Элитные задачи

Писать сегодня о российской политике все равно что писать про экономический кризис: вроде бы все и так ясно, проблемы и диагнозы поставлены, ничего особенного не происходит и вообще уже надоело. Однако присмотришься – непонятно вообще ничего, а ситуация весьма нетривиальна. И что делать? Пожалуй, начинать с самого начала.

Рассуждать о политике, ставя вопрос ― кто в итоге принимает решения или кто за что несет ответственность (и уж тем более кто виноват и что делать) ― неперспективно и чревато. Как совершенно верно заметил г-н Павловский, имеющийся понятийный аппарат, при помощи которого мы пытаемся описать общество и его иерархию, давно никуда не годится, и в итоге «мы обсуждаем то, что не можем назвать правильно»[1], попадая в языковую ловушку. Это порождает все большее количество описательной чуши, неприложимой ни к чему вообще. Как понятно, дойти до таких оценок можно, только будучи исключенным из системы властной иерархии. 

К счастью, мы тоже из нее исключены, поэтому обладаем прекрасной возможностью выстраивать свою систему смыслов. И «с самого начала» в данном случае будет означать определение понятия элиты.

Такое определение, хотя бы описательное, иметь необходимо, поскольку при анализе политической ситуации термин элиты является базовым, неразложимым. Сегодня, кстати, именно оно опутано наибольшим количеством противоречий, несостыковок, так что многие эксперты вообще отказываются его употреблять, правда, не знают, на какой другой термин его заменить.

Мы же предлагаем не придумывать новый термин, а разобраться со старым и восстановить его содержание.

О трудностях универсального определения элиты мы уже писали в статье в одной из статей[2]. В рамках позитивного подхода было дано следующее определение:

Элита – это группа лиц, занимающих высшие позиции в общественной иерархии и преследующих цели:

― по отношению к неэлите – сохранение своего главенствующего положения;

― внутри элиты – повышение своего статуса относительно других членов элиты.

При этом основная проблема была сформулирована следующим образом: как условия функционирования элиты меняют ее поведение и как это отражается в идеологических концепциях, формулируемых элитой. Условия функционирования здесь трактуются в самом широком смысле, от исторических особенностей государства, в котором элита функционирует и до конкретных социально-экономических показателей. Разберемся.

Впервые теорию элит начал разрабатывать Вильфредо Парето в конце XIX в.  Элита по Парето — это лица, получившие наивысший индекс в своей области деятельности, достигшие высшего уровня компетентности; — люди, занимающие высокое положение соответственно степени своего влияния, политического и социального могущества, составляющие «аристократию», и, что немаловажно, достойные этого положения[3]. Согласно его теории, между элитными и неэлитными слоями должна регулярно происходить циркуляция с целью обновления правящего слоя. В противном случае элита деградирует и происходит насильственная смена правящего класса. Таким образом, исторический процесс представляет собой череду восхождений и упадков элит: «История ― это кладбище аристократий». Проблемой элит в это же время занимались также такие известные социологи, как Гаэтано Моска, Хосе Ортега-и-Гассет, Гарольд Дуайт Лассуэл.

Можно понять, почему эта проблема возникла именно в конце XIX в., в том числе и перед Парето. Во второй половине девятнадцатого столетия активизируется процесс демократизации европейских государств. Доступ к избирательному процессу (а также к процессу управления государством) получают все более широкие массы избирателей. Влияние на политику властей начинает оказывать еще большее количество всевозможных объединений, профсоюзов, партий. Сам Парето, кстати, предпринимал попытки заняться политической деятельностью, правда, неудачные.

Изменяется не только общественная структура европейских государств (появляются новые классы, например, тот самый третий класс, за счет которого расширяется средний класс, мощнейшую активность проявляет рабочий класс), меняется само государственное устройство: национальные государства превращаются в национальные империи и проявляют активную экономическую и культурную экспансию на рынки стран периферии (с многочисленными конфликтами между странами капиталистического ядра). Наступает эпоха нового колониализма, нового империализма[4].

Поведение национальных государств-империй диктуется и определяется интересами их наций: элиты испытывают давление нижних слоев и внутриэлитные конфликты, заставляющие империю расширяться[5]. Сами государства вынуждены проводить политику национализма: они «создают нации» при помощи распространения образования, школ и военной службы (в США в это время вводится ежедневный ритуал отдания почестей национальному флагу во всех школах; русское государство проводит русификацию малых наций, насаждая обучение на русском языке). При этом меняется содержание термина национализм (до этого времени термин трактуется очень узко и практически исключен из политического контекста). Возникает и теория права наций на самоопределение в том виде, как мы ее знаем сейчас.

Уже только трансформация термина национализм говорит о сильном изменении политико-социальной реальности, которая нуждается в новом осмыслении.

Неудивительно, что такая же потребность возникла и в отношении категории людей, которых назвали элитами. Прежняя аристократия – в подавляющем большинстве своем родовая. Показательно, что только в конце XIX в. представители крупного капитала (большей частью, из США) получают вполне легитимную возможность войти в потомственную европейскую аристократию, получая титулы[6]. Вплоть до этого времени такой переход был практически невозможным.

Новая политическая ситуация заставила разбираться, с какого рода «аристократией» приходится иметь дело теперь. С этими процессами связаны научные поиски Парето, Ортеги-и-Гассета и других.

В то же время в полупериферийной царской России такой проблемы не возникало. Всем было понятно, кто такая элита. Приведем простой пример. Известно, что отец великого русского революционера Владимира Ильича Ульянова-Ленина Илья Николаевич Ульянов прошел путь от простого учителя математики в Пензенском дворянском институте до директора народных училищ Симбирской губернии, получив чин действительного статского советника, дававший потомственное дворянство и значительную пенсию, которую его вдове исправно выплачивали, несмотря на то, что двое ее сыновей были государственными преступниками. Между тем, этот класс чиновничества определял курс политики государства. То есть являлся элитой в соответствии с любым из возможных определений этого понятия.

И в этом месте уместно задать вопрос, является ли элитой директор департамента по развитию образования и культуры любого из региональных правительств в современной России? В конце концов, являлся ли элитой бывший министр образования Фурсенко? Достаточно открыть любой информационный ресурс, более или менее критически настроенный по отношению к сегодняшним властям, чтобы получить ответ.

Разница между двумя примерами состоит в том, что в царской России было понятно, кто является элитой и почему. И профессионализм здесь был, безусловно, важен, но по большому счету вторичен. Потому что главной целью деятельности представителя элиты являлось выполнение государственных (а на самом деле имперских) задач. Это касается и экономики, и культуры, и образования, и других сфер. Возвращаясь к европейским державам в качестве яркого примера истового служения имперским интересам и вхождения в политическую элиту можно привести Дэвида Ллойд-Джорджа[7].

Нужно отметить, что эти государственные образования – национальная империя и территориальная империя (которой является Россия) – похожи по требованиям к элите, к элитным задачам, но сами государства (в том числе и отношения между элитными и неэлитными слоями и верховной властью) устроены по-разному. Мы еще будем разбираться с этими различиями в следующих текстах.

А пока стоит подчеркнуть, что в территориальной империи легитимность системы власти основывается на наличии некоторой задачи. Если эта задача не формулируется явно, то по умолчанию ею является имперская экспансия в самых разных сферах и формах.

Именно это происходило с Россией, начиная со Смуты (а на самом деле и раньше), и наиболее явно проявлялось в географическом плане. Именно это происходило с Россией в XX в. в форме Советского Союза, и явно проявлялось в экономической и культурной экспансии. То же до недавних печально известных событий происходило и с Европейским Союзом[8], к некоторому моменту утратившему содержательную суть и просто втягивавшему в себя максимально возможное количество периферийных государств. В этом же состояла проблема США в конце XX ― начале XXI вв., когда Штаты уже открыто стали называть империей и, вообще говоря, подталкивать к тому, чтобы всемирной империей и стать. Сейчас мы наблюдаем фазу кризиса этой модели (вернее, модели империи, которая могла быть реализована, но не была, что повлекло дополнительные сложности), как минимум на внешнеполитическом уровне[9].

По большому счету, содержание имперской задачи может быть любым, но понятно, что чем более абстрактной и идеальной она будет, тем шире пространство для маневра. Российская верховная власть, какой бы она ни была, эту ситуацию чувствует – не зря ведь она так долго искала «национальную идею», неврастенически скатываясь то к энергетической сверхдержаве, то к удвоению ВВП (при этом иногда даже пытаясь косвенно аппелировать к «общественному мнению»). Над чем наши эксперты и интеллектуалы долго и от души смеялись. Оно и понятно. С одной стороны, имперская задача не может быть прагматичной (такой может быть задача национального государства), поскольку легко критикуема и с точки зрения достижимости и с точки зрения самой этой задачи, ничего, кроме иронии не вызывая.  И во-вторых, формулировка имперской задачи -  полномочие и основа легитимности самой верховной власти и кроме нее эту задачу сформулировать никто не может. Как только такие попытки прекратились, наступило идеологическое и смысловое безвременье: обсуждать нечего.  

Такая – подчеркиваем, имперская – задача, а вернее наличие способности к ее реализации, по сути и является критерием для поиска, оценки, рекрутирования и продвижения представителей элиты. Других критериев в России нет и быть не может. Тут, конечно, можно вспомнить бесподобные и беспросветные в своей безнадежности попытки создать критерии оценки деятельности губернаторов.

Подводя итог, к данному выше универсальному определению элиты нужно добавить следующее: для России критерием принадлежности к элите будет являться личная способность к реализации государственной задачи. При условии, конечно, что эта задача существует. Отметим, что если задачу не формулирует верховная власть, то начинается сильное давление со стороны неэлитных слоев на эту самую власть с целью формирования такой задачи. Что мы и наблюдаем в рамках протестных настроений. Пока же ситуация состоит в том, что население не понимает, чего ему хотеть, а власть не понимает, как ей на это реагировать.

Мы уверены, что анализа и осмысления требуют именно эти вопросы. Ну не конфликт же Путина с Медведевым вокруг бюджета обсуждать, в самом деле.