исходный город в 100-500 тыс. чел, но нужна программа создания новых крупных агломераций. Деньги на это дело найти можно – они сегодня и без того размазаны в гигантском объеме по всей стране весьма нерационально и неэффетивно: так, ремонтируются дороги, по которым проходят две машины в сутки, но этот ремонт оказывается важен делать, ибо эти две машины жизненно важны. Далее, 2) должна быть создана опережающая инфраструктура, то есть места, где сразу строятся современные образовательные, здравохранительные, спортивные и прочие учреждения. В Астане, кстати, было так: когда бабай велел сделать Актюбинск городом-миллионником, то там как раз было ноу хау [группе, в которую входил Григорьев], поскольку было сказано, что нужно сделать разовую крупную инвестицию в социальную инфраструктуру, после чего люди поедут автоматом. То есть нужно создать места, в которых будут концентрироваться люди, куда поедет бизнес. Поскольку людей нужно кормить, становятся необходимыми вложения в сельское хозяйство – следовательно, создается куча всего, необходимого для этого. То есть появляется привлекательная сфера для бизнеса. И, если все это объявлено и выдерживается, то появляется автоматический процесс, поддерживаемый внешними инвестициями, а не только внутренними.

И при всем при этом не предполагается никаких производственных цепочек. Почему не идут никакие новые технологии в энергетике? Потому, что уже сложилась какая-то инфраструктура. Все сферы, которые создают оборудование для этих новых технологий, можно сделать за рубежом, но совершенно невозможно сделать в России. Вот задача – задаться вопросом о том, как развивать альтернативную энергетику, производя нечто массово, поскольку это крупный город, и не один. Тогда есть возможность создать компанию мирового уровня, поскольку в мире существуют такие же проблемы с внедрением новых технологий, поскольку на старый город их наложить трудно. Григорьеву все со всех сторон расказывают про новые коммунальные технологии (водоснабжения, водоотведения, энергетики, теплоснабжения и т.п.) – они есть, и вот площадка, на которой их можно внедрить в массовом масштабе, то есть создать высокий уровень РТ, и на этой основе работать на других.

Вопрос: а c оставшимися [населенными пунктами и агломерациями] что делать: пусть разрушаются? Те же таджики что будут делать: копать картошку?

Ответ: конечно, пусть остаются, [а численность населения в этих пунктах снизится] по мере вымирания. Конечно, некоторую управляемость этого процесса нужно иметь, и в нем все должно быть продумано: у человека должно быть понимание, куда и почему он едет, что он там получит и почему там лучше, чем на прежнем месте (помимо того, что там есть работа). Типичный пример: в 2009 году были выделены большие деньги на программу переселения из моногородов. Был проведен эксперимент, окончившийся неудачно, поскольку переселяли хоть и не в Москву, но в другие города, которые были не лучше тех, из которых переселяли, поскольку там есть работа. Очень многих людей на прежних местах держала дача. То есть при выборе «работа или дача» последняя оказывалась важнее, тогда как все остальное – одинаково: что там непонятно где жить, что здесь. Действительно, старую инфраструктуру трудно переселить, будут челночить – но, опять же, в Москву.

Что еще говорит неокономика по поводу развития таких территорий? Что должно в первую очередь там развиваться? Это опережающее развитие финансового сектора. Григорьева спрашивали про импортные товары; но из неокономики ясно, что прибыль получает не тот, кто производит товар, но, в первую очередь, тот, кто им торгует, а потому издержки торговца пойдут на развитие местной территории. А к издержкам прибавится и спрос, и производство. Бессмысленно спрашивать, что будем производить – важно запустить процесс, создать ловушку, а сам бизнес поймет, что нужно производить именно на этой территории. Имеется хороший пример Калуги, поскольку рядом с ней создается автомобильный кластер, ибо рядом есть богатый потребитель – Москва. Хотя надо понимать, что весь успех Калуги в масштабах страны – это не более, чем крах Тольятти (хвост вынули, нос увяз). В первую очередь должен развиваться финсектор и организовывать процессы.

Реплика: только все это повлечет изменение политического формата, по-другому начнут развиваться политические пристрастия населения. Тем самым создается угроза для текущей политической системы.

Ответ: Григорьев это хорошо понимает. Дело в том, что даже для действующей власти эта угроза достаточно отдаленная. Более того, Путину нужно будет что-то делать. А что он будет делать: продолжать разбираться со своими злосчастными указами?

Вопрос: а есть ли какие-то еще рецепты, кроме поощрения финсектора?

Ответ: а не нужно никаких иных рецептов.

Реплика: пример того, как без финсектора работает, только не в Калуге, а в Липецке: там есть особая экономическая зона, и какой подход? Выделяется и делится участок земли, подводятся газ, электричество и дороги, и 20-30 га дается в освоение, и на 10 лет снимается налоговое бремя. Т.о., имеет место скрытое инвестирование. То есть получаешь землю за копейки и создаешь производственное предприятие, которые функционирует 5-10 лет без налоговой нагрузки.

Ответ: пример Липецка? Хорошо, но это не замещение финсектора. Что там особого было создано? По сути, ничего. Кстати говоря, туда пришел как раз финсектор и построил склады на всем этом. Конечно, эту технологию можно применять, но нужно понимать, что вопрос не в том, чтобы произвести, а в том, чтобы продать. Начинать нужно думать «с того конца»: нужен кто-то, кто будет продавать, и нужны люди, которые будут продавать. То есть финсектор д.б. с самого начала, дабы он мог максимально эффективно выстраивать РТ.

Вопрос: Вы говорите, что глобально финсектор потерял свою эффективность, а локально, наоборот, предлагаете его привлечь. Как это соотносится?

Ответ: элементарно. Финсектор работает на разнице потенциалов территорий. Почему в глобальном масштабе эффективность финсектора потерялась? Не потому, что финсектор так плох, а потому, что нет разницы потенциалов. На локальном уровне Григорьев предлагает создать разность потенциалов. Где можно применить проектантов и новые способы организации государственого управления? Именно на этих новых территориях. И эти управленческие технологии будут отчасти дополнять, отчасти заменять финансовый сектор – во всяком случае, они должны работать рука об руку.

Для тех, кто был на семинаре, сформулирован основной вывод про финансы: деньги – это инструмент, позволяющий людям обходиться без знаний. То есть без сложных расчетов, которые нужно было бы провести, для чего многое пришлось бы выяснять. Здесь же речь идет о финсекторе применительно к России – мир в других лекциях спасать будем.

Кстати, эта технология понимания универсальна для многих территорий. К примеру, США сталкиваются с той же проблемой – у них все больше территорий становится убыточными. Отдельные штаты вкладывают в эти территории деньги, погрязая в долгах. Про муниципалитеты вообще не идет речь.

Вопрос: насколько всего этого процесса хватит? Вот, все переселились в новые города.

Ответ: давайте решать проблемы по мере их поступления; на нашу жизнь хватит. Сейчас нужно что-то сделать с тем, что имеется, ибо ситуация паршивая: добыча нефти на пике, по газу сейчас России обрубят в течение нескольких лет источник дохода по всем каналам, а Китай много не возьмет. Вот, Путин собирается в мае подписывать с ними газовый контракт, но он его вряд ли подпишет, поскольку Китай все понял, и спросит: какого черта я буду переплачивать? Им [русским] все равно с их газом деваться некуда. Подождем немного, и они приползут на коленях, чтоб хоть по любой цене его немного купили. Две последние лекции, в действительности, были актуальны до Крыма, а сейчас надо понимать, что мы оказались в очень тяжелом положении, и в ближайшие годы, скорее, речь будет идти о выживании, а не о том, чтобы что-то делать. Будем надеяться, что мы выживем, и что какие-то ресурсы еще останутся. Но тогда это надо делать. Если этого проекта хватит на три десятилетия – хорошо. У нас, в таком случае, будут какие-то ресурсы, в том числе людские, для решения следующих задач, которые возникнут. Пусть об этом думают те, следующие [поколения]. Мы не можем сейчас решить все проблемы – ни нашей страны, ни человечества до конца времен.

Вопрос: не получится ли так, что [в рамках предлагаемой модели] все начнут привлекать финсектор, увидев, как это делается, и не получится ли, как с музеем мыши: кому-то повезет, кому-то нет?

Ответ: что значит увидят? Миллионник – это гарантированный спрос, он самоподдерживающийся. Почему речь идет о городе не меньше миллиона? Это же известно: есть города с нижней границей в 500 тыс. чел. Это значит, что 70% рабочих мест создается самим фактом существования города. То есть непосредственно производимое потребляется тут же, внутри. Потому что вся городская сфера создана под это. Почему крупные города менее чувствительны к кризису? Потому что даже если внешний поток ослаб, остается внутренний, который, хотя, конечно, менее интенсивен, однако поддерживает жизнь в городе. Такой город есть крупный центр спроса для чего-то.

А планировать можно начинать с миллионника. Понятно, например, что делать с Хабаровском: нужно планировать 20 млн. человек в городе через 20 лет, и работать для этого, делая его привлекательным [на 2014 год в нем проживает 601 тыс. чел.]. И это будет тем внутренним процессом, который можно противопоставить Китаю. А если говорить про простые вложения и поддержку населения, то это никакой не процесс, и динамика Китая его захлестнет. То есть нужна хоть какая-то собственная динамика на собственной территории. Под таки планы нужно думать о сельском хозяйстве: в каких условиях, кто, как и что будет создавать. А также – переработка, строительство, рекреация, организация. А ситуация с туризмом в городе Мышкин – бессмысленная, ибо делается «для иностранцев». Если 2 млн. чел. занимаются рекреацией, то туда идут иностранцы, поскольку есть инфраструктура, развитая под своих. Невозможно только для иностранцев поддерживать инфраструктуру туризма (например, экстремального), особенно в российских условиях. Она д.б. на внутреннем спросе. А дальше приглашайте кого угодно извне, к примеру, на охоту, поскольку для нее есть вся инфраструктура, ибо сами пользуемся ею ежедневно. Иначе экстремальный туризм есть, но не приносит большой прибыли.

43. Система нарративов неокономики

Далее будут две завершающие лекции. Прежде чем говорить о нарративах, будет проведен сеанс коллективной психотерапии. Недавно приехал человек из Казани, чтобы поговорить с Григорьевым 10 минут. Григорьев привык к пониманию того, что есть проблема, и по факту разговора с этим человеком стало ясно, почему возникают какие-то недопонимания в этом смысле. Как большинство обычно формулирует проблему? Говорят, что есть текущее состояние, и есть некоторая норма. И то, что текущее состояние не похоже на норму, есть проблема. Откуда берут норму? Из разных источников. Например, из устройства жизни в других странах относительно нашей страны. Такого мнения придерживаются либералы. Сталинисты говорят, что сейчас в стране все устроено не так, а в Китае – норма. Сторонники т.н. «красного проекта» говорят, что норма была в прошлом. А монархисты говорят, что до 1917 года была норма, которую испортили коммунисты. Также нормы берутся из науки. Так, сложно сказать, из науки ли вообще была взята норма, согласно которой деньги д.б. чем-то обеспечены – скорее, это обобщение вытекает из бытового опыта: я в магазине дал деньги, мне за них дали товар; значит, они чем-то обеспечены – своего рода бытовая магия. Но и наука говорит, что в идеале деньги д.б. обеспечены (австрийская школа прямо-таки настаивает на этом). В быту мы что-то слышали со стороны науки, а потому научное представление соединилось с бытовым. А вот один американец южнокорейского происхождения также отталкивается от «научной нормы», согласно которой экономика всегда должна расти. Ибо в обычных динамических моделях нет предела экономического роста. А если она не растет в каких-то странах, то это есть проблема, которую надо решать. После чего приводится целый список достаточно бессмысленных мер «за все хорошее против всего плохого» для осуществления этой нормы. Иной раз что-то не нравится, но смотрят на некую норму, данную кем-то, обращают на нее внимание и начинают считать ее давшего «знающим».

Такой подход к проблеме абсолютно непродуктивен, поскольку в любом случае лежит какое-то представление о норме. Во-первых, невозможно договориться: один нормой считает одно, другой – другое, и т.д. Также начинают брать от разных норм «частично положительное». У Григорьева была хорошая прививка на семинарах Данилова-Данильяна, когда на любое «деньги должны быть обеспечены» всегда находился кто-то, говоривший «никто Вам ничего не должен».

Как же в таком случае подходить к проблеме? Григорьев попробует обобщить свой (и не только) опыт. Речь шла о том, что, если рассматривать временнУю ось, на которой в точке Х кто-то начал свой бизнес, то он должен понимать, что где-то на временнОй оси существует точка Y, в которой он должен превратить свой бизнес в рутину. Она может быть в разных местах временнОй оси, но к ней нужно готовиться. Всегда возникает вопрос: можно ли как-то, объективно установив начальные условия, точно установить срок этой точки (через год, два и т.д.)? Это долго обсуждалось, пока не стало ясно, что появление в реальности точки Yзависит исключительно от самоощущения хозяина бизнеса. И каждый должен для себя субъективно решить, где эта точка. Когда ищут норму, то пытаются объективизировать проблему. Но сделав это, тем самым создается видимость ее решения и перекладывания на других. Действительно, никто не видит проблемы – пусть же ее увидят! Это хорошо для пропагандистского текста, но самой проблемы как бы и нет.

Из каких же субъективных проблем самого Григорьева растет неокономика? Их несколько. Первая из них – конечно, СССР-Россия. Как экономист, работавший на госслужбе, которого спрашивали, что происходит со страной, Григорьев, считающий себя вполне грамотным экономистом, не мог ответить. Возникало мучительное ощущение профессионального бессилия, ибо любое объяснение или решение поднимает миллион возражений и препятствий. Это психологическая травма, идущая от осознания профессиональной несостоятельности. Реакция на это м.б. различной: либо впасть в депрессию, лично переживая и окукливаясь в собственной трагедии, как это многие делают, ибо не у одного Григорьева эта проблема; либо, с другой стороны, посмотреть на [исходную] проблему [объяснения того, что происходит со страной] сверху и переформулировать ее, поскольку это есть проблема развитых и развивающихся государств. Далее возникает понимание, что решить проблему не может не только отдельный экономист Григорьев, но и никто вообще. Тогда нужно искать решение, которое могло прийти, а могло и не прийти, решая проблему как общую. И это – один из источников неокономики. Так, что делать с вопросом о сделанном изобретении, которое никому не нужно: это личная проблема изобретателя или более общая? А другие изобретения нужны? А почему они не нужны? Как это все устроено и что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию? Опять же, возникает апелляция к норме того, что хорошие изобретения должны внедряться, и кто-то это должен решить: сам человек или Госплан. Либо есть уже готовые модели, либо их вообще нет, в чем проблема и какая, и куда двигаться. Например, устроить новое расселение, и тогда решить проблему в новой, а не в старой, структуре.

Вторая личная проблема Григорьева была связана с тем, что ему нравится что-то создавать. И на госслужбе у него были для этого возможности, особенно когда не было проблемы. Приходишь к людям и спрашиваешь: что вам тут создать? Ему говорят: пиши законы, регламенты для Думы и правительства и т.п. То есть хочешь создавать – создавай. Однако первый звонок прозвучал уже в Думе: «да нет, ничего создавать не надо… и вообще, чего это ты тут возникаешь?»; ну и в Администрации Президента тоже: сидите и занимайтесь тем, что вам сказали. То есть создавать невозможно. То есть никто не ценит эти вещи, но приходят люди со стороны и этим пользуются. Только ли это проблема Григорьева, или были другие люди, которые могли себя проявить – например, какие-то предприниматели? А как устроен современный мир, с его корпорациями? Какие ложные задачи и цели там ставятся? Нет нужды подробно расписывать все это, стоит лишь сказать, что все эти рассуждения привели к рассуждениям про виды деятельности и бюрократию, про устройство государства и управление. А также – к вопросу о том, что творчество есть создание рутин, и к пониманию того, что законы – это рутина. Все это сложилось из личного опыта. Так что получается два совершенно разных источника неокономики – вопрос об отношениях развитых и развивающихся стран и вопрос об управлении: то ли они в одной голове, то ли они объективно так связаны. По мере развития этих тем стало достаточно быстро понятно, что они соединяются, хотя, конечно, только сейчас понятны становятся контуры этого соединения. Но о том, какой мостик выстраивается между этими двумя темами, будет сказано в следующей лекции.

Такой вот сеанс психотерапии, в рамках которого надо уяснить, что никто никому ничего не должен. Вообще-то нужно понять, кто что делает и что нам с нашими проблемами делать. Потому что проблемы оказались сложными. Понятно, что они должны быть решены в области творчества, и понятно, что эти решения пока что не институционализированы. Также понятно, что даже многие творческие люди не понимают, о чем идет речь: они не могут самоограничиться созданием рутин. Для всего этого нужно создавать новую систему понятий, в которой описывать реальность: писать книги, читать лекции и вести семинары. Но этого понимания и подхода не было бы, если бы рассуждения велись с позиции обозначенного выше расхожего понимания проблемы как «текущее состояние + известная норма». Однако, нормы нет.

Это сейчас ругают либералов, а в начале 1990-х гг. все смотрели на Запад как на образец, и почти никого не было, кто говорил бы обратное. Потом наступило разочарование, сопровождающееся псевдонаучной рефлексией: дескать, да, Запад – не идеал. Да, хорошо живут, но и негров линчуют. Однако, при прямой демократии линчевали не только негров, но и белых. На этом психотерапия заканчивается.

Итак, краткое содержание прошедших лекций. Устроено все это достаточно просто, хотя неясно, как все это на доске объяснить. Как было сказано, началось все с общей [теоретической] проблемы развитых и развивающихся стран. В какой-то момент ее решением стало разделение труда. Сразу была разработана модель развитых и развивающихся ВК: монокультурный и инвестиционный типы развития. В этой модели Григорьев столкнулся с тем, что в модельном выражении ВК не могут друг с другом взаимодействовать, хотя в реальности они торгуют; а каждый теоретический ход должен соотноситься с реальностью. Поэтому нужно было отказаться от строгих модельных предпосылок и предположить, что в развивающейся стране есть дифференциация доходов. Но если такая дифференциация есть, то непонятно, какая это модель. Между тем, когда накладываешь результаты модели на реальность, то все становится узнаваемо: кто и как взаимодействует. Запомнили, что есть вопрос, но модель работает. Эта модель дает еще одну подсказку: об особой роли финсектора («всемирный Гонконг»). Также, хотя об этом не рассказывалось, имеет место неоднозначность понятия денег: в рассмотрение брались доллары, однако можно было бы ввести другие деньги с тем же эффектом, но с появлением неоднозначности. Из разделения труда возник вопрос о том, как считать. Рисовались круги с мелкими и частыми сеточками. Было введено понятие воспроизводственного контура, с помощью которого была установлена взаимосвязь между величиной ВК и возможном уровнем РТ внутри него, и введено понятие продуктивности. Чего не хватало? Стало ясно, что продуктивность ВК может определяться как уровнем РТ, так и природными ресурсами. Остался вопрос взаимодействия ВК, но тут же была и подсказка в виде финсектора. Возникла гопотеза о необъективности денег и понятие эмитирующего их государства с процентом как платой за монету [изначально обеспечивающую распределение ресурсов с государственного склада]. Далее – вопрос о том, как происходит РТ, о котором все [экономисты] говорят. Было введено различие естественного и технологического РТ, и установлено, что естественное РТ не зависит от величины ВК. Это было понятно с самого начала, и далее встал вопрос о том, как происходит технологическое РТ. Здесь на помощь приходит А. Смит, который ведет речь о специализации труда, сопровождающейся повышением его производительности. Смит при этом смотрел на процессы «сверху», говоря, что он видит отдельного булавочного мастера – с одной стороны, и булавочную фабрику – с другой. Но когда нет фабрики, а есть только мастер, то откуда он знает, что фабрика будет эффективна? Здесь не гениальное прозрение, а эксперимент – путь проб и ошибок, обозначенный некоторыми смелыми ортодоксами. Что значит эксперимент? Ортодоксы сами себе противоречат, ибо можно поставить эксперимент, выясняющий, съедобное либо несъедобное ценой жизни кучи экспериментаторов. Но что должен попробовать ремесленник, чтобы оценить преимущества фабрики? Сидя у себя дома, он никого на стороне не видит (наличие у него подмастерьев не в счет, это выдумки, Смит писал про одного ремесленника); другой производитель булавок сидит в соседнем городе, и никакого обмена опытом здесь нет. Напротив, если у одного из них есть некий хитроумный секрет мастерства, то он его никому не покажет. То есть нельзя придумать какую-то пробу или эксперимент, из котрого получится естественное РТ. Однако справедливо суждение о том, что если наблюдается группа людей, то можно оценить их пример. То есть технологическое РТ происходит не в рамках рынка, а в рамках неких социальных, не рыночных, структур и форм организации, где люди вместе работают, помимо естественного РТ, и где существует человек, способный смотреть на них со стороны.

Вместе с тем, рассуждать нужно в рамках модели, хотя, конечно, всегда можно сказать, что жизнь богаче модели. В таком случае допущение жизненного фактора также д.б. оформлено в виде модели. В этом смысле имеют место ошибки ортодоксии. Там рассматривается вариант с купцами и ставится вопрос о том, почему на торговле получать устойчивую прибыль невозможно, а можно только случайно. Ортодоксы объясняют это тем, что если есть два рынка, и на них случился неурожай или есть разница цен, то происходит то, что один купец с дешевого рынка привезет на дорогой, другие купцы последуют его примеру и цены выровняются. Тем самым якобы было доказано, что невозможно получать устойчивую прибыль за счет торговли. Однако существует простой вопрос: как существуют купцы? Откуда они вообще взялись в модели экономических ортодоксов, которые как раз доказали, что купцов не может существовать в принципе? Их ответ: ну как же, ведь они есть в жизни! То есть возникает модельное противоречие.

Вопрос о том, почему появляются социальные структуры, образующие технологическое РТ, не очень проработан в неокономике. Было рассмотрено племя, не очень рассмотрены мануфактуры, где таже есть свои особенности. Cучетом представления о такой социальной структуре был рассмотрен феномен фирмы – то, как она создается; выявлена и объяснена ее нерыночная структура. Здесь возникла проблема, поскольку, как было сказано, для возникновения фирмы нужна волна спроса, причем достаточно устойчивая и мощная. Далее было введено новое понятие замкнутого рынка (ЗР), возникающего вследствие взаимодействия нескольких ВК. Здесь было уточнено понятие потребительских и финансовых денег, и здесь-то произошла заминка, поскольку на протяжении нескольких лекций Григорьев пытался понять, как соотнести замкнутый рынок с волной спроса [на которой возникают фирмы]; а из модели ЗР никак не получалась волна спроса. Тогда пришлось пойти не теоретическим, а практическим путем, начав описывать историю мировой экономики с этой точки зрения, вследствие чего появилось представление о ЗР в сочетании с концентрированным финсектором, пришедшем на этот ЗР извне (с другого ЗР), что в итоге дало понятие искаженного ЗР, то есть такого, где существует устойчивое отклонение от равновесных величин зарплаты (доходов населения). В эти рамки вписалась история про хлопок и трудоемкость, и стало понятно, что отмеченное сочетание, носящее частично объективный, частично случайный, характер, как раз и способно создать волну спроса, способную привести к полному изменению функционирования экономического механизма. Можно сказать, что здесь имеет место разная стоимость денег на разных рынках. Уже была приведена таблица с данными по серебру в Англии и в Индии. Конечно, можно было бы просто декларировать некую волну спроса, но ей просто неоткуда взяться и, более того, уж коли неокономика развивается в соотнесении с реальностью, стоит признать, что в реальной истории экономики такой волны нет. Теоретически, конечно, можно предположить, откуда могла бы взяться такая волна – из открытия Америки и притока серебра. Однако из этого притока вытянуть волну спроса оказалось невозможно, поскольку получалось, что приток серебра как раз погубил испанскую промышленность и экономику в целом; они так до сих пор и остаются никакими – одни апельсины да невкусные нектарины.

Чай и сахар здесь ни при чем – это выпендреж, появляющийся при определенном уровне доходов по функции Торнквиста. Однако сахар не мог дать толчок промышленности. Им стал хлопок, который оказался массовым продуктом при минимальных сравнительных ограничениях по природным ресурсам и предельно высокой трудоемкости, ставший в некоторый момент предельно популярным – настолько, что Англия от него закрылась, и не для того, чтобы создать собственную шерстяную промышленность. Между тем, народ хочет хлопковых тканей, а потому те, кто стал снижать трудоемкость х/б продукции, оказался в выигрыше. А дальше потребителями хлопковых изделий стали негры с американских плантаций. Кстати, в к. XVIII века уже была озвучена идея освободить негров, поскольку им нечего было производить: спрос переключился с сахара на табак. При этом, разумеется, спрос на хлопок организовывали: в Ост-Индской компании говорили, что ткань очень дешевая, поскольку природные ресурсы экономятся, а индийские ткачи очень дешевые; тогда как в Англии природных ресурсов [используется] все больше, поэтому все больше рента, все больше доходов идет землевладельцам, а потому и ткань дорожает. Тем временем Ост-Индская компания предлагает дешевый продукт, который продается на дорогом рынке и зарабатывает деньги. А спрос организовывался рекламной компанией, и при этом хорошо известно, как это делалось в Англии: сначала убедили королевскую семью в том, что хлопок – это хорошо, после чего стали распространять идею использования хлопка в более низких слоях населения, ссылаясь на эту семью.

В этом смысле Петр Iосуществлял нечто подобное, но думал иначе – в терминах проблемы и нормы: дескать, у нас не так, как у них, сделаем как у них. У них вот кофе пьют и табак курят, и мы также будем, оттого и державу поднимем. В рамках этих вещей Петр, конечно, и нечто хорошее привлек в страну: образование, к примеру, однако Академия Наук, как выяснилось, не прижилась, а табак и картошка себя неплохо чувствуют.

В данном случае представлен самый общий уровень, он читался еще в рамках интенсива в «Неоконе», в ходе двух лекций про взаимодействие. Однако там многого чего не было. Про деньги там были общие соображения, они были правильными – анализ теоретических представлений о деньгах, практического их устройства, и делался вывод, что практическое представление не соответствует теоретическому, при этом практическое способствует росту РТ; но тогда еще не было понимания природы денег. А прояснив вопрос о торговом взаимодействии между ЗР, был снят вопрос о том, как происходит взаимодействие между ВК, только на практическом уровне с теми же эффектами. Фактически это есть пусть к восстановлению реальной экономической истории, по крайней мере, XIX-XX веков, и пониманию того, кто какое место занимает – в частности, Германия и Япония. А кроме восстановления реальной истории нужно уметь ее посчитать и определить влияющие факторы. Ибо на сегодняшний день имеет место ложная экономическая история. Хотя бы потому, что она ведет повествование лишь на уровне стран, не рассматривая ни развитие ВК, ни развитие ЗР, с учетом искажений и того, как происходил взрывной процесс перемещения [экономического] центра из Англии в Америку. Опять же, это интуитивно понятно, даже Гобсону, объяснявшему причины этого перехода тем, что в Америке еще более дорогая рабочая сила, чем в Англии, поэтому там, где в Англии не применяются машины в каких-то операциях, они применяются в Америке. Однако понимавшийся в XIXвеке фактор рабочей силы ни в какую систему не вкладывался.

Нужно более подробно, чем в прошедших лекциях, рассмотреть и финансовый сектор. Какие-то наметки уже есть, и они показывают, что сказанное про ликвидность требует более подробного расписывания. Собственно, это и есть следующая задача. Что для этого нужно? Нужно более подробно проанализировать взаимодействие ЗР с учетом природных ресурсов и уровня РТ. Также нужно рассмотреть и то, как финсектор проникает в индустрию. Рассмотренные на лекциях операции финсектора – это торговля, а также – кредитование, как деятельность, вторичная относительно торговли. Что не рассматривалось (но что наверняка надо бы рассмотреть для восстановления истории) – это взаимоотношение с государством, его кредитование, а также переход к инвестиционному этапу – институционально и по факту. Тогда можно получить более ясную картину.

44. Задачи курса и удалось ли их решить

Немного содержательного на последней лекции в этом курсе. Собственно, рассмотрение вопроса, обозначенного на семинаре: что делают деньги? Ранее было рассмотрено три случая. 1) Два производителя – зерна и вина, у которых разное качество земли, но до какого-то момента они производят и то, и другое. При этом появляющийся финсектор отжимает у них часть продукции. С другой стороны, что мешает этим производителям договориться друг с другом? Им для этого надо, во-первых, вступить в контакт и обсудить кучу вещей, связанных с затратами на производство, организовав доверие. Договорятся производить совместно, и вся прибавка пойдет им, без какого-либо финансового сектора. Деньги замещают контакт между ними и выяснение всей информации, ибо они до того не знают друг о друге ничего. За то, что люди, не зная друг друга, начинают взаимодействовать, финсектор получает свою долю. 2) Торговля между двумя рынками: купец увидел возможность в разнице цен и организовал поставку, некие потребители смогли получить товар дешевле. Какая-то часть услуги за дешевую поставку ушла финсектору. Была рассмотрена альтернатива с кооперативом, но там выяснилась та же ситуация: чтобы организовать всех потребителей (поскольку, если организовать не всех, то начнется непонятная деятельность перед продажей продукта) и выяснить всю информацию на сей счет. И, если все это будет сделано, то кооператив сможет заменить купца (а если не сделает, то все равно кооператив заменит собой купца и все с этим вынуждены будут считаться). Т.е. деньги и финсектор избавляют от необходимости совершать некоторые социальные действия, договариваться и узнавать. Все сидят по своим лавкам, ничего не знают и не хотят знать; пришел купец, все сделал и получил свою долю себе. 3) Рынок рабсилы (наиболее вопиющий случай). Как он создается и получается? Предположим, существует сообщество занятых ремесленников, каждый из которых обладает знанием о своем технологическом процессе, позволяющим им из сырья получить конечный продукт. Доход ремесленника зависит от объема его знаний и от того, сколь долго нужно получать этот объем. Также, когда речь шла про образование фирмы и РТ, говорилось, что на каком-то этапе существования фирмы рабочий может зарабатывать столько же, не получая необходимых знаний; то есть сотруднику предлагают заниматься неквалифицированным, или даже бессмысленным, трудом, получая за это такую же зарплату, как если бы он обладал знаниями. Так вот, рынок рабсилы появляется вследствие того, что все большее число людей лишается знаний, сами знания сосредотачиваются в неком другом месте (у хозяев фирмы), а после формирования рынка рабсилы выясняется, что получается прибыль от ее эксплуатации. Т.о., деньги замещают знания, необходимость их получать, и вообще обуславливают знания.

О чем говорят все эти три примера? Прежде всего – о том, что деньги облегчают жизнь и ускоряют процессы, но самое главное – в том, что они замещают знания и навыки. Так, двум производителям из примера 1) нужно было получить знания, то есть понести какие-то издержки. Здесь могут сказать, что эти издержки транзакционные, однако это ошибка, поскольку транзакционные издержки, согласно экономическому определению Коуза – это издержки, связанные с использованием ценового механизма, и там уже предполагается, что уже есть рынок. Первые из них – издержки на выяснение того, каковы цены. Однако, поскольку мало кто следит за правильным использованием терминов, появилась тенденция называть транзакционными издержками все, что угодно – любые издержки, связанные с любой транзакцией, какой бы она ни была. И в этом смысле сам термин расплылся. Григорьев их назвал бы «социальными издержками», коммуникативными или кооперативными.

Однако вернемся к противостоянию денег и знаний. У людей посредством денег появляется возможность неким образом существовать, не имея знаний. При этом деньги вытесняют потребность в знаниях. В этом смысле уже было сказано про то, что новое поколение знает и понимает все меньше и меньше, с чем связан процесс дебилизации. Ситуация еще хуже: мозг современного человека на 30% меньше, чем у наших предков, то есть за 1 млн. лет человек лишился 1/3 мозга, тогда как отдельной особи древнего человека нужно было обрабатывать гигантское количество информации о природных факторах для выживания. Во многих источниках эти вещи связываются с РТ, а неокономика дает недвусмысленный ответ на вопрос о том, как деньги организуют РТ.

Но насколько эффективно работают деньги в этом процессе? То есть можно представить ситуацию, что было бы, если бы люди что-то знали и что-то организовали. Либо ситуацию, как деньги что-то организуют. Финансовый сектор не использует многие возможности современной экономики, поскольку у него нет инструментов работы с ними. Гораздо проще организовать массовое потребкредитование, однако известно, чем все это закончилось, и неокономический взгляд дает понимание того, что возможности финсектора что-то организовать исчерпались. Из чего возникает целая куча проблем. В рассказах О.Генри можно посмотреть, как работала американская финансовая система. Так, Первый Национальный Скотопромышленный Банк знал каждого своего клиента, каждую свою сделку и располагал четкими критериями доверия. Для современного банка это весьма затратно – гораздо дешевле заниматься потребкредитованием, вводя скоринговые модели и загоняя всех в массы. Известно, к чему это привело. Финсектор сегодня большой и у него нет инструментов работы с экономикой, хотя он пытается найти какие-то очень приблизительные инструменты. И понятно, что кризис будет продолжаться, сопровождаясь пустым перетеканием капитала из одного места в другое, без реальной работы и улучшения чего бы то ни было. Здесь уже вопрос прогноза. Есть распространенное мнение, что все это в 2015 году закончится. Григорьев в этом не уверен, однако в любом случае роста и развития в России уже не будет. Возможно, Россию и не ждет катастрофа, но и ничего хорошего не ждет. Поскольку процесс вытеснения знаний зашел слишком далеко.

Что можно противопоставить современному экономическому кризису? Только возврат к знаниям. Чего мы лишились? Поскольку работали деньги, вообще никто не интересовался настоящими знаниями про экономику. Григорьев потратил 44 лекции на то, чтобы показать, что существующие знания про экономику весьма приблизительны, то есть то, что они что-то схватывают, хотя были ученые, которые ставили принципиальные вопросы – Маркс, Мальтус, Шумпетер, Янг, Кейнс. Но даже, к примеру, у Кейнса то, что он думал, было переведено в одно из измерений экономики, вместо того, чтобы получить [более широкое] развитие. Приблизительность характера экономических знаний привела к тому, что не был предсказан не только текущий кризис, о котором уже всем прожужжали уши, при 140 лет современной экономической теории и миллионах экономических статей и экономистов, кроме буквально горстки людей, считавшихся (и до сих пор считающихся) фриками. Кризис доткомов также никто практически не предсказывал. И те же фрики, предсказавшие кризис доткомов, предсказали и нынешний экономический кризис. Фриков было много, в том числе и на Западе (пр. всего, «западных австрийцев»), предсказавших и тот, и другой кризисы. Стоит прочесть предсказывавшего кризис Н.Рубини. Как экономист он типичный «австриец» – по складу мышления, но латентный. И карьеру он сделал, скрывая свое «экономическое австрийство». И, как «австриец», он все предсказал, но, поскольку он вроде бы принадлежал к мейнстриму, его вытащили в противовес всем. И [выражение] «великий Рубини» заменило собой «австриец Рубини». Его пример весьма показателен в смысле определения ситуации в экономической науке.

Еще раз: по мере углубления денежной экономики мы теряли направления НТП и представление о работе экономики [в целом]. Еще одна страшная вещь состоит в том, что приблизительное знание об экономике является очень питательнй почвой для массовых экономических предрассудков. Они имеют самую разную форму, порою весьма вычурную. С самыми явными еще можно справиться – про ссудный процент, про «заговор ФРС». Или с мнением «австрийцев» по поводу «идеального» капитализма и «реального»: последний никуда не годится, поэтому нужно что-то сделать (победить «заговор ФРС», например), и тогда капитализм станет идеальным. В их представлении идеальный капитализм – те самые исходные, «воображаемые», ремесленники.

У де Сото есть интересная книжка, описывающая основные мысли австрийской экономической мысли. Там особо интересно то, что на ее протяжении лишь один раз упоминается слово «фирма» – и то лишь в таком контексте, в каком ее нельзя было не упомянуть. И не потому, что она вытекает из теории. Во всех остальных случаях там действует не фирма, а индивидуальные ремесленники. Понятно, почему они говорят про «заговор ФРС», необходимость разоблачить государство, которое этому потакало, и вернуться к идеальному капитализму. Но непонятно, с какой стати критики капитализма поднимают на щит «заговор ФРС» – эта идея является центральной и у них. Они-то что хотят доказать? Есть разработанный нарратив, почему все так плохо, но что хорошо-то? Почему не обращают внимания на то, что благодаря ФРС и банковской системе имело место произошедшее по факту развитие? И здесь – одна из задач, которая реально стоит и которая не была решена в рамках этого курса лекций, ибо она, действительно, достаточно сложная: показать, как развитие денежной системы уводило нас от оптимума, куда оно нас в итоге привело, почему мы утратили возможность развития и где были ошибки. Ведь каждый раз принимались приблизительные решения, бывшие четкими лишь в моделях. Эта приблизительность решений накапливалась до некоторого критического момента, после чего развитие остановилось, между тем как было упущено очень много реальных возможностей развития.

Хотя точного [экономического] знания у людей нет, у них возникает ощущение, что что-то неправильно, и чем дальше, тем все более неправильно. Но вместо того, чтобы восстановить правильное знание, люди начинают лелеять свои предрассудки в виде хобби и желаний, выраженных в форме предрассудков. Поскольку никто не думает о восстановлении знания. Так, нередко говорят, что нужно чем-то заменить деньги, но чем? Если деньги заменяют знания, то сами деньги могут быть заменены только знаниями, а потому нужно вернуться к ним, начать их вырабатывать, и лишь на этой основе замещать деньги.

Поскольку неокономика использует проблемный подход к происходившему, она, по мнению Григорьева, вроде бы направлена на восстановление знаний. Начиная от исходных положений, было проделано восстановление реального хода развития, без использования экзотических предпосылок. С этой точки зрения похоже, что неокономика с ее системой исходных понятий направлена на восстановление знаний. Это то, что заняло все 44 лекции (5 из которых были, наверное, лишними). Все это – только основа восстановления знаний, а еще есть куча [других] задач. Хоть эти лекции и правильны, они совершенно недостаточны. Восстановление знаний означает восстановление всей истории экономики во всех ее аспектах: развития финсектора, развития промышленности, истории взаимодействия между странами, валютных переходов, государственной деятельности и т.д. Восстановление знаний, в действиетльности – это восстановление настоящей истории. У нас есть пока только основа, которая еще плавает, а «мяса» нет. Главная проблема, которую Григорьев видит в существовавшем до сих пор подходе, состоит в том, что он остается единственным, кто продуцирует знания, хотя надеется на то, что кто-то сможет подхватить этот процесс. Не получилось – неизвестно, почему. Опять же, очень много времени ушло на борьбу с предрассудками, и тем не менее...

Лекции заканчиваются, семинары будут продолжаться, и на семинарах будет предприниматься попытка понять, как подключать и участников, и будущих слушателей лекций, с учетом их опыта, к генерации знаний. То есть должен быть запланирован новый курс для новых слушателей. В рамках текущего курса все было полезно: споры, вопросы (в т.ч. и дурацкие). Но того, что хотел Григорьев, пока не получилось.